Приглашение принять участие в дискуссии о цензуре и самоцензуре, поводом для которой стал беспрецедентный для наших дней случай — сожжение сборника любовно-эротической прозы «Я в Лиссабоне. Не одна» (АСТ, 2014), было разослано многим известным писателям, издателям, редакторам. Получив согласие в том числе от Людмилы Улицкой и Александра Иличевского, мы решили побеседовать с ними, затрагивая не только вопросы анкеты, которая предполагала ответы «Да» и «Нет», но и охватить тему шире.  

В разговоре принял участие издатель из Оттавы Алекс Минц, переиздавший уничтоженную книгу «Я в Лиссабоне. Не одна» в AGC . Он поделился своими соображениями об истоках «внутреннего цензора» и предложил писателям ответить на некоторые вопросы, не вошедшие в анкету.

По мнению Алекса Минца (его тезисы далее) — если слегка перефразировать и позаимствовать идею у классиков, — можно сказать следующее. У самоцензуры — как и у марксизма, впрочем, — есть три предполагаемых источника и три составные части: страх, конформизм, «ложь во спасение». 

 

СТРАХ

Уже со школы ребёнок усваивает, что есть ответы даже не просто правильные и неправильные, а те, которые учитель хочет услышать и считает правильными, и те, которые не хочет и не считает таковыми. Если мы не угадали, какой из возможных, с нашей точки зрения, ответов хочет услышать учитель, а потом шеф, а потом те, кто имеет над нами власть, мы получаем наказание или не получаем вознаграждения. Желание избежать наказания и получить вознаграждение формирует алгоритм фильтрации собственных мыслей, мнений и умение сказать именно то, что от нас хотят услышать. Во взрослом возрасте у человека, профессионально занимающегося творчеством, этот (сформированный с детства) алгоритм органично превращается во внутреннего цензора, определяющего рамки дозволенного, исходя из текущих обстоятельств и диктующего, что можно и что нельзя. 

 

КОНФОРМИЗМ

Биологически едва ли не абсолютное большинство людей инстинктивно запрограммировано на конформизм. Быть «своим» в «стае»: в течение очень долгого времени это был вопрос элементарного физического выживания.  Быть изгнанным из «стаи» или племени было равносильно смертельному приговору. В людях «прошит» на уровне инстинкта принцип: даже если сегодня, «здесь и сейчас» не грозит наказание, лучше открыто не противостоять и не противопоставлять себя, своё мнение, свои мысли тому, что считает так называемой нормой большинство. Множественные эксперименты показали, что «средний» человек, назовём его обыватель, готов буквально назвать чёрное – белым (и наоборот), если его поместить в группу, где все будут утверждать нечто противоположное тому, что он видит своими глазами. Конформизм перевешивает и собственный опыт, собственные оценки, собственные ощущения. «Стая» якобы не может не быть неправа. 

 

«ЛОЖЬ ВО СПАСЕНИЕ»

Так называемая белая ложь, «ложь во спасение», ложь умолчанием, желание не причинить своими словами, своим мнением боль – прямую или косвенную – другим людям, даже если человек уверен в собственной абсолютной правоте. Как результат – отказ от выражения собственных мыслей и собственного мнения. Не из страха, не из конформизма, а из «как бы сочувствия» к тем, кого это может оскорбить или кому это причинит боль. 

Примеров творческой самоцензуры, имеющей источниками первые две причины, – много и они на виду. Примеры самоцензуры третьего типа очень сложно увидеть, поскольку человек в данном случае обычно просто молчит. Исходя из этого возник ряд вопросов, на которые отвечают участники беседы. 

 

1. Согласны ли вы с подобной классификацией источников самоцензуры и есть ли, с вашей точки зрения, другие? 

2. Какой из этих источников, на ваш взгляд, обладает наибольшей властью над автором и его творчеством? 

3. Если у вас есть внутренний цензор и если да, то какая причина его породила? 

 

Ответы Людмилы Улицкой:

А. Минц —   Согласны ли вы с подобной классификацией источников самоцензуры и есть ли, с вашей точки зрения, другие? 

