• ЛИ-2025-№43

Через ливонские я проезжал поля,
Вокруг меня все было так уныло…
Бесцветный грунт небес, песчаная земля –
Всё нá душу раздумье наводило.

Я вспомнил о былом печальной сей земли –
Кровавую и мрачную ту пору,
Когда сыны ее, простертые в пыли,
Лобзали рыцарскую шпору.

И, глядя на тебя, пустынная река,
И на тебя, прибрежная дуброва,
«Вы, – мыслил я, – пришли издалека,
Вы, сверстники сего былого!»

Так! вам одним лишь удалось
Дойти до нас с брегов другого света.
О, если б про него хоть на один вопрос
Мог допроситься я ответа!..

Но твой, природа, мир о днях былых молчит
С улыбкою двусмысленной и тайной, –
Так отрок, чар ночных свидетель быв случайный,
Про них и днем молчание хранит.

 

 

Вот так, в 1830 году, на пути из Петербурга в Мюнхен, советник посольства Российской империи в королевстве Бавария Федор Иванович Тютчев увидел Ливонию, Лифляндскую губернию России. Это стихотворение – одно из лучших произведений большого русского поэта Федора Тютчева. Мы можем предположить, конечно, примерно, какая именно местность отразилась в этих стихах. И, глядя на тебя, пустынная река – несомненно, это Западная Двина, Даугава, других таких широких рек, о которых можно сказать пустынная, на этом пути нет.

Итак, пока дипломат Тютчев едет из отпуска к месту своей службы в Мюнхене, мы можем поговорить о его поэзии, о ливонских полях, да и о самом поэте.

Нет, нельзя сказать, что жизнь Тютчева была связана с Остзейским краем, с балтийскими полями и дубравами.

Он здесь никогда не жил, даже временно, его имение – Овстýг – находилось в других местах: в Брянском уезде Орловской губернии. Десятки лет своей жизни поэт провел за границей – в Баварии и Италии. Потом жил в Петербурге и Москве. А через Ливонию он только проезжал, и даже в его поэзии этот край мало отразился: кроме прозвучавших стихов, можно найти еще два-три.

Так стоит ли вообще говорить о Тютчеве в связи с балтийским краем? Тем не менее, стоит. Пусть этот край отразился в немногих стихах поэта, но ведь поэтическое наследство Тютчева и вообще невелико – он писал от случая к случаю, иногда и забывал о своих стихах. Но почти каждое стихотворение Тютчева полно глубокого смысла, оно не случайно. И не случайно то место, что отразилось в этом стихотворении.

Обратимся же к стихам, к тому раздумью, что овладело поэтом в этих местах. Я вспомнил о былом печальной сей земли… Тютчев знает историю этих мест, знает о Ливонском Ордене, который господствовал здесь и поработил местные народы. Но все же он говорит нам в стихах не столько об этом. Тютчев считается, и не без основания, поэтом-философом, но его философия – это природа и история.

Справедливо утверждение, что Тютчев находился под влиянием философии Шеллинга, выдающегося немецкого философа, с которым он познакомился в Мюнхене. Но Тютчев сделал из этой философии иные выводы, чем сам Шеллинг. Вот как об этом писал литературовед Наум Берковский в своем очерке о Тютчеве:

Природа, стихия, хаос на одной стороне, цивилизация, космос на другой – это едва ли не важнейшие из тех полярностей, с которыми имеет дело Тютчев в своей поэзии. Образ и идею «хаоса» он берет через Шеллинга из античной мифологии и философии. Хаос соотносителен космосу – упорядоченному, благоустроенному миру. Хаос – условие, предпосылка, живой материал для космоса.

Да, так по Шеллингу, в его философии идеализма: из хаоса рождается упорядоченный космос, цивилизация, из дикого мира – история. Но у Тютчева – иное: хаос и космос противостоят друг другу, природа и история несовместимы, и природа побеждает историю.

