• ЛИ-2025-№46

Ковровая дорожка из жёлтых листьев ещё не пришла в себя после стремительного и зигзагообразного перемещения по ней нагой нимфы Василисы Бондарь.

Босые ноги оставили после себя канавки, вмятины, местами вполне отчётливые следы 42-го размера и прочие разрушения.

Сама нимфа, громогласно и развратно хохоча, исчезла за поворотом. Фавн Перебесенцев плёлся следом, попутно подбирая предметы гардероба и теряя подобранные ранее.

Будь она Мальчиком-с‑Пальчик, можно было бы предположить, что пальто, сапоги, а через некоторое время бюстгалтер, колготки и пр. использовались в качестве замены хлебных крошек, чтобы впоследствии найти дорогу к тому месту, где они вошли в лесопарк.

Но В. Бондарь была Девочкой-с-метр восемьдесят три, да и слово перед «c» имело к ней лишь условное отношение.

Нет, что ни говорите, алкоголь – великий волшебник, к списку деяний которого теперь можно смело добавить превращение сказочных персонажей в мифических существ.

Таинство началось в офисе, где тролли праздновали маленькую, но долгожданную победу над упрямым Ратнером. Год, не меньше, аккаунт Бондарь атаковал отставного профессора, преследуя его везде, где только осмеливался проявиться неуёмный Игорь Борисович. Если начальство решало, что пора подключать тяжёлую артиллерию, из тёмных глубин выныривал аккаунт Перебесенцев, и начиналось настоящее месилово. После очередной ковровой серии И.Б. Ратнер затих. Как вскоре выяснилось, окончательно. Полковник лично прибыл похвалить и порекомендовал начальству выписать премию. Жадное начальство выписало – хватило на небольшой фуршет в честь победителей – приняло самое активное участие и вылакало не меньше половины закупленного.

В памяти Перебесенцева не отложилось, как они оказались вдвоём у таинственно темнеющего лесопарка. К тому моменту он немного протрезвел, но два-три предшествующих часа исчезли практически бесследно.

– Погуляем? – порочно сверкнула глазами В. Бондарь.

В принципе Перебесенцев её хотел, но не сейчас и, упаси господи, не здесь. Увы, телесные и ментальные возможности не оставляли шанса на сопротивление, и он, не успев промычать что-то неопределённое, был крепко схвачен под локоть и стащен на тропинку.

– Тут, это, озеро есть, – пылающее страстью тело В. Бондарь обожгло Перебесенцева аж через два пальто, не считая надетого под них. – Туда пойдём, да? Погоди-ка. Где там у тебя?

Вот так прямо, сразу?! Нет там у меня ничего.

– Я помню, что было, – голос В.Б. загустел. – В правом кармане пальто посмотри.

Перебесенцев перевёл дух и послушно запустил руку в указанный карман. Да, было. Полбутылки грузинского коньяка.

– Дурашка беспамятный, – промурчала тигрица и оставила на губах Перебесенцева жирный отпечаток помады, отдающей перегаром. – Будешь?

Пока он формулировал ответ, Василиса завладела бутылкой, и после двух затяжных глотков отвечать «нет» было бессмысленно, а «да» – поздно.

Потом просто курили, потом курили то, что прихватила с собой Василиса, покидая фуршет.

– А ну-ка, – неожиданным хриплым басом сотрясла В. Бондарь правую барабанную перепонку Перебесенцева.

И сбросила пальто.

Далее тролль на некоторое время обратился в столб. Ухватившись за него и едва не обрушив на глинистую почву, Василиса освободилась от сапог и приступила к освобождению от остальных предметов одежды. Процесс сопровождался пыхтением, кряхтением и короткими высказываниями, из которых ошеломленный Перебесенцев узнал немало интересного.

Наконец она расправилась с последней деталью, сгребла всё, что смогла, в ком, и устремилась по тропинке вглубь лесопарка.

Василиса бежала тяжело и неуклюже, дополняя желтизну ковра разноцветными пятнами.

Оранжевая блузка, чёрные колготки, белые… Мда.

