• ЛИ-2025-№47

Гадалка

 

На сочельник снег дотемна маячил,

а когда замёл он моё крыльцо,

в ледяную дверь постучался мальчик –

невысокий, щуплый, с рябым лицом.

 

Говорил тревожно, ступал несмело,

наблюдал с опаской, исподтишка.

Сел у печки. Печка безмолвно пела,

как поёт старуха без языка.

 

Погадать просил. Растирая пальцы,

отогрелся, скинул с себя тулуп.

Я в него глядела: вот церковь, плацы…

и проклятья с чьих-то слетают губ.

 

Кто ты, мальчик? Выйди ко мне, не прячась.

Два пути на линии жизни есть.

На одном – ты зряч, но идёшь к незрячим,

и несёшь смиренно благую весть.

 

На другом, который вот здесь, где палец,

ты – слепец, и сеешь повсюду смерть.

Кто ты, мальчик? Кто ты, худой страдалец?

Отчего так страшно в тебя глядеть?

 

Выбирай судьбу! Впрочем, ты не властен.

Или властен? Вот же – не разобрать!

За тобой – лукавый с драконьей пастью,

но и Бог, в которого верит мать.

 

Выбрав свет, погибнешь, как лёд на солнце.

Жив останешься, встав на безбожный путь,

одержимость властью в тебе проснётся,

от которой в сторону не свернуть –

 

так в ушко иглы не пролезть верблюду.

И тогда хоть сотню лет проживи:

будет плач и скрежет зубов повсюду.

Будет кровь… и слава твоя… в крови.

 

Он сидел, на плечи тулуп набросив,

словно мёрз, но пот выступал на лбу.

И глумилась ночь: «Выбирай, Иосиф,

если сможешь выбрать свою судьбу».

 

 

Безансон

 

Жизнь приходит засухой и циклоном,
то молчит, то жжёт нецензурной бранью.
Помнишь наши встречи под Безансоном,
где закаты стыли в горшках герани,
где глухие окна врезались в крышу
и глядели в заросли винограда,
где читавший Фрейда портье-мальчишка
ободрял нас добрым лукавым взглядом?
В небе между звёзд прорастал физалис,
в чьей утробе зрела луна большая.
Мы шагали к речке и целовались,
ничего друг другу не обещая.
 
Но проснувшись утром, мы понимали –
ни реки, ни тёплого Безансона
просто нет, а рядом такие дали,
что нам Фрейд и звёзды не по сезону.
Ни портье, ни музыки, ни накала,
за окном – заснеженная черешня,
между нами пропасть и одеяло,
да и то лишь в мыслях: благих и грешных.

 

 

В глуши

 

Давай мечтать – вот вьюга, и покуда

предчувствие не магии, но чуда,

мы спрятаны за пазухой глуши.

Там дом и печь. Нам весело и жарко.

В углу сверкает хвойная дикарка,

и коврик с антилопами шуршит.

 

Там запертый сквозняк поёт в подвале,

и песнь его чудесна, но едва ли

с классическими звуками в родстве.

Кровать, две табуретки, стынет ужин.

Ты мужествен, но мной обезоружен

в придуманном сегодня Рождестве.

 

И ночь черна, как в банке листья чая.

Мы чувствуем её, не замечая,

что эфемерны эти глушь и дом.

Снимаем с губ медовую настойку.

Спокойно нам. Нам хорошо, и только…

И только снег колдует за окном.

 

 

 

Она

 

Там, где мир у дьявола под пятой,

тьма порой не кажется темнотой.

Там гуляет женщина в белом платье,

у которой очи, как виноград,

потому так сладок лукавый взгляд,

потому так манят её объятья.

 

Безмятежным утром слова чисты.

Как детей, целует она цветы,

и несёт в ладонях живую воду.

Но потом с цепи отпускает ад,

и в огне зенитном легко горят

цветники, внимавшие цветоводу.

 

Позволяя смертным любую блажь,

надевает женщина камуфляж –

не спугнёшь, не спутаешь с тварью тленной.

И тогда печали земля полна.

Отовсюду слышно: «Идёт она!»

И война идёт по своей вселенной.

 

 

 

Мастеру

 

Мне хочется остаться здесь, с тобой,

в уездном мире, сумрачной метели,

где краски за столетья помутнели,

но тот же снег на той же мостовой.

И надпись у аптеки – «Жив Господь» –

входящего пугает неизменно.

Всё, как всегда. Здесь время ко Вселенной,

как бабочку, сумели приколоть.

Оно на нас глядит из темноты,

на лавочки, старушечью аллею,

на дом, где, словно лампочки, желтеют

тревожные, уставшие цветы.

Забудем их и выйдем на плато

под ритмы танго в городе угрюмом,

который пахнет счастьем и парфюмом,

покуда я дышу в твоё пальто.

Стихи стихают, улицы черны,

холодный воздух слеп и неподвижен.

Мы так близки. Но были бы мы ближе,

не будь мы на других обречены?

 

 

 

Учитель

 

Он входил, хромая, в притихший класс,

с теплотой отцовской смотрел на нас.

Шёл к столу, молитвы под нос шепча.

И трещала лампочка Ильича.

...Кыргызёнок, слушай про мать земли,

про богатство древнего Сомали,

про страну шумеров и Вавилон,

мир, который тайнами окружён.

И запомни: выше всего – любовь,

совершенен каждый, кто к ней готов.

В непрощенье слышен звериный рык,

кто прощает – сущность святых постиг.

 

Много стран объехал учитель наш.

Знал, как сшить чапан, как испечь лаваш.

Он учил, как сделать тугой аркан,

и дарил нам камни из разных стран:

вот голыш из солнечной Шри-Ланки,

вот куриный бог из Чулым-реки.

 

Мы узнали позже, через года:

никуда не ездил он никогда,

он чудил и камни искал для нас

в шумных водах местной реки Талас.

И любил, чтоб юрта была светла,

и жену любил. Да она ушла,

написав: «Чингыз… ты хороший, но…».

Как шайтан в степи, он кричал в ту ночь,

пил арак, о доле своей скорбя.

 

И всю жизнь прощенью учил… себя.