• ЛИ-2025-№46

В сентябре вечерами стало так душно, что Хези не мог найти себе места, сидел у окна, смотрел вдаль. В темноту будущего. Он бы включил кондиционер, но она будет мерзнуть. Она теперь не переносит холод. А раньше наоборот, любила Ньюра прохладу.

Плохо, что когда-то он поставил централизованный кондиционер в квартире, тогда это был прорыв вперед, а теперь – далекое прошлое в хвосте прогресса. Теперь люди ставят мини-кондиционеры в каждую комнату, и пожалуйста, погода на выбор, от «плюс 15» до «плюс 35». Но средств на все эти новшества у Хези сейчас нет. Пейзаж за окном своей квартиры Хези знает с закрытыми глазами. Направо – бензоколонка, недавно перешла она в руки других хозяев, и хоть он привычно называет её «Соноль», она теперь называется «Тэн». Налево, через дорогу, – автобусная остановка и светофор. Транспорт здесь вечно шумно тормозит, и в вечерние часы в открытое окно доносится скрежет колес.

Зато по прямой линии – его море. Если в ночи тихо, и трасса, отделившая берег от первого ряда домов, пуста, Хези даже слышится звук прибоя, плеск волн, и доносится его запах…

Хотя, на самом деле, какой запах? Бензин давно убил все морские запахи, они в окна не долетают.

Когда Ньюра впервые зашла в его дом, был ясный день, и закатное солнце билось сквозь щели жалюзи. Ньюра быстро подняла их и сказала, что это же счастье, когда из окна квартиры можно увидеть закат солнца. А когда она узнала, что квартира его сквозная: восток – запад, а значит, в окошке спальни солнце восходит, радости ее не было предела. С тех пор жалюзи она не опускала.

Ньюру можно было понять, до переезда в его квартиру она шесть лет существовала в полуподвале. Какой-то предприимчивый «хозяин»», чтоб ему неладно было, приспособил под жилье нежилые помещения и сдавал по сходной цене. В окошке квартиры Ньюры были видны ноги, ноги, ноги… Ньюра даже смеялась, говорила, что по накопленному богатому опыту уже может стать модельером обуви. Она никогда не жаловалась на свою жизнь, почему-то думала, что все так и должно быть. Ньюра была потеряшкой. Бывают ли люди потерянными, еще и посредине Хайфы? Оказываются, да. Она потеряла себя…

А Хези нашел её. Ньюра играла на набережной, играла какую-то незнакомую мелодию, но так звучала эта музыка, что Хези остановился. Что в них было, в музыке и в Ньюре, он так и не понял. Ни тогда, ни потом. Почему вокруг все проходили мимо...

Ну, максимум, люди тормозили на пару минут, глядя на тонкие нервные пальцы молодой женщины, едва дотрагивавшиеся до клавиш, а те уже, словно сами, рыдали и радовались ее прикосновениям. Иногда кто-то оставлял в незамысловатой коробке мелочь за удовольствие, пробегая услышать музыку. Мелочи было мало, Ньюра никогда не умела фальсифицировать, положить заранее что-то солидное, купюры бумажные, например, чтобы жертвователи оценили и тоже открыли свои кошельки.

Хези открыл. Положил 50 шекелей. Она так удивилась, что даже перестала играть. Всплеснула руками, как ребенок, и улыбнулась яркой и незащищенной улыбкой, в ней было вся она. Это он понял потом. А в тот день он остался на набережной, ходил неторопливо, чуть поодаль, и мелодии, которые она играла, были хорошо слышны. Был полдень, пятница, начало ноября, как раз после перевода часов на зимнее время, он помнит это точно, потому что позвонила мама и попросила, чтобы Хези не задерживался к субботней трапезе, на которую он был приглашен к родителям. Теперь можно сесть за стол в ранние часы, а папе вредно есть поздно. Мама и отец – единственные из всей семьи – остались религиозными, Хези и его братья уже отошли от этого образа жизни, продолжая соблюдать традиции по своему выбору. Ну, удобней так.