– Я нимфа, бл…!  Нимфа! Ха-ха-ха-ха!

Когда столб вновь стал троллем, В. Бондарь уже скрылась из виду.

– Дура. – пискнул Перебесенцев. – Будь она проклята, чёртова дура. Но не бросать же её вот так, вот здесь. Коллегу. Можно сказать, боевого товарища. Зараза.

Несостоявшийся фавн помотал головой, пытаясь разогнать заполнившее её мутное облако.

Стало только хуже.

Чтоб тебя, Василиса.

 Чтоб тебя! Когда он свернул за поворот, нимфы не было ни видно, ни слышно. Будь ты проклята, куда тебя понесло?!

Уже совсем стемнело. Эта часть лесопарка была самой дикой, неуютной и опасной для шатающихся там поздно вечером.

Неподалёку располагались гаражи, в которых, как поговаривали, разбирали угнанные автомобили, и со случайными свидетелями могло случиться и периодически случалось нехорошее.

Поэтому даже самые смелые собачники не совались сюда со своими питомцами.

Одиночество фавна было тягостным, тревожным и муторным. Вернуться? Тащиться дальше незнамо куда? Скажите, пожалуйста, не пробегала ли тут пьяная голая женщина лет сорока пяти? Тьфу ты.

Внезапно Перебесенцеву резко поплохело. На секунду ему показалось, что слева, в гуще мрака, прикинувшегося кустами и деревьями, мелькнул белёсый силуэт. Вот она! Надо успеть, поймать, скрутить… Туда!

Сойдя с тропинки, он тут же поскользнулся, скатился в канаву и выполз оттуда мокрый, перемазанный илом и сгнившими листьями. Кажется, подвернул ногу, господи, больно-то как.

Идти не получалось, получалось только ползти на четвереньках, и Перебесенцев полз, полз, полз. Крик «Помогите!» был уже готов к к исторжению, но застрял в горле. Кто тебе поможет, идиот? Услышат, придут и прирежут.  Ползи лучше.

«Как лётчик Маресьев», – эта мысль неожиданно придала слабеющему телу свежий импульс, и оно продолжило перемещение во мраке.

Пространство и время мытарили Перебесенцева до тех пор, пока в ноздри не ударил запах стылой и не слишком свежей воды. Озеро явно находилось совсем рядом, но с той стороны не доносилось ни одного звука, который мог бы засвидетельствовать купание нимфы.

«Пусть заблудится, пусть её трахнут или в полицию сдадут, лишь бы только досюда не дошла. Утонет же. Дура. Ду…»

Тут силы окончательно покинули фавна, и тело его сменило унизительную позу на вполне допустимую в данном контексте.

Он свернулся калачиком и последним усилием подложил под голову то, что, как выяснилось, всё это время крепко сжимал в кулаке – трусики В. Бондарь.

– А вот не угодно ли чайку?

Перебесенцев застонал и попытался разлепить глаза. Получилось не сразу и не совсем.

– У гражданина Вия бодун? Понимаю. Тогда вот. Хлебните. Должно полегчать.

– Что это?! – Перебесенцев не узнавал свой голос, что не помешало сделать хороший глоток из протянутой ему фляги.

– Изюмно-финиковое. Отличная штука. Водки, извините, нет. Допивайте и пошли к костру.  Хорошо, что вы так сильно надрались вчера.

– Это поч-ч-чему? – зубы Перебесенцева начали отбивать чечётку.

– Потому что в противном случае минимум, что вас ожидало бы сегодняшним утром – двустороннее воспаление лёгких. Давайте поднимайтесь. И прихватите эту гадость, я её сожгу.

Старик не стал дожидаться, пока замёрзшие и затекшие члены Перебесенцева соберутся вместе в более или менее годное к перемещениям тело.

Под утро озеро сковал ледок первого заморозка, и сейчас оно пыталось избавиться от тонкой, еле заметной корочки. 

Сквозь ивовые заросли просачивался дым, и внезапно Перебесенцеву стало грустно. 

Догорающий костёр на берегу, прислонённая к пню гитара.

Двое у самой воды.

Когда это было?

Где?