Л. Улицкая — Все три перечисленные вполне можно свести одному: страху. Все это просто разновидности страха.

 

А.М. — Какой из этих источников, на ваш взгляд, обладает наибольшей властью над автором и его творчеством? 

Л. У. — Страх подавляет любое высказывание, и человек, находящийся во власти страха, не может вообще заниматься творчеством. Творчество всегда сопряжено с риском кого-то оскорбить, обидеть, вызвать протест.

 

А. М. — Если у вас есть внутренний цензор и если да, то какая причина его породила? 

Л. У. — Нет у меняя внутреннего цензора, но есть границы выразимого, и я эту границу прекрасно чувствую. Вот есть тема, которой мне хотелось бы коснуться, но я не знаю, как это сделать, как к ней подступиться. Оказывается, что для нее просто нет языка… по крайней мере, у меня нет этого языка. К самоцензуре это не имеет никакого отношения. Скорее, это имеет отношение к осознанию границ своих личных возможностей.

 

Ответы Александра Иличевского:

А. И. — Почти любая классификация находит поддержку у редукционизма, но данные классы самоцензуры у меня большого возражения не вызывают. Я бы добавил еще сюда еще более общий класс – дисциплину, – для того чтобы хоть немного отдавать себе отчет: цензура может быть и полезным самоограничением. Мы же не всегда орем пьяные песни в лицо первому встречному, да? Тем более искусство – это прежде всего продукт дисциплинарного усилия – отбора слов, например, в пользу рифм и ритма. Что касается меня, то я часто ловлю себя на том, что в вашей классификации названо «ложью во спасение». Конформизм мне противен, но что-то из разряда бессознательного наверняка я себе позволял. Внутренний цензор, вероятно, есть – благодаря ли дисциплине или благодаря тому, что уж так человек устроен: стоит ему остаться наедине с бумагой, как тут же возникает в этой пустоте что-то такое, к чему можно обратиться. А ведь обращаясь вы уже так или иначе прибегаете к искусству диалога, то есть к дисциплине. Другое дело, что самое интересное в искусстве – это чувство, а талант – это не только умение чувствовать, но и передавать свою эмоцию в точности другим. При этом самоограничение может сыграть несправедливую роль: лишить возможности чувствовать. Я знаю довольно много примеров людей талантливых, но не способных чувствовать. Тут надо еще учитывать, что дисциплина ведет к повышенной рефлексии, к более богатой эмоциональной палитре. То есть правильный вектор искусства – это всегда точный расчет баланса и выверенности противовесов. Ведь нам более комфортна правильно смешанная вода, а не только ледяная или горячая. 

 

Александр Минц продолжил беседу, задав важный вопрос об аллюзии:

А. М. — Да, корень всего — безусловно, страх, но страх – это фундаментальный, генетически прошитый в нас алгоритм (или механизм) выживания. Не испытывать страх для 99.999… процентов людей просто физически невозможно. Да, его можно поставить под контроль сознания, не помню, чьи это слова: «Храбр не тот, кто не испытывает страха, храбр тот, кто поступает вопреки ему», но это удел единиц. «…Человек, находящийся во власти страха, не может вообще заниматься творчеством»… В советский, даже уже в относительно «вегетарианский» период 70-х, те, кто реально писал вопреки страху, либо сидели в лагерях или психбольницах, либо тщательно прятали написанное, без надежды когда-либо опубликовать. А в толстых журналах и «Литературке» (тиражами в сотни тысяч) публиковались в основном те, кто разрешал страху и внутреннему цензору диктовать решения, в том числе и творческие. Искусство аллюзии, доведенное до совершенства наиболее честными и наиболее талантливыми советскими писателями, как и умение ее, аллюзию, понимать — специфическое, практически исчезнувшее свойство именно советской литературы и именно советского читателя. Если бы все авторы, писавшие в России с 1920-х по 1990-е, выключили своего внутреннего цензора и подавили разумом и совестью страх, у нас, видимо, не было бы советской литературы? Причем в первую очередь именно той ее части, которую собственно только и можно называть литературой. Но я не знаю, как это сделать, как к ней подступиться. Оказывается, что для нее просто нет языка… 

