• ЛИ-2025-№43

Отрывок из повести «Волшебная кукла Снуть»

 

*  *  *

Небольшому квадратному окошечку с трудом удавалось вобрать в себя порцию дневного света, достаточного для освещения комнаты. Сторона северная. Да и ширина улицы всего в несколько шагов обыкновенного взрослого человека исключала попадание прямых солнечных лучей в окна второго этажа, оставляя их в тени трёхэтажного старого здания из красного кирпича. Оно стояло через дорогу, и в нём тоже жили люди. Но считать их виновными за отбрасываемую зданием тень никому не приходило в голову. Тем более, что первый этаж строения напротив тоже всегда оставался в тени дома, в котором жил мальчик. Говорили, что ещё недавно, всего лет двадцать пять назад, когда папа был маленьким, весь дом принадлежал их семье. Тогда солнечный свет легко отлавливался с противоположной стороны. Южной. Там при желании ты мог спокойно посидеть под зонтиком на одном из уютных балкончиков с замысловато изогнутыми перилами, наслаждаясь цветочным ароматом и пением птиц. Возможно, что всё это правда. Только какое отношение эта правда имела к мальчику? Он в том времени не жил. Ему выпало своё время. Не менее грозное.

Для того чтобы ухватить кусочек солнца в ладошку, или понаблюдать суетную уличную жизнь, или даже (что, конечно, очень стыдно и совершенно возмутительно) подсмотреть жизнь внутри дома напротив, вполне хватало небольшой деревянной табуретки. По ней мальчик влезал на стол, упирающийся в окно, садился, сплющивал нос о стекло и смотрел. Наблюдение за происходящим снаружи он считал главным и самым интересным своим занятием. 

Следующее место по увлекательности, сообразно его личной шкале ценностей, давно и прочно занимало чтение книг с разглядыванием картинок. Особенно интересными казались ему истории о животных. В них ломались преграды и условности, невозможное становилось возможным, позволяя прыгать антилопой по прериям или парить гордым грифом над заснеженными вершинами гор. Потом, ночью, всё прочитанное легко переносилось в сон, обязательно цветной и обязательно яркий. Мальчик помнил почти всё, что с ним случалось во сне. Если честно, то он не делал больших различий между сном и реальностью. Они для него оставались одинаково явными и одинаково важными в общей картине жизни.

А главным действующим лицом в этой картине, самым сильным и грозным, кем часто приходилось бывать во сне, о ком хотелось читать больше и больше, мальчик считал льва. Потому что мальчика звали именно так – Лев.

 

Часто, листая страницы новой книги, он задерживал взгляд на большой дикой кошке с пушистой огненной гривой.

– Р-р-р-р-р-р!

Выставлял пальцы, изображая когти, скалил зубы перед зеркалом. Не похож! Почему же лев?

– Папа, а почему я Лев, я ведь совсем не похож?

– Потому что внутри ты должен быть сильным. Как лев.

– Зачем?

– Время такое. Нужно его пережить. Львом это сделать проще.

Книжек дома всегда водилось в достатке. Юрий Моисеевич, отец мальчика, небольшой кучерявый и плотный, черноглазый, молодой ещё человек занимал должность доцента в местном ветеринарном институте. Папу уважали и любили студенты, чем очень гордилась мама. Хотя, что в этом необычного, – папу любили все. Только вот особое отношение студентов таило в себе особые, никому ненужные хлопоты. Студенты! Их весёлые звонкие стайки часто позволяли себе врываться на запретную территорию, в особый мир мальчика, мешая спокойному созерцанию и разглядыванию. И чтению книг, разумеется. Эти редкие раздражающие моменты сбивали Лёву с привычного ритма жизни и приводили к душевным страданиям. Папины студенты позволяли себе ужасное – они ерошили мальчику кудрявые волосы, хлопали его по плечам, дергали, мусолили, обнимали, целовали и задаривали конфетами, словно он маленький, словно он ребёнок или хуже того – бездомный котёнок, требующий сострадания. Они будто бы и не знали, что он лев. Пусть пока не похожий, но самый настоящий. Нет, хорошего человека студентом не назовут. Или это просто время у них такое, которое нужно пережить? Тогда ещё хуже. Ведь на гордых хищников из семейства кошачьих они совершенно не походили. И даже на грифов. Нисколечко. Скорее – на перепёлок и сусликов.

Иногда просыпалась бабушка.

– Лёвушка! Лёва! – первое, что он слышал в такие минуты, и сломя голову мчался к ней, захлопнув книгу или покинув подоконник.