Тысячу лет назад.

В другой жизни.

Он принял сидячее, затем условно вертикальное положение, и сделал шаг. Боже ты мой, как всё плохо-то. Ну, давай, ещё шажок. За маму, за папу, за Великого и Ужасного. И, знаешь, за родину. За неё и два не жалко.

Перебесенцев почти дошёл до ивовых кустов и вдруг замер. Самый жалкий из них, едва тянущий бремя жалкого растительного существования, вспыхнул ярким пламенем.

Огненный ореол продержался несколько секунд, а затем скукожился и исчез столь же неожиданно, как и возник.

– Ну же, – голос старика звучал довольно сварливо. – Вы идёте или нет?

Опасливо обогнув даже слегка не опалённый кустик, Перебесенцев добрался до костра.

Да, старик.

Ещё какой.

Косматый, в какой-то невообразимой, рваной и перепачканной хламиде. Высокий, сухощавый, густая монобровь нависла над мощным носом. Борода-бородища, отвислые усы, скрывающие рот, вообще волос на нём неприлично много, вон даже из ушей торчат.

– Захватили, как я просил? Хорошо. Бросьте в огонь. Да что вы вцепились в эти трусики?! Фетишист, да?

– Нет, – густо покрасневший Перебесенцев с трудом разжал пальцы, и В. Бондарь заочно распрощалась с Бразилиано CD663.

– Вот чай. – буркнул старик, протягивая закопчённую алюминиевую кружку. – Не бойтесь, вода не из озера. Держите осторожнее, не обожгитесь.

– Вы кто? – с трудом сделав несколько мелких глотков, спросил Перебесенцев.

– Бомж, – старик пожал плечами. – В самом широком смысле.

– Без определенного места жительства и занятий… Так, кажется?

– Я сказал – бомж. Просто БОМЖ. Ни одной лишней буквы в аббревиатуре. Не надо расширять толкование, если я об этом не просил, – из-под чёрной с проседью моноброви сверкнули глаза.

– Простите, я не хотел. Можно спросить…

– Уж теперь и не знаю. Да ладно, шучу я, шучу. Спрашивайте.

– Меня Вадим зовут. А вас?

– Азраил Борухович. Не нравится? Вижу, вижу… Тогда Мендель Герцевич. Тоже нет? Ну, знаете… Мордехай Срульевич, так лучше? Да на вас, Вадик, не угодишь. Ладно. Зовите Гришей, меня вполне устроит.

– Григорий, значит. А по отчеству?

– Гриша, – рявкнул Гриша. – Просто Гриша. Кстати, Вадик, подозрение в фетишизме я с вас снимаю. А вот насчёт антисемитизма не уверен. Точнее, уверен, и это меня печалит.

– Да нет, – начал Перебесенцев и осекся.

– Значит, да. Ничего, Вадик, не вы один. Это же как герпес – есть практически у всех, чуть что не так, тут же вылезет.

Перебесенцев снова раскрыл рот, но тут откуда-то из-под хламиды раздался оглушительный звонок. Старик долго возился с непокорной тканью, пытаясь извлечь устройство, что-то бурчал себе под нос и наконец одержал победу.

Он говорил долго, ни разу не взглянув на ошеломлённого Перебесенцева, уши которого старательно улавливали звуки, но мозг тщетно пытался извлечь из них хоть каплю смысла. «Метол дилахие», что за хрень такая?

– Это иврит? – вежливо осведомился он, когда старик наконец закончил разговор.

– Нет. Арамейский.

– Не слышал о таком.

– Немудрено. Вы кем работаете, Вадик?

– Блогер. Автор цифрового контента.

– А, ну конечно. Как я сразу не догадался. А учились на кого?

– Технолог пищевой промышленности…

– Ну и нечего краснеть. Разве технолог пищевой промышленности не имеет права создавать цифровой контент? Лишь бы народ не травился. Не обижайтесь. Платят-то хорошо?

– Хватает, – буркнул Перебесенцев.

– Обиделись-таки. А давайте-ка по изюмно-финиковому. Не откажите. Ну пожалуйста.