Именно эта мысль развивается Тютчевым в стихах, написанных по пути в Мюнхен через Ливонию.

История здесь была и прошла, от нее ничего не осталось, а природа – вечна, но она ничего нам не скажет. Природа, хаос – победители.

И Тютчев об этом будет думать едва ли не каждый раз, проезжая в этих местах. Вот еще одно стихотворение, где, правда, нет речи об истории, но природа все та же, тот же угрожающий хаос.

 

 

Песок сыпучий по колени…
Мы едем – поздно – меркнет день,
И сосен, по дороге, тени
Уже в одну слилися тень.
Черней и чаще бор глубокий –
Какие грустные места!
Ночь хмурая, как зверь стоокий,
Глядит из каждого куста!

 

 

Разумеется, не только путь через Ливонию рождает у поэта размышления о том, что все проходит без следа, все поглощается бездной. Вот стихи, написанные в родных местах поэта, в Брянском уезде.

И здесь мы видим, что история прошла без следа, поглощенная немой природой. Нет, поэт находит здесь другое слово, от которого и впрямь становится не по себе: это – всепоглощающая бездна.

 

 

От жизни той, что бушевала здесь,
От крови той, что здесь рекой лилась,
Что уцелело, что дошло до нас?
Два-три кургана, видимых поднесь…

 

Да два-три дуба выросли на них,
Раскинувшись и широко, и смело.
Красуются, шумят, – и нет им дела,
Чей прах, чью память роют корни их.

 

Природа знать не знает о былом,
Ей чужды наши призрачные годы,
И перед ней мы смутно сознаем
Себя самих – лишь грезою природы.

 

Поочередно всех своих детей,
Свершающих свой подвиг бесполезный,
Она равно приветствует своей
Всепоглощающей и миротворной бездной.

 

 

Принято думать, что Тютчев – певец природы. В школе нас даже учили, что Тютчев – певец русской природы. И учили неверно. Классические стихи Тютчева – Люблю грозу в начале мая – вовсе не подтверждают этого. Конечно, гроза – везде гроза, по крайней мере в Европе, но эта гроза – вовсе не в России. Ведь мы читаем в этом стихотворении: С горы бежит поток проворный, а дальше читаем про ветреную Гебу и Зевесова орла. Какие в России горы? И Геба с Зевесом – из западно-европейской мифологии. Конечно, это Бавария, вот там – действительно горы, и Геба с Зевесом уместны. Тютчев любил природу Баварии, Италии, вообще европейский юг. Русскую природу он не жаловал, да и балтийскую, наверно, тоже. Она была для него знаком хаоса, непонятной загадки, которой, возможно, и нет. Недаром он писал:

 

 

Природа – сфинкс. И тем она верней
Своим искýсом губит человека,
Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней.

 

 

И все же – почему именно балтийский край рождал в поэте мысли о вражде природы и истории, о хаосе, уничтожающем исторические деяния? Тут нужно коснуться не только философии, но и убеждений Тютчева. Он был патриотом империи, как, впрочем, и Пушкин, и большинство русских классиков. Более того – он был славянофилом, и в этой ипостаси даже врагом Запада.

Но… славянофилом он был довольно странным. Литераторы другого, так сказать, лагеря – Некрасов, Тургенев – могли жить в русской деревне и писать о ней, хорошо ее знали. Тютчев же в своем деревенском имении – Овстуге – не мог выдержать и недели, ему нужен был город, цивилизация. Тютчев, конечно, идейно, так сказать, был рьяным сторонником православия, но на самом деле не мог выстоять ни одной церковной православной службы, они были слишком длинными для него, и он постыдно с них убегал.

Тютчев был, по убеждению, врагом Запада, но чувствовал себя хорошо только в Европе. Разве что еще – в Петербурге, но это ведь русский Запад. Да и там поэт больше года не выдерживал, уезжал если не в Баварию, то в Италию. И там, в Европе, всепоглощающая бездна его не пугала. Там история все же победила хаос.