– Лёвушка, радость моя.

К несчастью, это случалось не так часто, как хотелось бы. Обычно бабушка спала в своём мягком кресле, тихо посапывая. Видимо, для неё реальность и сон тоже не имели больших отличий. Только сон с некоторого времени удлинился, а реальность уменьшилась, почти исчезнув.

Бабушкины пробуждения или, точнее сказать, последствия бабушкиных пробуждений – прочное третье место по шкале ценностей маленького Лёвы. Что же это за последствия, в которых таилось нечто притягательное для ребёнка?

Бабушкины рассказы!

Истории из бесконечных снов, перемешанных с жизнью. Сам Лёва называл их сказками, бабушка – «форшмаком из прошлого».

– Лёвушка, радость моя. Иди, я угощу тебя «форшмаком из прошлого». Сейчас такого уже не подают, а когда-то из-за обыденности мы недооценивали его вкуса. Но откуда, скажи на милость, мы могли знать, что прошлое со временем становится деликатесом?

Бабушка научила его волшебному языку – идиш.

Странно, что мама и папа на нём совсем не разговаривали. Язык завораживал необычным звучанием и таял во рту, как настоящий форшмак.

На этом волшебном языке лев именовался лейбом. То есть становился больше, длиннее и значительнее, занимая собой почти всю комнату. Леееейб! Как будто ты падал с неба неожиданно и мощно, мягко придавив лапой всех, кто задержался и не успел ускользнуть, проявив нерасторопность. Лееее-йб! Получался весёлый фокус-покус со звучанием имени. Сама бабушка внука так не называла. Почти никогда. Предпочитая всему прочему одно – «Лёвушка – радость моя». Разве плохо знать, что ты радость? Нет, кто бы что ни говорил, радость – это замечательно.

– Лёвушка, радость моя!

Из бабушкиных сказок в комнату часто выглядывал дедушка, посмотреть на внука.

– Знаешь, каким он был? Высокий, красивый, элегантный. В чёрном сюртуке. Когда мы встретились…

– Снег летел на землю, словно манна небесная!

– Да. Откуда ты знаешь? – бабушка улыбалась всеми своими морщинками, и вместе с ней улыбался дедушка, почёсывая густую чёрную бороду.

Лёва поклялся бы чем угодно, даже самой любимой книжкой, что видел его целиком, в том же самом чёрном сюртуке, с тросточкой в правой руке, и даже мог бы его потрогать, если бы бабушка разрешила. Но бабушка строго оберегала воспоминания, не отпуская их от себя далеко.

– Это сейчас юноша и девушка могут познакомиться где угодно и когда угодно. Никаких ограничений не существует, никаких приличий, даже условных. А в годы моей юности на то требовалась большая удача.

– Манна небесная!

– Именно!

Бабушка подмигивала правым глазом, глядя поверх очков в роговой оправе, и держала паузу специально, чтобы торжественно заключить всё сказанное до этого главной фразой, которую мальчик не раз уже слышал, но которая была совершенно необходима для дальнейшего продолжения разговора. Так выглядела обычная ритуальная часть, предваряющая будущую интересную историю.

– Я поскользнулась. И упала бы, как пить дать, если бы он не поймал меня на руки. Так всю жизнь на руках и проносил.

Дедушка щурился и многозначительно кивал, вытирая слёзы.

Его убили в одна тысяча девятьсот восемнадцатом.

Об этом не стоило напоминать, чтобы он вдруг не исчез. Потому что тогда бабушка снова уснула бы. Без дедушки она не жила. Не хотела. Не могла.

– Ба, а расскажи про царя Давида.

Мальчик влезал к ней на колени или устраивался у ног маленьким любопытным львёнком.

Замирал сердцем. И слушал, слушал, слушал. Пока она не начинала зевать и не уходила на другую, невидимую, сторону жизни. Вместе с дедушкой, сказками, воспоминаниями и всем своим удивительно вкусным «форшмаком из прошлого».

 

Больше сказок о царе Давиде Лёве нравились только сказки о мастере Юделе, который умел рисовать живые картинки.

Как бабушка оживляла дедушку своими воспоминаниями, так добрый мастер оживлял людей, и животных, и даже целые города ловкими волшебными мазками.

– Но однажды он оживил кого-то могущественного, кто вышел и забрал его из нашего мира навсегда.

– Кого? Бармалея? – сказки Чуковского маленький Лёва знал почти наизусть. Их тоже ему часто читала бабушка, а книжки покупал папа в маленьком магазинчике в нескольких кварталах от дома.