Увы, наше мышление и язык действительно устроены так, что ничто не может быть описано и выражено иначе, как через другие, уже известные, явления, феномены, аналоги, сравнения, метафоры. У буддистов есть концепция Абсолюта — чего-то настолько уникального и настолько не имеющего никаких даже отдаленных аналогов в нашей реальности, что это нечто не может быть ни понято, ни тем более выражено или описано с помощью языка. Видимо, у каждого писателя есть свой «абсолют».  

То, что цензура унизительна, поскольку ставит человека в положение крепостного, за которого «барин» решает, что ему дозволено знать и разрешено говорить, — не вызывает разногласий. То, что самоцензура разрушительна и ядовита, поскольку заставляет идти на постоянный компромисс с самим собой, размывая представления о морали и нравственности, приучает заниматься вивисекцией, резать по живому, ампутируя часть за частью своего произведения в угоду страху или выгоде, — не вызывает сомнений. 

Но если сыграть роль адвоката дьявола и попробовать найти в цензуре что-то положительное, то, возможно, это будет искусство создания и понимания аллюзий. Оно достигло высот именно в русской, а затем и в советской литературе —  по причине необходимости и внутренней потребности автора преодолеть цензуру. 

Не помню, увы, кто это сказал, что на Западе любая мысль могла быть свободно выражена в наиболее адекватной для неё форме: в качестве философского трактата, социологического эссе, публицистики или художественного произведения. В России же, в атмосфере жесточайшей идеологической цензуры, литература взяла на себя функции философии, публицистики и социологии. Используя искусство аллюзии как главный инструмент, литература научила людей понимать эзопов язык, сделав в некотором роде «соавторами», создав совершено необычную интеллектуальную связь между автором, создающим аллюзию, и читателем, ее расшифровывающим. Никто лучше советских читателей не умел находить в произведении смыслы, о которых, возможно, даже сам автор не подозревал! :) Как вы считаете — с исчезновением цензуры умирает и потребность в искусстве создания и понимания аллюзий? Стоит ли грустить об «умирающем искусстве литературных аллюзий»?

 

Ответ Людмилы Улицкой:

Аллюзия не связана напрямую с цензурой. Когда текст многослоен, аллюзия дает отсылку на нечто, не имеющее прямого отношения к данному тексту. Она расширяет пространство, и это замечательно. Аллюзия –  литературный прием, который придуман древними греками, и он не обязательно связан с политическими разногласиями автора с властью. Я никогда, работая, не держу в голове соображения, что какому-то цензору может не понравиться мой текст и он его «зарубит». И если есть у меня какой-то цензор, это мое ощущение языка. И если я использую аллюзии, то ни в коем случае не для того, чтобы обвести вокруг пальца цензора. 

Ваше высказывание о ядовитости и разрушительности самоцензуры я не могу принять на свой счет. Моя самоцензура носит исключительно эстетический характер. Так, иногда чувствую, что эти слова «неправильно» стоят… Я никогда не была советским писателем, не состояла ни в каких союзах и партиях, и никакая идеология – советская или антисоветская – меня не программировала. Может, мне это только кажется? Вы, как мой читатель, могли бы это понять из моих книг. Или я ошибаюсь? 

Я не думаю, что аллюзия как прием и само существование цензуры связаны такой простенькой связью. Вы придаете цензуре такое большое значение, что, кажется, она выступает как некий двигатель писательского творчества? Это не так.    За последние двадцать пять лет я только однажды в угоду цензуре поменяла в тексте слово «блядь» на слово «прошмандовка». Согласилась, потому что смысл текста не искажался, а на книге вместо значка «18+» поставили значок «12+».  

