• ЛИ-2025-№45

Пасхальное

Сменили ветер и гром на росу,
как дом и котёл на расу,
плевали в уши Анубису-псу
и множили скорость на массу.
Исхода энергия до сих пор
народ заставляет ночью
зубрить историю про приговор
и трогать ногою почву –
вдруг выпадет, вместо отцов, теперь
шагнуть из тепла в проруху.
Поэтому держат открытой дверь
навстречу пророку и духу.
Но вместо кровавой черты – сквозняк,
а к чищенному жилищу
то ласточка лепит гнезда синяк,
то ящерка хвост третий лишний,
то катит свой катышек скарабей,
Египта  смурной соглядатай.
Весна расправляет земной хребет
и нас поздравляет с датой.
Целуем мы чудеса в висок,
в щеку и веснушек запах
(сухой пшеницы).
Хозяин-Восток
свободу на северо-запад
ведет
за цветением сочных трав,
за птиц голосистым раем.
Да, Вечносущий тем, в сущности, прав,
что даже в кусте несгораем.
Разгладя глянцевых книжек лицо
(толкуемый в них, толченый),
забит он в народ свой заподлицо
до самых кишок и печенок.

 

 

Голова года

Триптих

1.
Растворяются вдали звуки рога,
по скамейке муравьи тащат что-то,
солнца вдоволь у осеннего бога –
римской прописью восьмого по счету.
Там, на севере, в Европах уж хляби,
дождь задумчивый, а здесь – волны света
сквозь вуали... Знать, октябрьский Скрябин
сочиняет окончание лета

импульсивно. То приятно, то жарко,
в полночь зябко, если выйти, услышав
гул далёкий из небес лесопарка,
где растут грибы войны выше крыши.
Век такой и год такой, но не страшно,
странно верится в прививку привычки
выжить, даже победить в рукопашной.
Вишь, как тянут обгорелую спичку

в муравейник. Жизнь сильнее пожара.
С ветки падают плоды. Рог рыдает.
В день обычного творенья с товаром
коробейником любовь забредает!

2.
Бог-механик в пурпур, и виссон,
и парчу футляр земной украсит.
У галактик ближних колесо
сменит. А Стожарам только пасик
или два. Проверит трубный звук
(загудит цунами в океане).
И планету выпустит из рук,
не заботясь – что же дальше с нами.
Листопада гончих псов набег:
ветер, дождь, взволнованную ласку
на конюшне запер, а вот снег
спрятал в неказистую коляску
полюса. И повесть о зиме
приготовил начерно. В дорогу
он спешит, к далёкой стороне,

полностью известной только богу.
От неё лишь пара чёрных дыр
астрономам интересна. Мы же
пачкаем прекрасный божий мир,
как дитя форзацы первых книжек.
Если б у механика был рот,
вот бы фыркнул, хохоча, на шалость.
Но он Бог, и кровь его забот
не шумит, воззрев на мелкий хаос.
Мы Ему подобны только в том,
догадавшись, что непостигаем,
видеть все вокруг, как общий дом,
чертежами не располагая.

3.
Хрупкий дождь зазмеился по выцветшей ткани
трав, уставших от лета бездонной жары;
вмиг мушиные дивы в нестройном канкане
оседлали воздушных потоков шары.
Ангел старой маслины агатовоглазый
не выходит за рамки корявой лозы,
но смеётся над всеми дождинками сразу,
подставляя извивы, плоды и пазы.
Горним мёдом сочатся холмы вощаные,
и Троянской войной пахнет ближняя падь.
Кораблям перелётных команд именные
дал названья Гомер, но нельзя прочитать.
Колченогий Гефест или Яков-кандыба,
патриарх, кто сейчас в переулок свернул?
Вместе с ним облаков лучепёрая рыба
уплывает в пустыню, крича караул:
дождь исчез, увязался за птичьею стаей,
заблудился в полёте, под видом игры
просочился в пустоты любовных ристалищ
сталактитов забытой перми иль юры.
Крылья белой накидки с лазоревой нитью
поднимает просящий о крупном дожде

сын Иакова.
Слова молитвенный литий
растворяя в седой бороде.

 

 

«Что различает смерть и дрёму…»

 

Что различает смерть и дрёму –

лишь состоянье. Сон ведь газ,

а смерть, что твердь: ей по-другому

пространство просмолило паз,

в ней нет щелей для сновидений,

их плотно паклей клейстер свёл.

Зато во сне для наслаждений

весь в трещинах зеркальный пол,

струится пар над валунами,

раскрыты книга и тетрадь…

Любовники меняться снами

сумеют, если близко спать,

обнявшись, и прильнув, и поры

открыв для запахов и грёз!

В них лес обходит флангом горы,

в них ранний блеск рыжеволос,

в камзоле и, дымя сигарой,

рассвету оголит плечо…

И хриплый голос просит жару

ещё!

И руки, что уже дерзали

не раз, паломничают, им

день в помощь. Штора, куст азалий,

плед волгкий, недосмытый грим –

всё это сон и явь. Бьют восемь

часы на башне городской.

А в полдень наступает осень

с дождём бессмертным за щекой!