Пару раз в месяц они даже заходили туда с папой вместе. Когда это случилось впервые, у Лёвы глаза разбежались в разные стороны, а руки бессильно повисли вдоль туловища, не в силах сделать единственно правильный выбор. Забрать хотелось всё, что попадало под разбежавшиеся глаза. А ещё в этом магазине стоял удивительный книжный аромат, от которого кружилась голова. Голова закружилась, глаза разбежались, а руки повисли. Тогда, помнится, папа купил себе особо редкий справочник по анатомии собак и весь день пребывал в хорошем настроении. А Лёве досталась книжка-раскраска, что сам мальчик расценил как поражение. После следующего совместного посещения магазина в его личной детской библиотеке появился Бармалей.

– Если не его, то его старшего брата, – поправляла очки бабушка, – но факт остаётся фактом.

С той поры, если долго смотреть на любую из картин мастера, можно заметить его тень, или взгляд, или даже услышать голос. Тихий, вкрадчивый и грустный. Только нужно пристально всматриваться и вслушиваться так же пристально. Ни на что не отвлекаться.

– А дедушка тоже придумал Бармалея?

Дедушка, услышав подобное, отрицательно мотал головой и махал руками. Мол, нет, что ты. Всё произошло случайно.

– Нет, что ты, Лёвушка, – бабушка с дедушкой всегда оставались заодно, – всё произошло случайно. Он никого не придумывал. Его забрала война.

Война.

С той поры для Лёвы слово это обросло шерстью, обзавелось зубастой пастью, длинными когтистыми лапами, и стало обозначать ужасающе страшное чудовище, которое даже не нужно вызывать.

Оно само может прийти в любую минуту и забрать тебя неизвестно куда, куда тебе совсем не хочется, где, конечно же, нет никаких книжных магазинов, и книжек, и папы с мамой, и бабушки. Ну, разве только – дедушка, который чаще всё-таки находится в бабушкиных снах и воспоминаниях.

Так что же там делать, в этой скукоте? Да, если там есть окно, выходящее на большую улицу или оживлённую площадь, то ещё куда ни шло! Но никто такой роскоши не может гарантировать. Поэтому войну Лёва невзлюбил сразу и навсегда, продолжая при этом заниматься своими обычными повседневными делами – наблюдать в окно уличные перемены, разглядывать папины книжки со слонами, львами, антилопами, и слушать бабушкины сказки, что случалось реже остального.

Теперь – о планах.

Кроме плана посещения книжного магазина два раза в месяц, для Лёвы уже почти полтора года существовал план подготовки к школе. При хорошей натяжке занятия по этому плану могли бы числиться в списке увлечений под номером четыре. Но при очень хорошей натяжке.

Огромной.

В редких своих размышлениях на эту тему Лёва часто приходил к мысли, что в подготовке к школе есть, конечно, много увлекательного, но больше, всё-таки, – занудного и неинтересного. Бесперспективного. Перекладывание палочек из одной кучки в другую, отнимание и прибавление яблок, чистописание (особенная гадость) ни по отдельности сами по себе, ни вместе скопом, никоим образом его не вдохновляли. И не могли вдохновить. Разве это занятия для молодого льва? Нет, нет и нет!

Тем не менее, школа приближалась, и Лёва почти смирился с неизбежным.

Ежедневно он выходил на растерзание палочками, яблоками и тетрадями, ежедневно терпел муки, покорно выполняя задания, устраиваемые мамой.

Кстати сказать, общение с мамой мальчик считал главным призом за все выпадающую на его долю мучения. Мама работала машинисткой в самой важной конторе города, сильно уставала и редко уделяла внимание дому.

Папа говорил, что она из той породы людей, которые составляют золотой фонд коммунистической партии. Папа и сам состоял в такой же партии, но, наверное, в другом фонде, как думал Лёва. Серебряном, скорее всего. Но это не точно.

Так вот, при всей занятости мамы, во время занятий по подготовке к школе можно было, по крайней мере, на неё насмотреться и даже обнять.

 

Мамина внешняя строгость и требовательность, не мешала сыну любить её всей душой. Её внутренняя доброта сияла для него особым загадочным тихим светом и явственно ощущалась каждой клеточкой растущего детского организма. Просто «настоящим коммунистам не до сентиментальных соплей, дело нужно делать, а не нюни распускать, и наше время не для добреньких тётушек, а для злых до работы, отважных строителей первого в мире справедливого общества».