– Давайте.

– Вот и отлично. Вот и славно. Ваше здоровье.

Напиток и вправду был бесподобный.

Внутри у Перебесенцева потеплело.

Сладкое, терпкое, нездешнее.

Ну вот совсем нездешнее.

Умеют евреи, не откажешь.

– Импортное? – вежливо осведомился он.

– В широком смысле – да.

– Опять в широком смысле… Интригуете.

– Самую малость. Накатим-ка ещё.

После третьего «ещё» голову заполнил сладковато-пряный туман, и стало совсем хорошо.

– А с кем вы, Гриша, разговаривали на этом армен… арамейском?

– Был один человек. Хороший. Иногда он мне… звонит.

– Что-то я, это, запутался. Если он был, то… Блин. Не сходится.

– И не сойдётся, – печально усмехнулся Гриша. – В привычном вам смысле точно не сойдётся. Извините, опять звонят.

Перебесенцеву показалось, что на этот раз Гриша говорит по-немецки.

– Идиш, если вам интересно, – сказал тот, задумчиво покачивая головой. – Бедная девочка…

– Вы, должно быть, полиглот, да? А сколько языков знаете?

– Я? – старик встрепенулся, словно стряхивая остатки сна. – Вообще-то все.

– Все?!

– Ну, я же сказал. Включая те, на которых давным-давно никто не говорит.

– Да ну. Гоните.

– Не верите? И не надо. Мне вообще верить не стоит.

Улыбка вышла не очень весёлой. Оба замолчали.

– Ну, допустим, всё так. Зачем они вам… звонят?

– Никто мне не звонит.

– Но я же сам…

– А, это. – Гриша задумчиво повертел в руках мобильник. – Просто удобная штука. Иногда пользуюсь.

– Можно посмотреть? Какая-то странная модель, никогда такой не видел.

– Да пожалуйста.

– Погодите… – прошептал изумлённый Перебесенцев. – Что за хрень такая?!

Девайс напоминал мобильный телефон лишь размерами и формой.

Чёрный, довольно тяжёлый для своего размера. Без кнопок. Без экрана. Вообще ничего.

Перебесенцев смотрел на гладкую поверхность, и с каждой секундой усиливалось ощущение, что это застывшая тьма, которая вот-вот очнётся, придёт в движение и поглотит его целиком.

– Довольно, – старик отобрал девайс и сунул куда-то под хламиду. – Это не для слабонервных.

– Я ничего… – Перебесенцев не узнавал свой голос, не голос, а мышиный писк какой-то, писк перепуганной мыши! – Ничего не понимаю. Пойду я лучше.

– Посидите, не надо никуда уходить, – в голосе старика прозвучали просительные нотки. – Очень вас прошу. А я в знак благодарности за компанию попробую хоть что-нибудь объяснить. Вот, держите, ещё по соточке. Пить одному – очень грустное занятие, вот уж в этом точно можете мне поверить. Ваше здоровье.

– Кнопок на этой штуке нет, – выпив свою порцию одним глотком, продолжил Гриша. – Потому что я никому не звоню. Да и мне, в сущности, не звонят. Я просто слышу.

– Голоса? У тётки моей двоюродной что-то такое было. Тоже слышала всякое.

– Ну, вот я что-то вроде вашей двоюродной тётки. В широком смысле.

– Кого слышите?

– Всех. У каждого бывают моменты, когда становится так тяжко, что хочешь не хочешь, а начинаешь просить о помощи. Особенно если чувствуешь, что этот момент – последний.

Перебесенцев медленно цепенел.

Рот раскрывался до тех пор, пока не замер в максимально разинутом состоянии.

Куст! Куст!

– К-куст, – пролепетал он, боясь взглянуть старику в глаза.

– Тоже мне, Авраам, – хихикнул Гриша. – Неопалимую купину он, понимаешь, узрел. Глюк это был, Вадик. Просто глюк. И заруби себе на православном своём носу, ты же православный теперь, да? – я не Он.

– А к-кто?

