• ЛИ-2025-№45

Небольшой городок Кéльме, в Литве, в Жемáйтии, в Шяуляйском уезде. Городок? Сейчас там не более десяти тысяч жителей, да и раньше было не больше.

А места красивые, вокруг зеленые леса, есть озеро и речка. Город известен с 15-го века, и, хотя всегда был небольшим, но стоял на торговом пути, поэтому и жители его не бедствовали. Впервые он упоминается в 1416 году, когда здесь был построен первый костел.

В начале 16-го века в Кельме разрешили торговать, появилась первая усадьба, за этим последовало нашествие шведов и разорение.

 В 19-м веке здесь заработали первые мануфактуры.

Но настоящим толчком к развитию города стала прокладка в 1858 году тракта Рига – Тильзит, который пролегал прямо через Кельме.

Именно поэтому на гербе города изображено колесо повозки. Можно сказать, что Кельме – настоящая глубинная Литва, не туристическое место.

Хотя и здесь есть краеведческий музей, в помещении бывшей усадьбы.

И все-таки Кельме скорее поселок, можно его назвать и местечком. Здесь жили литовцы и евреи, причем последних было даже больше. До Второй мировой войны в Кельме находилась известная синагога.

А вот известных людей в Кельме не было, никто из них здесь не родился.

Нет, все же не так: здесь родился Ицхáк Мéрас, известный литовский писатель, наш современник.

Ицхак Мерас родился в 1934 году в Кельме, в местной еврейской семье среднего достатка. Трудно сказать, как бы сложилась его судьба, если бы не Вторая мировая война и немецкая оккупация. Во время этой оккупации все еврейское население Кельме было уничтожено, в том числе и родители Ицхака.

В общей сложности число жертв составило 1250-1300 человек. И это была лишь незначительная часть от всей еврейской общины Литвы, почти полностью уничтоженной.

А самого мальчика спасла деревенская литовская семья, приняв у себя и выдав за своего сына. В этой литовской деревне мальчик вырос, и литовский язык стал его родным.

Дальнейшую жизнь Ицхака Мераса можно даже назвать относительно благополучной.

После окончания средней школы в Кельме в 1953 году он поступил в Каунасский политехнический институт, который окончил в 1958-м. В1958–1964 годах работал инженером в Вильнюсе. Тогда же, с 1953 года, стал писать и публиковаться в литовской периодической печати.

В 1960 году в Литве вышла его первая повесть: «Желтый лоскут». Это, в сущности, был сборник новелл о времени немецкой оккупации Литвы, о жизни в еврейском гетто, о геноциде, о гибели литовских евреев.

Первая повесть начинающего автора была пока что только описательная, на уровне очерков. Но уже заявлена тема, которая станет главной и едва ли не единственной в творчестве Мераса: катастрофа европейского, в частности, литовского еврейства в годы нацизма.

Однако настоящую известность Ицхаку Мерасу принес роман «Ничья длится мгновение» (другое название – «Вечный шах»), вышедший в 1963 году в Литве. И еще большую известность получил следующий роман – «На чем держится мир», вышедший в 1965 году. Эти романы и другие книги Мераса были переведены на русский язык и изданы в СССР, еще более увеличив популярность писателя. Ведь на эту тему почти никто в Советском Союзе не писал, да и советская власть этого не хотела, замалчивая все, что касалось геноцида евреев.

Как-то это не вязалось с непременным героическим антуражем в изображении Отечественной войны. Да и никуда не исчезавший антисемитизм играл свою роль.

Возможно, Мерас мог издать свои книги, потому что писал по-литовски, – власть меньше обращала внимания на то, что издавалось на языках балтийских республик, очевидно, считала, что эти книги прочтет ограниченное количество читателей. Правда, как мы уже сказали, книги Мераса перевели на русский язык, а потом и на несколько других европейских языков.

Но прежде, чем мы начнем говорить об этих романах, надо задать вопрос: Ицхак Мерас – литовский писатель? или еврейский?

Да, он писал по-литовски, но писал-то он о литовских евреях, об их судьбе. Вопрос не так прост.

Да, литовский язык стал родным для еврейского мальчика, спасенного литовской крестьянской семьей.

Да, во время немецкой оккупации никто в деревне не знал о его происхождении, это было смертельно опасно.

Но дело не только в этом.

Сам Мерас потом говорил, что в этой деревне просто нельзя было быть евреем. Дело тут не только в опасности. Этому противоречил весь уклад, дух литовской деревни. И, конечно, на мальчика это не могло не повлиять.