 

Ответ Александра Иличевского:

Может быть, я повторюсь, но искусство — это дисциплина прежде всего. Слова в правильном порядке напоминают формулы, а таковые природа не разрешает извлекать в произвольном порядке. Искусство литературных аллюзий — это меньшее, чего можно лишиться вместе исчезновением правил, согласно которым выстраивается высказывание. В то же время лучше бегать в кроссовках, чем в кандалах.

 

 

Предлагаем вашему вниманию анкеты участников нашей беседы

 

Ответы Александра Иличевского

 

3. Внутренний цензор — это нормально? —  НЕТ

 

4. Источник самоцензуры — страх? —  ДА 

 

5. Свобода слова превыше всего? — ДА 

 

6. Если произведение содержит контент, оскорбляющий чувства других, стоит ли отказываться от такого контента? —  НЕТ

 

7. Чем старше человек, тем он больше склонен к самоцензуре?  — НЕТ 

 

8. Следите ли вы за тем, что принято в обществе, о чем можно или нельзя писать/говорить? — НЕТ

 

9. Готовы ли отказаться от запретного ради выхода книги / спектакля / фильма? — НЕТ

 

10. Считаете ли, что без цензуры и самоцензуры не развился бы язык аллюзий? — НЕТ 

 

11. Следование этическим, моральным и религиозным нормам оправдывает самоцензуру? — НЕТ 

 

12. Самоцензура — это «самокастрация»? — НЕТ 

 

13. Считаете ли вы, что цензура цензуре – рознь, а значит, некоторые элементы масскульта заслуживают её, ибо некоторые так называемые культпродукты (примитивные телесериалы, «попса» в музыке, тотальная примитивизация современной художественной литературы: упрощения языка, навязывание читателю конформистских установок) направлены именно на оглупление социума? Не пора ли вводить цензуру на примитив масскульта? — НЕТ 

 

14. Как вы считаете, нормальна ли разве нынешняя ситуация, когда писатель порой вынужден, чтобы остаться в так называемом литпроцессе, «оглядываться» на условную «княгиню-марью-алексевну» (писать «под редактора»/цензора, обходить волнующие его темы, которые важны для думающего меньшинства и пр.)? — НЕТ 

 

15. Может ли писатель создать по-настоящему выдающееся произведение, если он постоянно самоцензурирует свой текст, по сути – боится быть собой и высказываться? — НЕТ 

 

16. Считаете ли вы, что самоцензура вызвана цензурой и что все разговоры о якобы «самоцензуре» – попытка завуалировать пресловутую цензуру (диктат общего над частным)? — ДА

 

17. Может ли «самоцензура» быть инструментом развития человека, если этот человек – писатель, философ, политик, социолог, журналист, редактор, учитель литературы, наконец? — НЕТ 

 

18. Самоограничения в искусстве: нужны ли они для свободы выражения художника, если его действия никак не связаны с физическим насилием над объектом? — ДА 

 

19. Обо всем ли можно писать и говорить? — ДА 

 

20. Считаете ли вы приемлемым уничтожать книги (или не допускать их до широкого читателя), если после печати тиража менеджеры издательства борются за т.н. нравственность читателей и не решаются отправить в магазины 3000 экземпляров сборника «Я в Лиссабоне. Не одна»? — НЕТ

 

21. Ваш внутренний цензор слишком строг? — НЕТ 

 

22. Меняется ли ваш внутренний цензор время от времени? — НЕТ 

 

23. Уместно ли сравнение бога и цензуры? — НЕТ 

 

24. Подвергались ли ваши собственные тексты внешней цензуре когда-либо? — ДА

 

25. Самоцензура – это: «трусость», «расчет», «НИ ТО НИ ДРУГОЕ» (нужное  подчеркнуть).

 

26. Самоцензура: определенный лоск писателя или ОТСЕЧЕНИЕ СВОИХ ИДЕЙ ИЗ-ЗА СТРАХА СТАТЬ НЕУГОДНЫМ ДЛЯ УСЛОВНОЙ РЕФЕРЕНТНОЙ ГРУППЫ (нужное подчеркнуть).

