• ЛИ-2025-№43

из книги

«МЕЖДУ ПРОШЛЫМ»

 

 

*  *  *

Я родился в короткие дни

и в недобрые долгие ночи.

Куцых ёлок хворали огни

в окнах булочных, винных, молочных...

 

Как подранки крича, поезда

уползали в нейтральные воды,

и плыла ледяная звезда

над заснеженным чёрным заводом.

 

И дремали ослы и волы

под сугробами в Ленинском парке,

и в прихожей толпились волхвы,

оставляя следы и подарки.

 

Где они?..

Расступились моря

и сомкнулись. И окна погасли.

И звезда потерялась моя

шестернёй в отработанном масле.

 

 

*  *  *

Короткий день в окне смеркается,

реснички веток всё темней...

Как хорошо зимой читается

на подоконнике теней

рябин и яблонь палисадника!

Межпраздничные эти дни,

как будто медленные всадники

в запурженной степи, одни,

меж горизонтов заплутавшие,

бредут гуськом, на целый год

на сбор всеобщий опоздавшие.

Их там уже никто не ждёт!

И рыхлый след по снегу тянется,

и отовсюду ночь и тьма...

Как хорошо зимой читается!

А в детстве долгая зима...

 

 

*  *  *

Следы от шин. В ворота видно море.

Шлепки прибоя, бурунов мазки.

И виноград на каменном заборе

повесился и высох от тоски.

 

Прибрежный кряж отсвечивает мелом.

Гусей на юг двоящаяся нить.

Уехал старший... Что тут будешь делать?

Закрыть ворота. Младшего будить.

 

 

*  *  *

Вчерашняя рыба,

недельный рубец...

«Всё вкусно, спасибо!» –

таков был отец.

 

И мать непременно

говаривала:

«Не голод же, Гена!

Не мор, не война...»

 

А я с выраженьем,

а я свысока

молчал и с презреньем

крутил у виска.

 

Но тикало время...

И как благодать –

отцовское бремя

за всех доедать

до блеска тарелки,

за всех за столом –

за старых и мелких,

чтоб мир и шалом.

 

 

*  *  *

Речная драга дно ковшом скребёт,

ворочается день и ночь в предсердии

как будто нож... Вот это есть – бессмертие,

не хочешь жить уже – а не берёт.

 

Светает... Ива у мостков. Мысок.

Идут слова – истёртый в пыль песок,

и каждое бессмертье только множит

и нежно проворачивает ножик.

 

 

*  *  *

Всё боль и горечь, всё упадок…

Сгнила скамейка, высох клён,

во в палом баке лишь осадок,

ржавь – золотых ещё времён.

 

Откуда эта память детства?.. –

Она из Книги Перемен:

все умирают королевства

и переходят в прах и тлен.

 

Как принц непризнанный, у трона

стою разбитого… Трава,

трубы чугунная корона

средь королевского двора.

 

Принцессы за морем в полоне,

мать-королева без ума,

король у станции на склоне.

А у меня одна сума…

 

И солнце прячется в распадок

пугливой кошкой меж руин,

и остаётся лишь осадок,

один осадок, он один…

 

 

*  *  *

В рождественскую ночь в регистре

журчит вода,

и против окон в небе чистом

стоит звезда.

 

На свежеструганом паркете

и, под корму

поджавши ноги так, как дети, –

гляжу во тьму...

 

В пустой квартире пахнет мелом

и нет вещей,

яслей, волов, ослицы белой...

Нет вообще.

 

Но этот миг в полтинник трудный

не зря ведь дан?

И где-то там, в утробе трубной,

мой Иордан...

 

 

*  *  *

Жить можно только на рассвете,

когда размыто то и то...

Так новорожденные дети

глазёнки пялят: что там? Что?..

 

И пелены слои колышет,

и возле вроде кто-то дышит,

и веет сыростью слегка –

наверно, рядом есть река.

 

Она полна водою сильной

и невозвратною... И, нем,

ты здесь пока ещё не сирый,

неразделимый с этим всем.

 

 

*  *  *

Отправленный точной подачей

из точки на дальнем лугу,

так медленно падает мячик,

красивую сделав дугу!..

 

И в море в цветастых одеждах,

следя, как тускнеет вдали,

его проводить, как надежду,

по грудь и по пояс вошли

четыре индуски и мальчик.

Их пёс подвывает и плачет,

хоть повода вроде на то...

И тонет малиновый мячик,

и ночь распахнула пальто.

 

 

*  *  *

Когда затихло всё и не осталось в доме

мерцанья голосов, дрожания теней –

я понял вдруг, что ничего нет, кроме

ладонного тепла и холодка ступней.

 

Сказали все и всё – и правду, и не очень...

Ладони на губах теплей и солоней

морской воды. Ползёт всё выше холод ночи...

Ты с каждым мигом ближе, всё бли...

А он – сильней.

 

 

*  *  *

Смотреть в костёр у берега воды

неиссякающей. Давать огню еды –

черновики, исписанные криво.

И слушать птиц ночных и листья ивы.

 

Не нужно сборов, спешек и дорог.

Костёр горит, течёт вода у ног.

Журчит вода, летят и гаснут искры...

И птица с птицей, и с листами листья...

 

 

*  *  *

И первые листья уже полетели,

и день за окошком смурной,

и в сладкой дремоте нагретой постели

мир кажется шуткой дурной.

 

Застрелен будильником, полон отвагой,

спешишь к электричке своей

и дышишь в газету, набухшую влагой,

и ждёшь от неё новостей...

 

Но главная новость тобою забыта:

что первые листья летят,

и плачет, и плачет твоя Маргарита

которую осень подряд...

 

 

*  *  *

Чуть раньше, чем откинутся коньки,

дай мне дойти до мудрости покоя.

Мне незнакомо, что это такое:

жить не спеша у медленной реки,

сидеть, седеть и ждать... собою быть,

смотреть (не как сейчас, а чтобы – видеть),

не гнать, не торопить, не ненавидеть,

наоборот – забыть... простить... любить...

 

 

*  *  *

Время безветренных дней и сухих вечеров,

и отбиранья малины у злых комаров,

и переправы на старой резинке вдвоём

в сумерках через черничной воды водоём.

 

Время сухих вечеров и безветренных дней…

Мельче малина и лета теперь холодней,

пена и тина – неладное что-то с рекой…

Да и не тянет чего-то на берег другой.

 

 

 

ОСЕНЬ

 

Буксир последний на реке,

пустынный остров вдалеке…

Я налегке на сквозняке –

как будто с голой кожей…

 

И в левой ничего руке,

и в правой ничего руке,

да и в карманах тоже.

И машет с неба на чело

бессильно дождь-кропило…

 

И в правой нету ничего,

и в левой нету ничего,

и только память: было…

 

На взгорке голубеет суд

как справедливости сосуд,

но весь в окошках, дырчат.

 

Там, снявши кожу, смотрят в суть,

весами с чашами трясут.

…Но там меня напрасно ждут –

за мной идёт буксирчик!

 

 

*  *  *

Несъеденная рыба смрадом полнит

окрестность шейка с заднего двора.

Картину Верещагина напомнив,

из черепов кокосовых гора

зияет пустотою одноглазой...

 

Но если в шейк с фасада – ветерок,

песок и море, лунный перстень, стразы

и свечки романтичный огонёк.

 

Макрель чудесна, к рису нет вопросов,

и повар бог – такой тирамису!

И нам, как Саломее, на подносе

несут кокос, соломинка в глазу.