В полдень, в пятницу, какие гуляющие на набережной? Разве что несколько влюбленных пар и мамы с колясками, а так, в основном спортсмены пробегают. Но она играла на своем органе. Для кого? Может быть, для себя…Позже он узнал, что в будние дни она убирает квартиры, а по пятницам и субботам решила попробовать подработать тем, что умеет делать с юности. Ньюра приехала в Израиль совсем молоденькой, вроде вся жизнь впереди была, да не сложилась жизнь. В Израиль они собирались уехать всей семьей, строили планы… Но мама внезапно умерла. Отец быстро женился,  настолько быстро, что было больно. До Ньюры доносились слухи о том, что новая жена папы была избранницей его сердца гораздо раньше непредвиденной маминой смерти…

Молодожены поменяли траекторию запланированного полёта и решили эмигрировать в Канаду. Там проживала сестра папиной новой жены. Звали они Ньюру с собой, она сама честно отказалась от этой перспективы, но вот что обидно, отец и не настаивал. С тех пор он приветствует дочь красивыми поздравительными открытками и фотографиями. А Ньюра оставила учёбу на истфаке университета и одна отправилась в Израиль. Первый год в молодежном ульпане пролетел быстро, было здорово, весело. Потом вдруг все как-то разбежались, разъехались по стране строить свое будущее, и осталась Ньюра одна.

Ей бы тоже строить свое будущее. Но она не была строителем никогда, жила сегодняшним днем.

Кем только не работала она за эти годы… Была  ночной сиделкой, устроилась на археологические раскопки и даже нашла древнюю монету периода Аббасидского халифата, потом работала в кибуце на сборе урожая винограда и бананов, потом мыла посуду…

А потом «кто-то» резко потянул её в Хайфу, и она осела здесь. Вышла замуж, купили они вдвоем маленькую квартиру, открыли бизнес: химчистку, взяв кучу ссуд. Зато думала Ньюра, вот наконец есть у неё свой дом, настоящая семья… Да только этот самый «кто-то» быстро свалил из её жизни, далеко свалил, на доисторическую родину. Остались лишь сигареты, его немалые долги и её маленький орган. Бизнес пришлось закрыть, квартиру продать и хоть как-то рассчитаться с долгами, которые повисли на ней, как лапша на ушах. Ньюра сняла комнатку в полуподвале старого Адара, занялась уборками, потому что не выучилась она ни одной профессии, а на учебу теперь денег не было. Да и не борец Ньюра за светлое будущее, не борец… Но вот тогда, в те мрачные дни поденной работы, Ньюра вспомнила про семь лет минской музыкальной школы и отправилась подрабатывать по выходным на набережной.

Она не готовила заранее репертуар, а играла, что на душу легло, под настроение. Это Хези потом узнал, что у неё абсолютный слух, может Ньюра подобрать любую сложную мелодию и так виртуозно ее исполнить, что мурашки по коже… Маленькая, с обветренными губами, выгоревшими от солнца медными волосами, чужая и странная женщина всё больше становилась своей…

А тогда, в ту пятницу, пошел дождь, никем не предусмотренный, просто налетели с севера тучи, ноябрь все-таки. Она неловко, прямо под быстро летящими каплями, стала складывать орган, ноты, деньги из коробки, которая вдруг перевернулась. Гром сотрясал воздух, все прятались под навесом. А Хези не выдержал, и хоть не собирался, но побежал под дождем ей помогать. Потом, промокшую, отвез ее домой, если можно было назвать домом комнатушку с крошечной кухней, провалившимся диваном и одиноким стулом с тумбочкой. Зато картины на стенах, репродукции. Хези не знал, что это за картины, и об их авторе по имени Климт раньше не слышал.

Это потом она принесет в его жизнь столько разных новых знаний, красок и музыки…Она будет рассказывать на своем смешном иврите о том, что учила, о чем читала, а читала она запоем. А он не понимал её книги на русском, не понимал ее тягу к ним. И не всегда ему было интересно то, что интересно ей… Но что-то его ведь манило к ней. Это «что-то» называлось загадкой Ньюры, которую он и не стремился разгадать. Через три месяца после встречи на набережной он забрал Ньюру вместе с нехитрым скарбом к себе. Как раз закончился срок аренды её подземного «дворца». С тех пор Ньюра здесь, и с тех пор пролетели четырнадцать лет. Это значит, что тогда ей было 28, теперь 42, а ему уже скоро все 54.

С семьей было непросто, особенно с мамой.

Привести странную русскую в дом было равносильно предательству. На маме держалась вся семья, её авторитет был непререкаем и для мужа, и для детей.