Литва не стала ему чужой, и уже взрослый писатель не просто писал по-литовски, он видел и чувствовал Литву, литовский народ изнутри, как литовец. Оставаясь при этом верным своей теме: судьбе евреев Литвы.

Вот как начинается роман «Ничья длится мгновение»:

 

Когда фигуры были расставлены, Шогер прищурился и, помедлив, взял две пешки – белую и черную. Он их спрятал в ладони и встряхнул.

– Ну, кто начинает? Я или ты?

Его уши подергивались, бледная кожа под редкими, прилизанными волосами вздрагивала.

Он волновался.

«Будь я индейцем, – думал Исаак, глядя на его шевелящиеся волосы, – я бы, наверное, срезал этот скальп…»

– Не знаешь? – спросил Шогер и выставил руки перед собой. – Если не знаешь, я скажу тебе. Все на свете – лотерея. Шахматы – лотерея, мир – лотерея, и жизнь – тоже лотерея.

«Он здесь хозяин, и все-таки боится…» – думал Исаак.

– Знаешь что? Ты можешь выбрать. Я предлагаю тебе черные. В лотерее, как правило, проигрывают.

– Левую, — сказал Исаак.

– Ну, смотри.

Шогер разжал пальцы. На ладони была белая пешка.

– Еврейское счастье, – усмехнулся он. – Я не виноват: ты выбрал сам.

«Неужели это смерть? – подумал Исаак. – Я не хочу умереть. Разве есть на свете человек, который хотел бы смерти?»

И все же ему достались белые.

Исаак повернул доску, бросил взгляд на фигуры и сделал первый ход.

 

Что здесь происходит? В еврейском гетто, во время немецкой оккупации, намечается так называемая «акция» – еврейские дети должны быть собраны и увезены в другой лагерь, а на самом деле – уничтожены. Отец Исаака – Авраам Липман – идет к коменданту гетто Адольфу Шогеру с безнадежной просьбой – отменить акцию. И Шогер предлагает ему поистине дьявольский выбор. Дело в том, что сам Шогер – заядлый шахматист, а Исаак, младший сын Авраама Липмана, – отличный, почти гениальный шахматист, несмотря на молодость.

Так вот, Шогер предлагает: пусть Исаак сыграет с ним, Шогером, партию в шахматы. Если победит Шогер – акция состоится, но сам Исаак останется жив. Если победит Исаак – акция не состоится, но Исаак будет убит.

И только если будет ничья – все останутся живы. Но любой шахматист знает, что специально свести партию в ничью в шахматах трудно, почти невозможно.    

Таков этот чудовищный выбор. Надо сказать, что фигура Шогера в этом романе отнюдь не проходная, можно сказать, даже первостепенная. Ведь он, если так можно сказать, интеллектуальный садист, ему нравится играть роль хозяина жизни и смерти. И при этом он уверен, что жизнь – просто лотерея, и выбора у человека нет. Очень характерная фигура для 20-го века, да и для 21-го, наверно, тоже.

Это явление изощренного и циничного зла.

Но выбор все же есть. Только это не классический выбор между добром и злом, между жизнью и смертью. Это выбор между злом и злом.

Надо сказать, что сама структура романа «Ничья длится мгновение» сознательно построена как библейская притча. Авраам Липман – отец нескольких дочерей и сыновей, и недаром носит библейское имя. И его потомки, разные по характеру и занятиям, гибнут один за другим. Каждая глава романа начинается так: «У меня был сын…» или дочь. Исаак – последний, оставшийся в живых.

Вообще все творчество Мераса – своеобразный синтез особенностей современной литовской прозы, в становлении которой он активно участвовал, с мотивами классической литературы на идише и библейского эпоса. В большинстве его произведений жестокий жизненный материал уложен в строгие формы трагических притч, пронизанных символикой с элементами гротеска.

Но главная тема писателя – выбор. Есть ли он в нечеловеческих обстоятельствах?

Рассмотрим еще одного героя романа «Ничья длится мгновение.

 

Передо мной стоит гладко причесанный парень с желтой заплатой на груди. Он стоит и смотрит мне в глаза, хитро, по-стариковски щурясь.

– Откуда ты, Шолом-Алейхем? – снова спрашивает он.

Я встаю, подхожу к нему и говорю:

– Я – Изя, Исаак Липман. Я не Шолом-Алейхем. Ты же видишь, у меня короткие волосы и нет очков. А ты кто?