В чем же дело? Наверно, в том, что убеждения могут быть чисто головными и не соответствовать нашим действительным пристрастиям, глубине нашей души. Тютчев писал статьи о будущем России и Европы, писал политические стихи. Сейчас это неловко перечитывать, насколько его пророчества не сбылись, а политические его стихи с обличениями Запада просто плохо написаны, будто и не Тютчев их писал. (Хотя, конечно, нынешние ненавистники «коллективного Запада» прочтут их с удовольствием, ведь им не поэзия нужна, а идеология. Что ж, каждому своё.)

Конечно, прав был Владислав Ходасевич, в статье о Тютчеве написавший:

Он всю жизнь философствовал. Но мысль была для него тоже «златотканым покровом» над бездной пророческих снов, подавляющего, но величественного беспамятства, духовного Хаоса. […] Он стремился устроить дела Европы, но в Хаосе он понимал больше. В душе камергера высочайшего двора жили «уснувшие бури».

Тютчев, в противоречии своим политическим убеждениям, был, в сущности, русским европейцем, как Чаадаев, как Пушкин. И его подлинная философия, конечно, европейского происхождения. Но в Европе он все же не видел этой философии применения, там ему было слишком хорошо и удобно.

В России же… но он, вооще-то, плохо знал подлинную Россию. И можно высказать, конечно, как догадку, что балтийский край как раз подходил для его философии, для противопоставления хаоса, природы – истории и цивилизации. Ведь здесь, в Ливонии, история была, причем – европейская история, и что же от нее осталось? Только природа, которую и спрашивать не о чём.

Разумеется, Тютчев не мог предвидеть, да тогда и никто не мог, что те народы Балтии, которые «лобзали рыцарскую шпору» и как бы выпали из истории, через несколько десятилетий начнут строить собственную историю, сами побеждать вневременной хаос, и им это в конце концов удастся. Но это уже другая тема.

И все же историю Тютчев нашел и здесь, на балтийском побережье, хоть и в другом месте – в Литве. Но, конечно, это была история имперской России. Разумеется, Отечественная война 1812 года, для Тютчева еще не такая давняя история, не могла не напомнить ему о себе, здесь, на берегу Немана.

 

 

Ты ль это, Неман величавый?
Твоя ль струя передо мной?
Ты, столько лет, с такою славой,
России верный часовой?..
Один лишь раз, по воле Бога,
Ты супостата к ней впустил –
И целость русского порога
Ты тем навеки утвердил…

Ты помнишь ли былое, Неман?
Тот день годины роковой,
Когда стоял он над тобой,
Он сам – могучий южный демон,
И ты, как ныне, протекал,
Шумя под вражьими мостами,
И он струю твою ласкал
Своими чудными очами?

…………………………………
И так победно шли полки,
Знамёна гордо развевались,
Струились молнией штыки,
И барабаны заливались…
Несметно было их число –
И в этом бесконечном строе
Едва ль десятое чело
Клеймо минуло роковое…

 

 

Да, здесь идет речь о вторжении армии Наполеона в Россию – с другого берега Немана, со стороны Пруссии. Неман тогда был пограничной рекой. Здесь началась война, и исход ее не мог предвидеть даже Наполеон – могучий южный демон. История непредсказуема, и как знать, не родственна ли в этом тому же хаосу?

Но непредсказуема история бывает уже и совсем неожиданно. Тютчев стоит на российском берегу Немана. На другом берегу – все та же Пруссия. А сейчас, хоть Неман, как и раньше, пограничная река, но на бывшем российском берегу теперь – независимая Литва, а на другом берегу – анклав Российской Федерации! Все перевернулось, в подтверждение, что история действительно непредсказуема.