– Неожиданный и крайне маловероятный результат квантовых флуктуаций. Как и всё вокруг. Как и Он, если вообще существует. Кто бы мог подумать, а вот…

– Флуктации… – устремив очи к небу, прошептал Перебесенцев.

– Блогер-технолог, блин. – безнадёжно махнул рукой Гриша, – Нихера не знаете, нихера не читали, два абзаца осилить не можете, а туда же. Кто я? Да хрен его знает. Сгусток. Пересечение. Суперпозиция. Чистый разум, парящий над континуумом и в любой момент способный проникнуть в него. Должно быть, покруче тёмной материи, хотя лично мне это никакой личной выгоды не приносит. Скорее, наоборот.

– Бля… – прохрипел Перебесенцев.

– Вот и я говорю. Ты понимаешь, – тут старик извлёк из-под хламиды очередную флягу и, не предлагая собеседнику, опорожнил её в одно горло. – Я всех слышу, со всеми могу…разговаривать, хотя с подавляющим большинством и не хочу, но помочь, помочь-то ничем не могу! Я никого не спасаю. Ни-ко-го.

– А з-зачем тогда?

– Кто бы знал.

– И давно… это… у вас?

– Ну, примерно четырнадцать миллиардов лет. Поначалу всё было куда проще, а совсем недавно появились вы, и не только вы, да ещё и говорить научились, приматы чёртовы. Тут я по-настоящему влип. Понимаешь, одно дело – слышать, как вопит испуганная зверюшка, которую уже надкусила хищная зверина, и совсем другое…

– И… как же?

– Хреново. Тяжело очень. Сплошные цорес. Так что я, можно сказать, первый настоящий еврей. Но справляюсь как-то. Жалею. Утешаю. Говорю, что всё было не зря, что потом их ждёт…

Старик махнул рукой, из правого глаза выкатилась крупная слезинка.

– А ждёт, да?

– Эх, Вадик, Вадик. Не хочу тебя расстраивать. Но если тебе так удобнее, считай, что да, конечно.

– Всех утешаете? – вдруг подался вперед Перебесенцев.

– Нет, – отрезал старик. – Говнюков не жалею. Знаешь, очень простое и самое страшное наказание: и потерял он надежду, и обратился к небесам с мольбою, и было ему слово, и слово это было «Пошёл нах…!» Вот примерно так.

– Жестоко.

– Да. Но иначе не умею и не считаю нужным. Вот смотрите, Вадик. Жизнь одна и короткая. Ничего нельзя переиграть. Ничего нельзя вернуть. Тронул – ходи. Страшно. Хрупко. Всё так. Но не все становятся говнюками.

– А если обстоятельства… – робко начал Перебесенцев.

– Ну да, ну да. Конечно, любопытно узнать, какие обстоятельства вылепили чудовище из средненького акварелиста Адика. Какие обстоятельства превратили семинариста, кропавшего стишки возвышенного содержания, в отца народов. И поверьте, получится крайне интересная цепочка. Но в конечном счёте важно лишь то, что получилось на выходе. А на выходе оба пошли в обозначенном выше направлении. И ваш крошка-дзюдоист пойдёт туда же.

– Почему крошка?!

– Потому что Цахес. Вадик, вы когда последний раз книжку в руках держали?

Под хламидой опять зазвонило.

– Арамейский? – вежливо поинтересовался Перебесенцев, когда старик закончил разговор.

– Молодец. Хороший слух.

– Что вы ему сказали?

– Долго объяснять. Самое главное – я ему солгал, хотя этот человек заслуживает правды. Вот зараза… Никак не могу собраться с силами.

– Ну, может быть, в следующий раз, – Перебесенцев старался поддерживать беседу, несмотря на клубящуюся в голове тревожную муть.

– Вы хоть понимаете, что говорите?! – вдруг взорвался Гриша.

– Этого человека давным-давно нет, он умирал долго и мучительно, а я… Я обещал ему… И обещаю каждый раз, когда слышу его голос.

– Ничего не понимаю… – Перебесенцева начало подташнивать, должно быть, подскочило давление.

– Эх… – старик махнул рукой и отвернулся.

Когда он заговорил снова, слова с трудом отклеивались от его дрожащих губ.