За год до своего знакомства с Ньюрой Хези разошелся с женой, и мама страшно переживала его одиночество. Почему-то ей всегда казалось, что он, её младший птенчик, самый ранимый и не устроенный. И она активно занялась поиском для него спутницы жизни. Так Хези познакомился с Пниной, племянницей маминой подруги юности, еще по Марокко. Пнина ему понравилась, он, похоже, ей тоже. И мама была рада, что наконец сможет быть спокойной за сына-неудачника. Пятеро сыновей у неё, но только Хези в личной жизни таким неприкаянным получился. Мама стала приглашать на субботние трапезы Хези вместе с Пниной, ей казалось, что, наконец, все у сына наладилось, и до хупы недалеко... И тут он встретил Ньюру, которая играла на набережной. И все мамины планы рухнули, как замки из песка. 

На самом деле, как оказалось, Ньюру звали Анна. Хана, то есть. Но она себя называла Нюра, а у него не получилось так четко произносить это имя, и Ньюра смеялась. Потом уже привыкла и даже полюбила импровизацию Хези.

А это странное имя «Нюра» ей дед завещал. Рассказывала она, что носит его в память о другой Нюре, отцовской матери. Анной звали её, а в семье – Нюрой. Вот, с той белорусской крестьянки Нюры, можно сказать, и пошёл род их. Потому что спасла тогда Анна Михаила, будущего мужа своего, еврейского. Мужем он ей гораздо позже стал, конечно. А тогда… война была, русские отступали, немцы занимали города, деревни, пленных брали, евреев сразу расстреливали. А Михаил чудом вышел из окружения, раненым добрался до ближайшего села, уже когда немцы вошли в него, постучался в первую дверь, и в избе той первой жила Анна с матерью. Пришли в это село они вдвоем, Миша и его друг, каждый постучал в другую хату. Да люди разные встретились им…

Семку Шварцмана в тот же день повесили в центре села, а Михаила Анна с мамой год прятали, слава Богу, ранение было не тяжёлое, сами лечили, как могли. Через год Миша, дед Ньюры, добрался до партизан, а когда немцев из Белоруссии выгнали, первым делом пришел к Анне, замуж позвал её, сказал, что все эти дни и ночи думал о ней… Ньюра свою бабку-тезку видела только на фотографии. Умерла она при вторых родах, не спасли ни её, ни новорожденного. А дед Миша оказался однолюбом, в отличие от своего сына, который так быстро забыл о жене… Дед не женился больше, сам ребенка поднял, берег память об Анне и очень хотел, чтобы у имени этого было продолжение. Когда родилась внучка, стал называть ее Нюра. Так в семье и завелось. 

Хези не женился на Ньюре, осталась она его, как теперь принято говорить «бат зуг» – спутницей жизни. Жениться на Ньюре, родители которой по материнской линии были неевреями, он мог, лишь отправившись за границу, «по-гойски», где-то на Кипре или в Праге, и этим добить свою мать. Ньюра в первые общие годы, наверное, мечтала о свадьбе, о красивом белом платье и о кольце обручальном, только никогда не проговорила свои мечты вслух.

А еще больше она мечтала о ребеночке, это он знал. Но годы шли, а забеременеть Ньюре не получалось. Если честно, его это не огорчало, алименты на сына и дочь, которые он платил своей бывшей жене, давили тяжелым грузом и напоминали, что дети – дорогие цветы жизни. Отношение с ними он сохранил. Хоть и не часто, но они бывали у него, и Ньюра так старалась к их приходу, так пыталась растопить лед, что у него леденело сердце от того, что понимал: её попытки не будут увенчаны успехом. За спинами детей маячил образ их мамы, он слишком хорошо знал свою бывшую…

А Ньюра хотела родить девочку и в память о матери назвать ее Тамар. Или мальчика, тогда Томером она назвала бы его. Она часами могла рассказывать о маме и своем детстве, о каких-то лагерях, под названием «пионерские», о каких-то кружках, конкурсах, в которых она выигрывала. О тёплых батареях дома, о снеге, о шубках и варежках, о санках и лыжах. Когда она рассказывала, у нее загорались глаза и блестели ярко, как молнии… Он не понимал многое, и еще меньше понимал ее восторг. Но старался терпеливо дать ей выплеснуть эмоции, часто думая о чем-то своём… Чувствовала ли она, что это лишь вежливое внимание? Может быть…

Он не очень заморачивался этими размышлениями.

Так же, как и желанием Ньюры стать мамой. Где-то в глубине души противно гнездился страх вляпаться в еще одни алименты. Он их просто не потянет.