Но вот еще один визит Тютчева в балтийский регион. Это – Вильнюс, Вильна, и конечно, это русская Вильна, и не только потому, что в то время – это часть Российской империи, но и потому, что для Тютчева – это часть России, здесь он видит только то русское, что есть в этом городе, так он чувствует, об этом пишет. Да, конечно, ведь Тютчев, не забудем, имперский поэт.

 

 

Над русской Вильной стародавной
Родные теплятся кресты,
И звоном меди православной
Все огласились высоты.

Минули веки искушенья,
Забыты страшные дела –
И даже мерзость запустенья
Здесь райским крином расцвела.

Преданье ожило святое
Первоначальных лучших дней,
И только позднее былое
Здесь в царство отошло теней.

Оттуда смутным сновиденьем
Еще дано ему порой
Перед всеобщим пробужденьем
Живых тревожить здесь покой.

В тот час, как с неба месяц сходит,
В холодной, ранней полумгле,

Еще какой-то призрак бродит
По оживающей земле.

 

 

Нет, имперское сознание у поэта все же не выдумано, оно ему родное, именно оно, как ему показалось, пусть на миг, может преодолеть хаос, поглощающий историю. Ну да, это же была не наша, не русская история, пусть она остается призраком, смутным сновиденьем, отошедшим в царство теней.

Тютчева не интересует этот город, его история, литовская и польская одновременно, для него главное, что родные теплятся кресты, и поэтому Вильна – русская, история здесь победила, и это – наша история.

Да, во времена Тютчева, конечно, так и было. Или ему показалось, что так было?

Прошло полтора столетия, и даже более. И что же? Нет, русская Вильна существует, родные православные кресты – тоже, с ними ничего не случилось. Но сам город – иной, это независимая Литва.

И даже спор об этом городе был не между Россией и Польшей, а между Польшей и Литвой, и окончился он в пользу Литвы. Нет, Тютчев был плохим предсказателем, потому что история и здесь оказалась непредсказуемой.

Хаос, неопределенность присутствует не только в истории, но и в нашей жизни, и вот об этом Тютчеву было известно лучше, чем многим. Здесь он был прав, здесь был пророком. Когда забывал о своих исторических и политических пророчествах и говорил о том, что ему было известно досконально: о неопределенности и даже эфемерности не только истории, но и нашей жизни:

 

 

Как дымный столп светлеет в вышине! –
Как тень внизу скользит, неуловима!..
«Вот наша жизнь, – промолвила ты мне,
Не светлый дым, блестящий при луне,
А эта тень, бегущая от дыма...»

 

 

Что может быть эфемерней дыма – разве что тень от него? Что не подвержено забвению, хаосу, всепоглощающей бездне? Может быть, наша память, наши чувства? Ведь и сама поэзия Тютчева, фрагментарная, противоречивая, как жизнь и мысли самого поэта, похожа на зарубки, вехи памяти – об истории и путях человеческой души, путешествующих во времени, как Тютчев – по балтийским дорогам. 

На этой ноте можно было бы и остановиться.

Но закончим все же стихами – нет, на этот раз не Тютчева, а моими. Стихи посвящены Тютчеву, и они – именно о том, что остается с нами, вопреки и истории, и хаосу.

Остаётся – поэзия.

 

         Через ливонские я проезжал поля…

 Тютчев

 

Через ливонские он проезжал поля.

Вокруг была печальная земля,

Забывшая о веке промелькнувшем,

И нынче-то увиденная для

Нелестного сужденья о минувшем.

 

Он думал, что история никак

Не отразилась тут, и если знак

Какой-то и оставлен, то не ею.

Река, дубрава, может, буерак…

Природа вечна – ктó мы перед нею?

 

Спустя года, в других местах, потом

Он думал всё об этом же, о том,

Что наше время слишком быстротечно.

Природа знать не знает о былом,

А то, что знаем мы, увы, не вечно.

 

А между тем одно уж то, что он

Окинул взглядом этот небосклон,

Балтийские песчаные дороги,

Останется до будущих времен,

Покуда помним тютчевские строки.