 – Это… Это как эхо. Мечется во времени, отскакивает от… ммм… всё равно не поймёте, от чего, и я снова слышу. Снова и снова. Снова и снова. Вот так, Вадик.

– Нынче же будешь со мной… – Перебесенцев вдруг побледнел и начал хватать ртом воздух. – Это вы ему обещали?

– Ну надо же, – расплылся в улыбке Гриша. – Помните что-то, уже неплохо. Да. А ну, встань, дебил! Встань, я тебе говорю!

Перебесенцев, урча исступлённо и страстно, возился в грязи у Гришиных ног.

– О, не лобзай мою хламиду и гигиену соблюдай, – густым басом пропел старик, и Перебесенцев застыл, не выпуская из руки измазанный глиной подол. – Встань. Сядь. Выпей.

Приказ был молча и благоговейно выполнен.

– Ещё раз для непонятливых. Я ничего и никого не создал, не создаю и никаких подобных планов на будущее не имею. В каком-то смысле – такой же продукт естественного развития событий. Только вас до хрена, и чем дальше, тем больше, чем больше, тем глупее. А я один на всех, и как следствие – все на одного. Ребята, имейте совесть! Грызётесь насмерть, ни чужого, ни своего живота не жалеете, верами меряетесь – у кого длиннее и толще. Впрочем, иначе и быть не могло. Естественное развитие событий, чтоб его.

Старик на какое-то время умолк.

Вздыхал, шевелил губами, потом запустил пятерню в спутанные космы и долго чесался.

– Нет, какое же это наслаждение – чесать, где чешется. Прав был Козьма, ох, прав! Знаете, Вадик, – да вы пейте, пейте, я тоже, пожалуй, ух, хорошо пошло, – я ведь тоже кой-чему научился. Времени было более чем достаточно. Например, могу иногда, так сказать, бродить между вами. Стараюсь не привлекать к себе внимания, выбираю уединённое местечко, сижу, выпиваю, думаю. Сегодня вот наметил оказаться здесь. А что? Парк Сосновка Выборгского района города Санкт-Петербурга. Целых, мать вашу, 302 га, ну неужели, думаю, не найдётся тут укромного места в такое-то время года и время суток?! Костёр развел – небольшой, аккуратный такой, воду вскипятил. Пусто. Ни души. Красота! И тут, представьте, баба голая пробегает с сатанинским хохотом. Нимфа, блин, отягощенная целлюлитом. Я, натурально, на неё рявкнул из кустов, она так порскнула – вы бы видели!

– К-куда порскнула? – Перебесенцев вдруг вспомнил о существовании Василисы Бондарь и похолодел.

– Если бы не я – аккурат в озеро, где бы и утопла. А так хоть направление сменила, рванула в сторону гаражей. Там есть дорожка, выходит к проспекту. Надеюсь, её принял в объятия полицейский патруль. И согрел, хи-хи. Упустили вы своё счастье, Вадик. Даже трусики на память не останутся. Слушайте, мне, конечно, любопытно с вами болтать, но не так чтоб очень. Да и вам на работу не пора ли? Ещё не всех затроллили, список-то длинный, есть кого сожрать.

– Ну почему же… – промямлил Перебесенцев, но грозный взгляд Гриши прожёг ему сетчатку на обоих глазах.

– По кочану же. Потому что ты – прирождённый тролль, просто до какого-то момента зараза вела себя тихо и скрытно. А потом ведь попёрло, да ещё как, правда? Ну вот кому ты был раньше нужен такой – закомплексованный, трусливый, подловатый? Но пришло ваше время, и как расплодились-то, ужас просто! Когда доедите последних приличных людей, начнёте жрать друг друга. Всё, Вадик, остановиться ты уже не сможешь. Но вот что я тебе твёрдо обещаю, на чудом не сгоревшем кусочке трусиков клянусь – услышу ваши голоса, а я их однажды услышу, не сомневайся – всей кодлой нах… пойдёте. Предупреждаю заранее. Впрочем… Есть у меня план B. Знаешь, какой? Скажу, хотя ты того не стоишь. Просто интересно озвучить. Короче, выберу себе человека. Настоящего. Научу его слышать, но только тех, кто заслуживает быть услышанным. Он даже не догадается. А я… Буду в нём, но не буду им, а когда наступит его час, тоже исчезну. И хрен вы до меня докричитесь. Всё. Устал.