А она ходила и ходила по врачам, сама, не обременяя его участием в этих походах. И однажды пришла и буднично сказала, что получила направление в больницу, нужно делать биопсию. И ей рекомендуют ее сделать срочно. На Хези она не смотрела в этот момент, но голос ее предательски дрожал.

Это было пять лет назад… Пять лет назад окончилась их тихая размеренная жизнь. Потому что после срочной биопсии была срочная операция, а потом началась химиотерапия, один сеанс, второй сеанс, третий… Потом они подбирали ей парик в религиозном салоне, где работала младшая золовка его отца.

Ньюра шла на поправку, показатели анализов улучшились, они даже в честь этих событий отправились на неделю в Голландию. Ньюра хотела увидеть родину тюльпанов и потянула его в провинцию, в города, названия которых он не мог толком выговорить даже по бумажке: Бовенкарспел, Энкхёйзен, Медемблик.

Но Ньюра нашла то, о чем мечтала, поле черных тюльпанов, и была бесконечно счастлива. Рассказывала о том, как влюбилась в книгу под названием «Черный тюльпан» еще в детстве, как представляла себе этот цветок и, наконец, увидела целое поле не на фотографиях, не на экране, а в реальной жизни. А это ведь счастье!

Почему в этом заключается счастье, Хези так и не понял, но приятно ему было, что доставил ей удовольствие. Ему же на самом деле надоело путешествие по Голландии, холодный апрель, затянутое свинцовыми тучами небо и бесконечный моросящий дождь. В один из дней Ньюра уговорила его взять напрокат велосипеды. Как раз пошел ливень, когда они ехали по какой-то деревенской дороге, промокли до трусов, а Ньюра смеялась и продолжала быть счастливой… Тогда они добрались до ближайшей харчевни, и Хези впервые попробовал селедку. Ньюра постоянно покупала ее и в Израиле, пыталась уговорить попробовать, но Хези отказывался, один ее вид вызывал антипатию. А тут оказался селедочный рай, главная еда местных жителей, чуть ли не любимое лакомство.

В этой харчевне научили Ньюру есть селедку по-голландски. Не с картошкой вприкуску, а держать за хвост и прямо в воздухе отправлять в рот. Подали к ней маринованные огурцы, не острые, как в Израиле, а чуть сладкие. Сладковатым был и красный репчатый лук. Ради Ньюры Хези даже попробовал эту странную пищу, не впечатлился, но тактично промолчал.

Он мечтал попасть скорее в тепло Израиля, домой в Хайфу, где уже солнце и забыты зимние дожди. А она словно оттягивала этот момент, даже не хотела вспоминать о том, что надо вернуться в рутину. Хези понимал её, здесь был праздник, а там… кто знает, что ждёт.

В Хайфе ждали новые анализы, проверки, консультации… Два года прошло. У Ньюры уже волосы отрасли, похорошела она, чуть поправилась. В Голландии купила себе несколько красивых платьиц на лето, одно льняное, в пол, украшенное светлым кружевом, ей особенно шло. Ньюра познакомилась с русскими музыкантами, и они пригласили ее участвовать в каких-то клубных вечерах, и даже пообещали небольшой гонорар, чему Ньюра несказанно обрадовалась. Она репетировала, готовилась к этим вечерам, смотрела на себя в зеркало и напевала непонятные Хези песни.

Врач сказал им, что, если болезнь не вернется через два года, можно успокоиться на ближайшее время, такая её природа. Вернулась… Чуть ли ни день в день. И всё началось вновь. Только теперь пустила её болезнь корни.

И снова больница, и снова операции, после первой, через полгода, – вторая, между ними сеансы химии. Та неделя голландская, и дождь, и поля тюльпанов, все это казалось теперь странным нереальным сном. 

Его жизнь – это нечто другое, это бессонные ночи, постоянные пропуски работы. Хези даже не полагался больничный по уходу за женой, не жена ведь она ему. Хотя, может быть, больше, чем жена…

Иногда, когда он видит, как она мучается, он проклинает тот день, день их встречи, потому что мучается вместе с ней, а сил у него на это больше нет… Он научился делать уколы, держать рядом с кроватью миску, если ее затошнит и она не успеет добежать до туалета, по часам давать ей лекарства, потому что она забывает о них, выжимать ей гранатовый сок для подъема гемоглобина и сок апельсиновый, витамин «С» тоже важен. Он просыпается ночью, видит её и не узнаёт, как же она изменилась… Страшно. Но вот она проснулась, и улыбка вновь возвращает ему почти прежнюю Ньюру.

