• ЛИ-2025-№43

*  *  *

Это мое мелкотемье – берег, залив,

вот я опять мягкотело бреду в заплыв

довольно нелепый – руками касаясь дна:

песочные скрепы дарит неглубина.

 

Будет вода мутновата, тепла, пресна,

будто бы ванна, хоть и кругом леса.

Друзья усмехнутся, солнцу подставив бок:

«Пойти искупнуться? Слишком неглубоко».

 

А я, обругавши чаек, взметнувши рыб,

словно упав случайно, плещусь навзрыд.

Вниз устремляются тени, и кажется мне:

только в одном спасение – в неглубине.

 

 

*  *  *

Хочу с тобою на залив, жить на заливе,

не там, где росчерки олив, а где дождливей,

где навалились валуны на пляж белёсый,

где слёзы долгие сосны, надрыв берёзы,

где ветер брызгает песком, окурок – пеплом,

где ты замёрзнешь босиком, и я – под пледом.

Жить, всех на свете позабыв, как в глупой песне.

Пока в нас плещется залив – мы не исчезнем.

 

 

*  *  *

Снег шёл вприпрыжку и взлетал на паперть,

сминался в накрахмаленную скатерть,

щенком кудлатым выбился из сил,

лишь хвостиком морозный дух косил,

не мог уже озоровать и лаять.

А мы могли. С улыбкой знатока

мы в снег проворно запускали руки

и плавали, покуда не разбухли

в распаренной истоме кипятка

сугробов, и вытаптывали буквы,

похожие на «я тебя люблю»,

и усмехались, будто во хмелю,

и в сумерки садились, словно в сани...

И каждый миг бросал нам по рублю

в копилку ненадёжных ожиданий.

 

 

*  *  *

Курс рубля упадёт, ночь ли наступит безлунная –

чем наградит создатель, но я

надёжная, сильная, умная

женщина – вообще существо прилагательное.

Приляг ко мне, прислонись, удержись,

постарайся все соки выжать,

я буду думать, что мне без тебя не выжить,

буду верить, что ты и есть моя жизнь.

 

И когда щелчком выключателя вырубит нас до утра,

комната встанет в двадцать четыре ребра

с кавернами окон и в переплетенье артерий,

и застучит аритмично и тяжело

наше благоустроенное жильё,

воздав по терпенью и вере.

 

Оторвись от дивана, лети в пустоту ресниц,

там, в начале пути, окажись, приснись

тонким, как стебель, молодым и красивым;

со взглядом, приговорённым к любви,

отблеск речной зазеркальный лови

ещё не свалявшейся гривой.

 

За Подмосковьем, за веком, за волоском

я расстилаюсь небом твоим и песком

и нарожаю новых тебе созвездий,

чтобы наутро в звяканье чайных ло-

жек под лопаткой больной ощутить тепло –

может быть, ради этого мы ещё вместе.

 

 

*  *  *

Фонтанка дремлет; клёны, словно трубы,

вытягивают листьев кроткий дым.

Кругом пустынно; мы с тобой верблюды,

по волнам проплывает крокодил.

Он следует торжественно на Невский,

где будет по-турецки тарабэ,

позируя с прохожими за неско-

лько миллионов лайков на фб.

А позже разберут его фанатки

на ремешки, портфели, сапоги...

Как живописна изгородь Фонтанки,

Как акварельна боль Невы-реки!

 

 

*  *  *

«Говорите тише-тише,

проходите дальше-дальше,

присмотритесь – там, где глуше,

но сияет всё же свет,

там и Брейгель младший-старший,

там и Брейгель старший-младший».

«Где же Брейгель лучший-лучший?»

«В Эрмитаже его нет».

А в столовке Эрмитажа

вечер гречен и компотен.

Я мечтаю съездить в Вену,

в Прагу или Вавилон,

чтобы Брейгель страшно-страшно

улыбнулся мне с полотен

самой снежной и нетленной,

забирающей в полон.

 

 

*  *  *

Снег мельтешил в растерянном полёте,

Метался между нами, как ребёнок,

Когда его родители в разводе,

Обескуражен, бесконечно-тонок.

Дома стояли северными дотами,

С фасадами, похожими на ять,

Мы говорили снегу «что ты, что ты»,

И целовались, чтоб его унять.

 

 

*  *  *

градусник выдал с утра +6,

дождь. такая зима.

не приезжаешь ко мне – жесть,

можно сойти с ума.

сани-салазки-коньки влёт

не разбирает люд.

не обернулась река в лёд,

птицы в неё плюют.

вечер уходит за магазин

винный, потом – в кювет.

в каждой снежинке любовь скользит,

в каждой дождинке – нет.

 

 

*  *  *

«Подскажите человеку,

как пройти в библиотеку,

не читал он трое суток

и порядком отупел».

«Эк тебя, родимый, крутит,

на, возьми волшебный прутик,

им взмахни четыре раза,

и откроется тебе

потаённая, кривая,

путь-дорожка без трамвая,

ты катись по ней вприпрыжку,

руки-ноги береги,

где луна, фонарь, аптека –

там твоя библиотека,

в ней изысканны жирафы

и другие берега,

только помни – скоро осень,

и её закроют в восемь,

не успеешь – станешь книгой,

ненадолго, на века».

 

 

*  *  *

Надо всё пережить, даже смерть,

лишь потом, лишь потом умереть.

Но на Невском проспекте нет смерти.

Призрак Цоя и морок Кобейна

оглушают дома и кофейни.

Катерина с заносчивым личиком,

уходящим в мерцающий кобальт,

Зингер, Мертенс, Чичерин, Аничков

и в далёком изгнаньи – некрополь.

 

 

*  *  *

Скрючишься, как в детстве, на диване,

и таким крючком тебя несёт

жалобным к потрескавшейся раме,

а потом в протяжный небосвод,

к облакам, что можно черпать ложкой

(ах, ванильные! ах, крем-брюле!),

а потом безжалостно положат

снова на диван. Как на столе

операционном замираешь,

ни тирлим тебе, ни тилибом...

Изредка бродячие трамваи

о твоё стекло ударят лбом.