Старик шумно вздохнул и поник головой.

Похоже, он сильно надрался. Перебесенцеву было страшно, тошно и тоскливо.

– На посошок – и вали отсюда, – хрипло сказал Гриша. – До дна, Вадик. Давай.

Посошок вмещал граммов триста.

Перебесенцев не посмел отказаться.

Густое, сладкое, терпкое стекло внутрь, согрело и успокоило.

Он и не заметил, как уснул.

Доберман смотрел на него неотрывно, скалился и рычал.

Перебесенцев в ужасе вскочил.

– Ридли, фу! Нельзя! Фу!!! А ну, пошёл отсюда. Сейчас полицию позову. Шляются тут, бомжи проклятые. Нормальным людям с собаками погулять нельзя. Пошёл!

Хозяйка из последних сил удерживала пса за ошейник.

Проклятый доберман, выпучив налитые кровью глаза, хрипел, но упрямо тащил владелицу за собой.

Убегать пришлось стремительно и позорно.

Перебесенцев задыхался, тело отказывалось повиноваться, а отдельные его части вступили в сговор с целью учинения бунта.

И всё же он не останавливался.

Не оглядывался.

Не смотрел под ноги.

Чавкала и разлеталась в стороны растревоженная тяжёлыми шагами осенняя грязь.

Обрывки странных воспоминаний: голая задница какой-то тётки, косматый старик в длинном халате, нехороший, до тошноты нехороший разговор – булькали в перебесенцевой голове, и это мутное варево заполнило её целиком.

У самого выхода из лесопарка его стошнило, и сразу стало легче.

Муть слилась куда-то в глубину, как в горловину унитаза, не оставив почти никакого следа.

Ну нажрался.

Да.

Нажрался.

Бывает.

Зима накрыла город и Перебесенцева неожиданно.

Снег почти не убирали, передвижение даже до ближайшего магазина превратилось в муку.

Настроение было под стать.

Работа перестала радовать.

Перебесенцев дежурно гнобил, но уже без огонька.

Смертельная хватка ослабла.

 

– Что-то ты, Вадик, нюх потерял, – сказал ему как-то шеф. – Этак и вылететь можно. На твоё место очередь стоит. Смотри, прозеваешь. А ведь как классно троллил!  Один Ратнер твой чего стоил. Кстати, я тут слышал, он с катушек слетел, пару раз ловили в Сосновке. Бродил чёрт-те в чём, приставал к гражданам со всякой хернёй, костры жёг. Теперь в психушке. Вот как надо работать! Понял?!

В офисе он появлялся редко, а уж если приходил, старался ни в какие разговоры не вступать. При встрече с В. Бондарь оба, старательно отводя глаза, держали максимально возможную дистанцию.

Пил вначале понемногу, но ежедневно. Однако со временем – увы, недолгим – «понемногу» оказалось слишком мало, пришлось добавлять.

Новый год Перебесенцев встречал в компании водки, коньяка, шампанского и бутербродов со шпротами.

Уже под утро стало так хреново, что решился вызвать «Скорую».

Мобильник лежал на прикроватной тумбочке, одно неловкое движение – и телефон, бухнувшись на пол, разлетелся на составные части.

– Прости меня, помоги. Помоги! – беззвучно шептал Перебесенцев, пытаясь удержать взглядом потолок, который сдвигался куда-то вверх, всё выше и выше.

И то ли почудилось, то ли правда, прозвучал почему-то очень знакомый голос.

«Пошёл нах…!»

 

 

– Ты куда собрался?! Бродский, а ну вернись на место. Вернись, я тебе говорю!

Восьмиклассник Иосиф вышел из класса и больше в школу не возвращался.

Никогда.

До публикации первого стихотворения оставалось всего – или целых – девять лет.