Наверное, сейчас он мог быть счастлив простым человеческим счастьем, жениться тогда на Пнине, хорошая она женщина, устроенная и собой неплохая. Опять же, не портить отношения с семьей. Как-то так получилось, что Ньюра отдалила его от родных. К маме он заходит нечасто, она так и не приняла его выбор. Властная она женщина, всегда была такой, к старости мягче не стала. К нему после переезда сюда Ньюры не пришла ни разу. Не говорит ничего при встрече, достаточно видеть, как она поджимает губы и молчит… Братья разбросаны по стране, лишь старший Моше живет недалеко, он, в принципе, родителей и досматривает. К Хези иногда заглядывает, рассказал ему недавно, что встретил Пнину, она замужем, довольна браком. У всех своя жизнь. И у Хези своя…

Его жизнь сегодня, это стены больницы и поликлиники, ампулы и облатки лекарств, изможденное лицо Ньюры. Это сейчас блеск в её глазах, потому что показатели анализов чуть улучшились, а потом они вдруг гаснут. Снова ночь, снова борьба. У него уже нет сил на эту борьбу.

Ньюра, наверное, чувствует это. На днях он вернулся раньше времени с работы. В мастерской, где Хези много лет столярничает, вдруг отключилось электричество. Вернулся домой и нашёл вещи Ньюры собранными в маленьком чемоданчике. На вопрос, что это, отвела взгляд, потом наконец подняла глаза и резко, непривычно резко сказала, что хватит, зажилась она здесь у него. Сколько можно его собой мучать, зачем ему это? Сейчас такси подъедет, пока поживет Ньюра у знакомой одной, а там видно будет. Серьезность её намерений подтвердил сигнал такси за окном.

Может быть, нужно было её отпустить, не держать? Права ведь Ньюра, муки одни ему с ней, и устал он невероятно… Чемоданчик отнести к машине. Взять номер телефона знакомой, чтобы все-таки не терять из вида. Пообещать звонить. Сказать, что всегда может на него рассчитывать, если надо…

Проводить взглядом отъезжающее такси и вернуться домой. Налить себе бокал пива и расслабиться за все это время.

Господи, как ему нужно расслабиться, словно нет этих черных лет. Выспаться, наконец, думать о хорошем, пойти куда-нибудь, не имеет значения куда. Так, чтобы настроение поднять…

Она права, абсолютно права.

А что сделал Хези… спустился с третьего этажа, заплатил таксисту за вызов, не должен парень зря мотаться по городу, и отпустил. Когда он вернулся домой, Ньюра плакала. Впервые за эти годы. Она вообще не умела раньше плакать. Сказала, что выплакала все слёзы, когда умерла мама, когда отец уехал без неё в Канаду, когда тот «кто-то» предал и бросил её. Всё. Слезы кончились.

А тут нашлись. Плакала она навзрыд, пришлось принести ей воду, успокаивать плачущих женщин Хези толком никогда не умел. Слов таких не находил. Пусть плачет…

Последнюю химию она завершила в конце прошлого месяца. Следующая важная проверка у Ньюры через неделю. Он уже договорился на работе, что возьмёт отпуск на этот день. Не всегда получается её сопровождать, но, наверное, так вернее будет.

Хэзи смотрит в окно, думает, как справиться со всем этим, что навалилось на него в жизни. А справиться нужно…

Кто-то вдруг звонит в дверь, уф… Очередной день сбора пожертвований, сегодня для детей с проблемами развития. Всем надо помочь, а где деньги взять для этого? Он дал пять шекелей молодым студенткам, наверное, разочаровав их. Возвращается к окну, пытаясь рассмотреть границу, где заканчивается море и начинается горизонт, но в наступивших сумерках разглядеть это почти невозможно. Прислушивается к звукам из спальни. Ньюра спит, и это хорошо. Накануне ей ставили капельницу с укрепляющим витаминным составом. Всю прошлую ночь после неё она почти не спала.

Опять звонок в дверь. Просто невозможно так! Сперва ошиблись квартирой, потом пришли просить пожертвования.

Кто сейчас??

Мама…

Наверное, Моше подвёз ее.

Мама стоит на пороге с большой сумкой. Смотрит молча. Потом говорит негромко и значительно, как умеет только она:

– Йехезкель, – так она называет его в особые моменты, когда волнуется, – я нутовый суп с имбирем приготовила, как ты любишь. Матбуху и кускус с курицей. Только надо разогреть, ты же знаешь, холодный кускус не такой вкусный…