Почему справедливое общество должны строить обязательно злые строители, Лёва не понимал, да и не сильно старался. Возможно, их специально заставляли что-то строить, чтобы они из злых становились добрыми.

Как мама.

Что касается соплей, то здесь вопросов не возникало.

С ним такое происходило несколько раз: первый – когда наелся снега на улице, обрадовавшись приходу зимы, второй – когда просидел два часа у окна под открытой форточкой, и третий – когда ловил головастиков и промочил ноги по самые трусы. Во всех трёх случаях сопли наступали моментально и неотвратимо приколачивали его к постели в самое неподходящее время. Получалось, что вместо любимых развлечений ему приходилось принимать горькие порошки и пить горячее молоко с противной пенкой, лежать с холодной тряпкой на лбу, разглядывая абсолютно белый потолок или пальцы на ногах, которые то и дело вылезали из-под одеяла. Моментальные сопли долго не заканчивались, затаивались в недосягаемых для пальца глубинах Лёвиного носа и не давали носу дышать, как бы их кто из него ни старался выгнать. Или достать.

Что ни говори, а насчёт них мама не врала.

Нюни же в сознании мальчика представлялись тоже чем-то вроде соплей, только не моментальными, а постепенными и не сопровождающимися обязательными лекарствами, и пенкой. Кроме того, сами нюни, в отличие от соплей, всегда оставались невидимы и неощутимы.

– Один плюс один равно два! Два плюс три равно пять, пять плюс восемь равно тринадцать.

– Молодец! Теперь читаем от сих до сих. И не отвлекаемся.

Мама разворачивала большую книгу посередине, и Лёва читал.

– «Гордо реет буревестник, чёрной молнии подобный», – не отвлекаться получалось плохо. – Мама, а бабушка – добренькая тётушка?

– Что?

– Ничего. Просто, если бабушка – добренькая тётушка, то выходит, наше время не для неё.

– Не умничай! – за такие рассуждения от мамы можно было схлопотать подзатыльник, – бабушка – это бабушка, а не тётушка. Тётушка – это другое.

– «То крылом воды касаясь…»

Как последствие подзатыльника, иногда сами собой распускались нюни. Это совсем уже никуда не годилось.

– «…то стрелой взлетая в небо…»

Лев и нюни – вещи несовместимые.

 

Каждая неделя в жизни любого человека, даже самого маленького, обязательного заканчивается воскресеньем.

Побольше бы таких чудесных правил, и тогда жизнь сделалась бы не жизнью, а постоянной сказкой.

В этот замечательный день по закону нельзя ходить на работу, оставляя её для понедельника.

Какой-то мудрец давным-давно придумал употреблять воскресенье исключительно для походов в цирк, в театр или в парк. А ещё – для совместного завтрака с утра за большим столом.

Для возможности подержаться одновременно за руки мамы и папы, гордо вышагивая по булыжной мостовой. Поесть мороженого, сидя на скамейке, болтая ногами. Попить лимонада со сладкими, колючими пузырьками. Прокатиться на быстром трамвае. Купить новую книжку.

Наступивший выходной в самом своём начале ничем не отличался от остальных и сулил для мальчика море удовольствий.

Но неожиданный телефонный звонок вызвал маму на работу. Против всех правил – в воскресенье. Потом звонок вызвал папу, и в доме наступила обычная повседневная тишина. Бабушка спала в своём вечном кресле, а Лёва сидел на подоконнике, разглядывая улицу.

Рисовал пальцами на стекле грустного человечка, едва сдерживая слёзы, и дулся на непредвиденные обстоятельства, посмевшие нарушить идиллию воскресного дня.

Неожиданный ветерок за окном поднял вверх, взбаламутил, закружил придорожную пыль вместе с маленькими камешками, понёс вдоль дороги, ввинчиваясь в землю серым холодным штопором, рассыпался брызгами прямо мальчику в лицо, пробарабанив по стеклу то самое слово.

То самое страшное слово, страшнее которого люди ещё не изобрели. Сначала подумалось, что показалось, что это шутки дневного городского эха, собравшего и исказившего в себе тысячи голосов.

Мальчик даже открыл форточку.

Прислушался к журчанию улицы и отшатнулся вглубь комнаты.

«Война, война, война…»

Чудовище вылезло из берлоги и пошло по свету, заставляя людей дрожать и прятаться.

И Лёва тоже спрятался.

На всякий случай.

Под кровать.

Теперь он будет прятаться там постоянно, дрожа от каждого шороха.

С этого дня и до самого её прихода.