– Янек, – отвечает он и усмехается.

– Это неполное имя? – спрашиваю я.

– Хм! – говорит он.

– Ты, наверное, Янкель и поэтому Янек?

– Хм!

– Как твое полное имя?

– Янек, – повторяет он.

– Я что-то не знаю такого странного имени…

– А что такое пся крэв, ты знаешь? Это я! – хохочет он. – Я поляк, и меня зовут Янек.

Он действительно говорит по-еврейски не совсем как мы. Да и с виду мог бы сойти за поляка… Но тогда почему он в гетто?

Янек и Эстер смеются. Они довольны, а я ничего не понимаю.

 

Мы бы тоже ничего не поняли, если бы автор не рассказал нам историю своего героя. У поляка Янека был друг – еврей Мейка. Он говорил по-польски как поляк, а Янек на идише – как еврей. И у Мейки была сестра – Эстер. Когда немцы оккупировали Литву, немецкий офицер захотел её изнасиловать, Мейка пытался этому помешать, и немец его застрелил. Но Янек, в свою очередь, убил немца. И вместе с Эстер добровольно пошел в гетто. Таков был его выбор.

И оказалось, что выбор между добром и злом все-таки есть.

Вот как сам Янек говорит об этом Исааку:

 

– Да, – говорит Янек, – я пошел. Я не мог бросить Эстер одну, не мог оставить ее отца и мать. И Мейку. Я не мог его бросить. Я хотел, чтобы Мейка был там же, где все. Я хотел, чтобы он всегда был со мной. Видишь, что было в тот день.

Лоб его по-прежнему серый, скулы обтянуты.

Я не хочу, чтобы лоб у Янека был серый и зубы скрипели.

Я должен что-то сказать ему, но не нахожу слов.

– Ты большой человек, Янек, – наконец удается мне выговорить.

Но он даже не улыбнулся. Я думаю о том, что Янек не обязан жить в гетто. Он мог бы быть свободным. Мог бы ходить по всем улицам города, мог бы получить документы на свое имя. Он мог бы пойти за город, в лес. Мог бы выйти в поле, на большой широкий луг.

Янек смотрит на меня своими глубокими глазами. Смотрит рассудительно, как старик.

– Ты чудак…– говорит мне Янек. – Ты большой шахматист… – говорит Янек спустя минуту. – Но ты еще многого не знаешь… – продолжает он и улыбается.

Я только слушаю и смотрю на него во все глаза.

– Ты думаешь, что гетто – только в гетто, – говорит мне Янек. – Напрасно ты так думаешь, Изя. Там, дальше, – тоже гетто. Только и разница, что наше гетто огорожено, а там – без ограды.

Я снова хочу сказать: «Ты большой человек, Янек».

Но я молчу.

 

У истории Янека есть продолжение. Однажды он сказал Исааку: «Ты хороший парень, Изя. Но я ищу Мейку».

И вот, когда в гетто начались облавы, полицаи хватали кого попало, чтобы вывезти за город и расстрелять, в эту облаву попал и Янек. Но евреи, обреченные на смерть, сумели спасти Янека, дать ему убежать.

Янек не должен был погибнуть, ведь он стал легендой гетто, едва ли не символом.

Оказавшись за пределами гетто, Янек подумал: а может, все же не возвращаться туда? И тут же понял: «Если я не вернусь в гетто, я уже никогда не найду Мейку». И он возвращается. Это был его выбор.

Мы не знаем дальнейшей судьбы героев. Потому что у этого романа нет конца. Он намеренно не закончен – так захотел автор. Пока длится шахматная партия, Шогер все же тихо сообщает Исааку, что на самом деле детей не спасти, они все равно погибнут. Спасти он может только самого себя.

Мы не знаем, что произойдет дальше. Обитатели гетто обступили игроков, и возможно, что самому Шогеру сейчас не поздоровится. И на этом – всё. «Вечный шах» – это другое название романа. А можно сказать и иначе: ничья длится мгновение, но это мгновение равно вечности. Как вечно зло. Как вечен наш мир, пока Бог его терпит.

И не случайно, что главного героя зовут Исаак – это имя автора, по-еврейски это Ицхак.

Автор как бы примеряет судьбу своих героев на себя, ведь это могла быть и его судьба.

В следующем своем романе он тоже это делает.

Роман называется: «На чем держится мир. Роман-баллада».

И начинается он так: 

 

На чем держится мир?

На четырех слонах?

На могучих плечах мужчин?