 

27. Причиной самоцензуры является НАЛИЧИЕ ВНЕШНИХ ОГРАНИЧЕНИЙ, НАРУШЕНИЕ КОТОРЫХ ВЛЕЧЕТ ЗА СОБОЙ НЕПРИЯТНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ, либо, наоборот, отсутствие каких-либо ограничений? (нужное подчеркнуть).

 

28. Достоевскому приписывают высказывание: «Если бога нет, то все дозволено» («Бобок», «Братья Карамазовы»), психоаналитик Жак Лакан утверждает, ЧТО «ЕСЛИ БОГА НЕТ, ТО ВСЕ ЗАПРЕЩЕНО». К какому утверждению вы склоняетесь и почему? (нужное подчеркнуть).

 

Ответы Людмилы Улицкой

Я всегда избегаю такой формы диалога, когда ответ двузначен: да-нет. По этой причине я отвечаю только на те вопросы, на которые могу ответить таким способом. На прочие тоже ответила, но не столь лаконично.

1.     Внутренний цензор — это нормально?  — Да

2.     Источник самоцензуры — страх?  — Нет, есть и другие мотивы

3.     Свобода слова превыше всего? — В общем случае – да. Но если вы пишите учебник грамматики, то нет. 

4.     Если произведение содержит контент, оскорбляющий чувства других, стоит ли отказываться от такого контента? — Неправомочный вопрос. Автор не может знать всех разнообразных чувств всех читателей, и такая постановка вопроса приводит к невозможности любого высказывания.

5.     Чем старше человек, тем он больше склонен к самоцензуре? — Не уверена.

6.     Следите ли вы за тем, что принято в обществе, о чем можно или нельзя писать/говорить? — Нет.

7.     Готовы ли отказаться от запретного ради выхода книги / спектакля / фильма? — Я не руководствуюсь в работе идеей, что есть что-то «запретное». Это не предъявлено автору, и потому не вполне ясно, от чего именно автор должен отказаться рады выхода его произведения.

8.     Считаете ли, что без цензуры и самоцензуры не развился бы язык аллюзий? — Не уверена.

9.     Следование этическим, моральным и религиозным нормам оправдывает самоцензуру? — Не уверена.

10.   Самоцензура — это «самокастрация»? — Нет.

11.  Считаете ли вы, что цензура цензуре – рознь, а значит, некоторые элементы масскульта заслуживают её, ибо некоторые так называемые культпродукты (примитивные телесериалы, «попса» в музыке, тотальная примитивизация современной художественной литературы: упрощения языка, навязывание читателю конформистских установок) направлены именно на оглупление социума? Не пора ли вводить цензуру на примитив масскульта? —  Нет, примитивные читатели и зрители имеют право на примитивную литературу и кинематограф. 

12.  Как вы считаете, нормальна ли разве нынешняя ситуация, когда писатель порой вынужден, чтобы остаться в так называемом литпроцессе, «оглядываться» на условную «княгиню-марью-алексевну» (писать «под редактора»/цензора, обходить волнующие его темы, которые важны для думающего меньшинства и пр.)?  – Не знаю. Мне не  приходилось с этим сталкиваться.

13.  Может ли писатель создать по-настоящему выдающееся произведение, если он постоянно самоцензурирует свой текст, по сути – боится быть собой и высказываться? — Не знаю, но вижу неправильность в постановке вопроса: цензурировать свой текст не значит бояться быть самим собой.  Как можно отделить просто работу с текстом для придания ему большей точности и самоцензуру? Где проходит эта грань? Автор цензурирует (подвергает правке и анализу) свой текст не обязательно из соображений политических. Хотя иногда бывает и так, наверное.

14.  Считаете ли вы, что самоцензура вызвана цензурой и что все разговоры о якобы «самоцензуре» – попытка завуалировать пресловутую цензуру (диктат общего над частным)? — Нет, самоцензура может быть совершенно не связана с государственной цензурой. Есть некоторые границы допустимого, которые каждый автор определяет для себя лично, и остается в собственных границах. 

