• ЛИ-2025-№44

Читаю часы

Читаю часы на воротах вокзальных:
Там цифры томятся в колодках печальных,
Там пишет последнюю летопись ночь.
Там острая стрелка – клинок харалужный,
Ипатьевский штык со щербиной натружной,
Впопад подвернувшийся Углича нож.
 
Настала пора называть виноватых,
Каких-нибудь стрелочников, провожатых:
Столетие смутное, час роковой,
А он, полуночный, и вправду неровен,
Но в темном былом, видит Бог, не виновен –
Виновен царевич, сапожник, портной.
 
Я тоже, я тоже виновен, не скрою:
Плачу за столетие собственной кровью,
А кто виноват, оправдается враз:
Младенца убить? То минутное дело,
Так время сказало, так время велело,
Которое знать не желает про нас.
 
Читаю часы на воротах вокзальных,
Там цифры томятся в колодках печальных,
Там острая стрелка – ипатьевский штык.
Ни милости, ни покаянья не будет.
Сам Каин себя никогда не осудит,
Ни водка, ни крест не развяжут язык.

 

 

 

Рождественское чудо

 

В кафе мерцает синий полумрак,

Созвучный петербургскому морозцу,

Душистая табачная сирень,

Полуколечки бронзового кофе

И трепет очарованной струны,

Как будто говорящей о небесном

Томлении единственной души

Сказаться Вифлеемскою звездою,

Готовой, как и много лет назад,

Блеснуть в проеме горнего вертепа,

Приотворить оснеженную дверь

И, шевельнув пастуший колокольчик,

Мерцающий наполнить полумрак

Дыханием рождественского чуда.

Полустанок

Опять полустанок в снегах Семизерья,
Где в темном ольховнике бродят поверья,
Где, зычно трубя в златокованый рог,
Несется по рельсам железная вьюга,
Где светится в центре янтарного круга
Дорожный фонарь – одинокий, как Бог.
 
Вдоль линии всюду змеятся сугробы,
Меж ними – путейские ржавые робы:
Рабочие чистят стальные пути.
Здесь смычка земли и лапландского неба,
Поэтому столько навалено снега –
Ему просто некуда дальше идти.
 
На сером столбе у разбитой калитки
Шуршат расписания ветхие свитки,
Которые ветер твердит наизусть.
Заветного часа течет ожиданье,
Но ждущим давно ни к чему расписанье:
Его знать не знает окольная Русь.
 
Здесь все по наитию – значит, от Бога:
Ольховник и вьюга, судьба и дорога,
Здесь каждый живет потому, что живет.
Заветного часа течет ожиданье.
Когда он наступит? То Божие знанье.
Последний петух все равно пропоет.
  
Здесь быстро темнеет, да долго светает.
Я тоже из тех, кто терпение знает,
Я тоже из тех, кто с надеждой глухой
Глядит и глядит за границу озора,
Где путь обозначен огнем семафора,
Где снегом дымятся верста за верстой.

…………………………………………….

Когда же промчится железная вьюга,
Застыв лишь на миг у янтарного круга,
Рабочего люда большая толпа –
Усталая, грязная, грозная, злая –
Сойдет с полустанка ордою Мамая,
Как смерть, молчалива, глуха и слепа.

Сошедшим не надо ни рая, ни ада.
Они – из железного дымного града,
Убогим машинам отдавшие труд,
За все заплатившие кровью и солью, –
                   Как призраки, по снеговому раздолью
                   В колючую темень идут и идут.
 
                   Вон там, на седьмом километре безверья,
                   Их ждут золотые огни Семизерья,
                   Их лики угрюмы и тяжки шаги.
                   И я вслед за ними, за ними, за ними
                   Иду, ослепленный снегами густыми.
                   Куда же идем мы? Не видно ни зги.

 

*  *  *

                    Памяти Елены Гуро

 

Чашки есть китайской синьки,

Есть живой былинный камень,

На сосне времен насечки,

Семь озер стоят вокруг.

Осень, ветер дует финский,

Я сижу, дремлю стихами,

Греюсь возле белой печки

У маркизы де Гуро.

 

А прозрачная маркиза

Все глядит в окно сквозное,

Где идет священный вечер:

Солнце, сага, серебро,

Где индус из парадиза

Светит розовой звездою

И летит ему навстречу

Бедный рыцарь и певец.

 

Так смешалось все на свете,

Что, исчезнув, появилось.

Отчего солено море?

Растворилось солнце в нем.

Отчего стихает ветер?

Время в нем остановилось.

Что же неутешно горе?

Навсегда ушла любовь.

 

Говорю: однажды в выси

Умер он, одетый в камень.

Золотые пряди плуга

Означают долгий путь.

Вехи складывают мысли,

Звезды движутся стихами,

Годы слушают друг друга,

Если Бог не позабыт.

 

 

Эсквилинские птицы

 

                                                              К Горацию

 

Эсквилинские птицы кричат на соседних кладбищах,

Будто кто-то могилами ходит с порожней сумою –

То ли русское, то ли еврейское золото ищет…

Синий дом, где живу я, стоит над рекою Сестрою.

 

За окном разверзается сад, изумрудятся тени:

Преставление света – ольха вперемешку с осиной.

Если выпить, Гораций, еще по глотку романеи –

Голубая форель загнездится на ветви затинной.

 

Восходящая в мыслях луна озарит наводненье,

Желтый Тибр заплещется возле железной калитки,

А в районной больнице ночник допоздна пламенеет –

Это бедный Евгений читает Сивиллины свитки.

 

Пусть палладиум выкран, и город страшится исхода,

Но царевич Парис, как всегда, остается мужчиной:

«Что же будет, любимый?» – «А будет, Елена, всего-то

Преставление света – ольха вперемешку с осиной».

 

Вот уже полыхает кипрей, и ситовник, и донник,

Изумрудный мой сад – как горящий тритон под водою.

На размытом кладбище очнется несчастный любовник:

Возвращается дева с небес огневою, святою.

 

Она даст золотую линейку и очи троянца, 

Чтобы солнечный город иной обозначить границей,

Но ограда всегда на костях, ты же знаешь, Гораций,

А свобода всегда на крови и крадется волчицей.

 

Нынче ночью колдует куманская ведьма, как видно,

Преставляется свет – так зловеща пробежка зарницы,

Потому над крестами, над синей звездою Давида

Эсквилинские птицы кричат, эсквилинские птицы.