……………………

На чем держится мир?

Я не судья, она не подсудимая. Я лишь задаю вопросы, она отвечает. И вопросы, быть может, не такие, как на суде, – ведь я не судья, а она не подсудимая.

Собственно, мы даже не разговариваем. Я спрашиваю глазами, и она понимает. Она все время молчит, но я читаю в ее глазах ответ.

– Ваша фамилия, имя, отчество?

Она отвечает.

– Когда и где родились?

Отвечает.

– Вы любили?

– Лгали?

– Были счастливы?

– Можно ли убить человека?

– Можно проклясть мир?

Я беспрестанно спрашиваю.

У меня к ней множество вопросов.

Она неизменно отвечает.

Она отвечает.

Вопросы можно не читать.

Прочтите ее ответы.

 

Тут можно заметить вот что: стиль авторской прозы. Ицхак Мерас – писатель 20-го века, может быть, даже 21-го. Это модернистская проза: лаконичная, отточенная, но без излишних авангардистских украшений. Автору не до этого: он хочет понять – на чем держится мир?

Нас предупредили: автор – не судья, и его героиня – не подсудимая. Кто же она? Простая литовская крестьянка, батрачка, прислуга. С очень несчастливой судьбой. С ребенком, которого зовут Юозукас, рожденным вне брака, от некоего Антанаса – он еще появится не раз в романе.

Вот только странность есть в романе: главная героиня нигде не названа по имени. Только: «она». И всё. Что это значит? Может, эта женщина – просто символ? Проходящего времени? А время отнюдь не символическое, и это «она» проходит через него. Именно «она» отвечает на вопросы, заданные в начале романа. Пусть даже молчаливо отвечает – всей своей жизнью.

Всё в этом повествовании есть. И довоенная крестьянская Литва, не такая уж счастливая, как и сама героиня. И советское время 40-го – 41-го года, с массовыми арестами и высылками в Сибирь. И немецкая оккупация, с убийствами евреев.

Сначала героиня любой ценой пытается спасти мальчика, из еврейской семьи, где она была служанкой и няней этого мальчика. И ей это не удается.

Зато другого еврейского ребенка она все же сумела усыновить и крестила его под именем Винцас. Так появляется и остается у нее Винцас, сын кузнеца-еврея.

И снова писатель здесь варьирует собственную судьбу. Какой она могла быть и какой не стала: это мы увидим в продолжении романа.

А потом происходит страшное: по доносу узнают, что у неё живет еврейский мальчик, но по ошибке убивают не его, а Юозаса, ее сына. И делает это сам Антанас, ставший полицаем и решивший, что именно Винцас, светловолосый и сероглазый, – его сын, а Юозас – еврей.

А дальше приходит снова советская власть, и казалось бы, по крайней мере Винцасу уже ничего не грозит. Но нет – 52-й год, «дело врачей», и Винцаса арестовывают уже как еврея. И из лагеря он не возвращается. Зато возвращается Антанас, побывавший и в полицаях, и в «лесных братьях», пришедший к ней, чтобы начать новую жизнь. И она убивает его.

Никак не кончается страшный мир, тот самый, который держится непонятно на чем.

И только в конце романа мы узнаем имя героини: Вероника. А может, это вовсе и не она? А только ее прототип? Уже не герой романа, а сам автор, названный как Адомас, встречает ее на кладбище. Где она говорит о Винцасе как живом, хотя он так и не вернулся из советского лагеря.

 

На кладбище я не думал о ней.

На кладбище думают о мертвых.

Я думал о своих родных, думал и о Винцасе, единственном, кто остался ей, Веронике, хоть его и нет в живых, – не вернулся. Не зная, где его могила, я видел ее здесь, на этом кладбище, среди родных и близких… С кладбища я вернулся в зеленый сквер. Сел на лавку, задумался.

Я еще не знаю, как будет выглядеть памятник и как его назвать. Да это и не важно. Есть у меня просьба.

Ничего, что я вовсе не Адомас. Это только она зовет меня так. Все равно я здешний, тут родился.

Когда наступят выборы и вы пойдете голосовать, пожалуйста, выберите меня. Хочу побывать однажды хозяином в своем родном городе. Я на мгновенье остановлю бег жизни. И давайте все вместе поставим на зеленом сквере памятник.

Они ведь не только мертвым.

Иногда их надо ставить и живым. Самым живым из всех.

Если нет, то скажите мне:

На чем держится мир?