15.  Может ли «самоцензура» быть инструментом развития человека, если этот человек – писатель, философ, политик, социолог, журналист, редактор, учитель литературы, наконец? — Не знаю, не пробовала ни одной из этих профессий. 

16.  Самоограничения в искусстве: нужны ли они для свободы выражения художника, если его действия никак не связаны с физическим насилием над объектом? — В принципе не нужны. 

17.  Обо всем ли можно писать и говорить? — Да

18.  Считаете ли вы приемлемым уничтожать книги (или не допускать их до широкого читателя), если после печати тиража менеджеры издательства борются за т.н. нравственность читателей и не решаются отправить в магазины 3000 экземпляров сборника «Я в Лиссабоне. Не одна»? — Нет.

19.  Ваш внутренний цензор слишком строг? — Не знаю. Я его не цензурирую. 

20.  Меняется ли ваш внутренний цензор время от времени? — Не знаю, я его не цензурирую.

21.  Уместно ли сравнение бога и цензуры? — Нет.

22.  Подвергались ли ваши собственные тексты внешней цензуре когда-либо? — Повторюсь, один раз слово «блядь» по просьбе редактора заменила словом «прошмандовка», поскольку это мне не казалось принципиальным и смысла авторского высказывания не изменило. 

23.  Самоцензура – это: «трусость», «расчёт», «ни то ни другое»? (нужное  подчеркнуть) — Ни то ни другое, но может быть и тем и другим. 

24.  Самоцензура: определенный лоск писателя или отсечение своих идей из-за страха стать неугодным для условной референтной группы? (нужное подчеркнуть) — Не сталкивалась с такой проблемой. 

25.  Причиной самоцензуры является наличие внешних ограничений, нарушение которых влечет за собой неприятные последствия, либо, наоборот, отсутствие каких-либо ограничений? — Речь идет, скорее, о тех границах, которые устанавливает для себя автор, иногда и подсознательно. И именно этих, самим собой назначенных границ, он и не переходит. Это и создает его диапазон.

26. Достоевскому приписывают высказывание: «Если бога нет, то все дозволено» («Бобок», «Братья Карамазовы»), психоаналитик Жак Лакан утверждает, что «если бога нет, то все запрещено». К какому утверждению вы склоняетесь и почему? — Оба высказывания претенциозны и сомнительны. 

 

***

Об авторах

 

Людмила Улицкая — родилась в 1943 году в Башкирской АССР. По образованию биолог-генетик. Три года работала завлитом в Еврейском театре. На рубеже 1980-90-х вышли два фильма по ее сценариям: «Сестрички Либерти» (реж. В. Грамматиков) и «Женщина для всех» (А. Матешко). Широкую известность писательница получила в 1992 году после появления в «Новом мире» повести «Сонечка»: текст удостоен Премии Медичи (Франция) за лучшее зарубежное произведение и Премии Джузеппе Ачерби (Италия). Книги Улицкой переведены на двадцать языков, она лауреат многих литпремий, в том числе «Русского Букера» и «Большой книги», а также премий международных — Симоны де Бовуар (Франция, 2011), Австрийской государственной премии по европейской литературе; Офицер ордена Почетного Легиона (Франция). 

 

Александр Иличевский — родился в 1970 году в Сумгаите, Азербайджан. Вырос и учился в Москве, окончил Московский физико-технический институт по специальности теоретическая физика. В 1990-х учился и работал в Израиле и Калифорнии. В 1999-м вернулся в столицу России. С 2013 года живет в Израиле, работает в отделении радиотерапии госпиталя Хадасса в Иерусалиме. Автор девяти романов, трех сборников рассказов, четырех сборников эссе, четырех книг стихов. Лауреат многих премий, в том числе журналов «Новый мир» (2005) и «Знамя» (2011), Премии имени Юрия Казакова за лучший рассказ (2005), премии «Русский Букер» за роман «Матисс» (2007), российской национальной премии «Большая книга» за роман «Перс» (2010), израильской Премии имени Юрия Штерна (2015). В 2020 году стал лауреатом премии «Большая книга» за роман «Чертеж Ньютона».