– Нет! Не надо памятников живым! Уже было это! – крикнула она.

 

Так что же она могла ответить на те вопросы, что прозвучали вначале?

Ведь на самом деле она никого не спасла, хотя о Винцасе говорит как о живом. Может быть, это значит, что не только вопросов, но и ответов нет в нашем страшном мире?

Да, верно, история Винцаса – это вариант собственной истории Ицхака Мераса, усыновленного в детстве литовской крестьянской семьей. Вот, могло быть и так. Другая жизнь, но мир-то тот же самый?

Так все же – на чем держится мир? Может быть, ни на чем?

У Мераса есть рассказ «На полпути». Нет, там ничего ужасного не происходит. И о геноциде ни слова. В конце концов, не только об этом писал Мерас. Действие рассказа происходит в мирное время, в некоем санатории, где проходит какой-то семинар. Герой рассказа встречает там жену своего друга – давнюю свою любовь. И все бы хорошо, но в этом рассказе, как и в других рассказах Мераса, все время сквозит какой-то потусторонний холодок, как будто люди живут в некоем условном мире, может быть, и ненастоящем. И даже им самим неизвестно, действительно ли они встретились снова.

А кончается рассказ так:

 

Была среда, тот день, когда Бог, сотворяя мир, дважды увидел, что это хорошо.

И был четверг, день, когда Бог, сотворяя мир, только раз увидел, что это хорошо. Ведь не может такого быть, чтобы изо дня в день было дважды хорошо.

Между прочим, в тот самый день, с утра, Бог решил было, что настало уже время для конца света. Но потом передумал.

 

Тут бы и вспомнить слова Янека из предыдущего романа, что гетто – не только в гетто, незримое гетто есть и за его пределами, и между людьми, в самое мирное и благополучное время, может стоять непреодолимая стена.

Вот и наш мир – может быть, и заслужил конца света. Но Бог передумал. Так значит, мир держится ни на чем? Особенно, если предположить, что и Бога нет?

Но перед нами другой, основной вопрос: в чем главная тема творчества Ицхака Мераса?

Геноцид евреев, что занимает основную часть его творчества? Думается, что все же – нет. Главная тема, как нам кажется, – это обычный, нормальный человек перед нерассуждающей и непреодолимой силой тотального зла.

Откуда бы это зло ни происходило.

С запада или востока. Или как сейчас – с севера и с юга.

В этом случае уместно привести слова известного литовского правозащитника и публициста Антанаса Терляцкаса: «Печальна участь народа, у которого нет другого выбора, как между Гитлером и Сталиным». Или между северным и южным безумием.

Но в жизни самого писателя уже не было драматизма, хотя и наметился крутой поворот.

Популярность его росла.

Кроме романов и рассказов, он писал киносценарии, по нескольким из них в Литве были поставлены фильмы: «Когда я был маленький», «Июнь, начало лета», «Маленькая исповедь». Его романы переводили на несколько языков, они были замечены и на Западе.

Но все же вездесущую советскую власть все более раздражала еврейская тема его романов. А тут еще он опубликовал в 1971 году авангардистский роман «Стриптиз, или Париж-Рим-Париж». После этого начались идеологические наезды на творчество писателя. И он решил покинуть Советский Союз.

В 1972 году Ицхак Мерас репатриировался в Израиль.

Учился в Тель-Авивском университете, в Университете Бар-Илан. Работал преподавателем.

Писал по-прежнему по-литовски.

Его романы и рассказы охотно публиковали в эмигрантской литовской прессе и издательствах. Переводили и публиковали в Израиле на иврите. И в переводе на русский.

Между прочим, в Израиле на русский язык его переводил известный советский и израильский писатель, журналист, издатель Феликс Дектор (1930–2020), тоже уроженец Литвы. Переводили романы Ицхака Мераса и в Европе – на несколько языков. После 90-го года публиковали и в Литве, и в России. 

Творчество Мераса отмечено рядом израильских и международных литературных премий, в том числе премией литовского Союза писателей в изгнании (1977 и 1996).

Писатель Ицхак Мерас умер в 2014 году, в Тель-Авиве.

А мир, тот самый, который держится неизвестно на чем, за это время не стал лучше.

По-прежнему, и даже с еще большей силой, возродилось слепое, чудовищно агрессивное зло.

И по-прежнему его главной мишенью стали евреи – что в Израиле, что в диаспоре.

И мир по-прежнему держится неизвестно на чём. А может быть, и вовсе ни на чём.

Пока Бог не передумает.