• ЛИ-2025-№43

– Следующий!

К стойке подошел мужчина лет двадцати пяти, высокий и худощавый, чуть лысоватый, с аристократическими усами. Как положено, протянул паспорт и визу.

Бертран взял документы, почувствовал, как мелко, едва ощутимо, дрожат у туриста пальцы, и сказал успокаивающе:

– Первый раз?

В первый раз все волнуются. Никого не обходит чаша сия – ни эллина, ни иудея. Бертран не помнил, откуда эта прилепившаяся в сознании фраза, но мысленно повторял по тридцать раз за смену – ровно столько, сколько пропускал туристов на ту сторону.

Возвращались они по другому переходу, однако многие приходили второй, третий, десятый раз, таких Бертран пропускал без разговоров, давно научился отличать конвенционального путешественника от искателя приключений.

– Первый, да, – пробормотал мужчина, глядя на паспортиста.

Бертран перелистал паспорт, сверил антропометрическое описание с физиономией стоявшего перед ним туриста, прочитал визу, составленную по всем бюрократическим правилам.

– Инструктаж? – спросил Бертран.

– П-прошёл, там написано.

Турист смотрел, стараясь придать взгляду показное равнодушие, но волнение скрыть не мог, да и зачем? В первый раз все волнуются, это нормально.

Написано, да. Документы в порядке. Личный досмотр провели коллеги-пограничники. Вещевой мешок проверили коллеги-таможенники.

Бертрану оставалось шлепнуть печать на восьмую страницу паспорта, сказать: «Добро пожаловать в одна тысяча триста девяностый год» – и открыть дверь.

Не мог.

Внутреннее ощущение, которому он привык доверять, не позволяло положить паспорт с визой в нужную ячейку и нажать на нужную кнопку. Что-то было… не так?

Все так, все как надо, но…

– Цель путешествия?

Турист, должно быть, выучил ответ, как трижды семь из таблицы умножения, и ответил быстрее, чем Бертран успел произнести два коротких слова:

– Плавание по Эгейскому морю. Осмотр островов.

Популярный маршрут, да.

– Путевку, пожалуйста.

Сейчас турист возмутится. Путёвку он сдал на этапе инструктажа, какое дело паспортисту до его личных планов?

Во взгляде туриста мелькнуло сначала легкое беспокойство, потом удивление, сменившееся страхом.

Что это с ним?

– Послушайте, офицер, – сказал турист, справившись с волнением, страхом и еще какими-то эмоциями, которые Бертран не успел отследить. – Путевку я…

Бертран сделал вид, будто только что вспомнил инструкцию, и поспешил загладить ошибку, нарушив еще один пункт внутреннего распорядка. Он не мог иначе. Навык расследователя не исчезает ни с возрастом, ни с переводом на более спокойную работу, ни даже с болезнью, из-за которой пришлось расстаться с любимой профессией и согласиться на нехитрую должность «штамповщика паспортов».

Была, впрочем, в работе тонкость, о которой не знали (во всяком случае, не должны были знать) туристы.

Только из-за этого Бертран после болезни согласился на предложение начальника спецотдела Конрада Буайо и не ушёл на заслуженную пенсию.

Паспортист, в принципе, имел право не пустить туриста на ту сторону.

Не пустить – и всё.

После всех проверок, инструкций и учебных мероприятий. Показалось что-то. Не понравилось. Интуиция. Неважно.

«Извините, в переходе границы вам отказано. Документы возвратят в комнате номер четырнадцать».

И никаких разговоров, скандалов, жалоб.

Интуиция у Бертрана была еще со времен, когда он служил спецагентом.

– Да-да, – очень вежливо и даже уважительно сказал он. – Вы правы, путевку вы оставили на хранение, но я имел в виду не бумажку, а…

Бертран сделал едва заметную паузу, точно зная, как отреагирует турист. Тот, конечо, попался в ловушку.

– А что же? – спросил он с некоторым высокомерием, понимая, что одержал победу над тупым паспортистом, превысившим полномочия.

– В путевке, – принялся отвечать Бертран, – указан пункт назначения: остров Эвбея в Эгейском море. И маршрут: от контрольного пункта по Абедонской дороге в гавань Тирос, оттуда на остров Крит, где практически всегда путешественники задерживаются, чаще всего на весь срок путевки, поскольку – вам наверняка известно – на Крите более чем достаточно уникальных мест, одна пещера Минотавра чего стоит!

Турист что-то пробормотал, Бертран не расслышал, но ему и не нужно было слышать, он прекрасно знал, что буркнул путешественник. За годы службы слышал сто тринадцать (подсчитал однажды) разных вариантов бурчания и был уверен, что, прислушавшись, различил бы вариант номер семьдесят три:

«О Господи, кому сдался этот давно сдохший бык!»

– Что вы сказали? – переспросил он, не поднимая взгляда.

– Ничего… – смешался турист.

– Если вы о быке, то в вашу путевку посещение пещер не включено. Могу ли я спросить – не формальности ради, а из чисто человеческого любопытства: почему? Все смотрят, а вы не хотите. Можете не отвечать, конечно, я просто…

Бертран сделал рукой неопределенный жест, будто заканчивая предложение словами: «Я весь день только и делаю, что паспорта штампую, словом перекинуться не с кем, инструкция не одобряет, но…»

Эта незатейливая мысль тоже заканчивалась многоточием, но тут сам турист мог подставить вместо точек все, что беспокоило его самого.

– Понимаю, – протянул турист, поставив себя на место служаки-паспортиста.

Неужели, – обязательно подумал он, – этот пожилой мужчина сам никогда не пересекал границу, не вдыхал сладостный воздух странствий, не пробовал местного вина, которое нельзя взять с собой, возвращаясь…

Турист прекрасно понимал своего визави, а мысль, что понимал неправильно, на ум ему не приходила и прийти не могла.

– Вот видите! – воскликнул Бертран, закрепляя успех.

– Бык, – раздумчиво произнес турист, глядя поверх головы Бертрана: видимо, представил себе темную пещеру, стены, по которым сочится вода, смрад…

Смрад представляли все, о запахе рассказывал каждый второй турист, а каждый первый делал вид, что не запах вынудил его покинуть знаменитую пещеру Минотавра, а трубный рев приближавшегося монстра. Трубил в рог кто-нибудь из семейки Кроатисов – отец или один из трех сыновей, иногда и мать помогала, имитируя страшные крики пожираемой чудовищем девственницы.

– Бык, – повторил турист, так и не разглядев на стене за спиной Бертрана ничего интересного, – это старая эллинская легенда, миф, никто быка никогда не видел, верно?

Бертран промолчал, даже не кивнул в ответ, предоставив туристу развивать мысль.

Пора для нового вопроса настанет чуть позже, через две-три фразы, просчитано…

– Никто, – сам себе ответил турист и привычным жестом попытался достать из кармана камзола пачку папиросок.

Бертран позволил себе улыбнуться – очень косвенно, даже не углами губ, а желанием изобразить улыбку. Натуры грубые, коих большинство проходило через паспортный контроль, не замечали этой тени улыбки, но турист-то принадлежал к иной категории рода человеческого, интеллектуал, как сказано в оперативке.

Бертран и без оперативной бумаги видел, что представлял собой турист: из тех, кто поздно встает, выпивает чашечку кофе, читает умные книги и воображает, будто сам написал бы лучше, днём просиживает штаны в библиотеках, а вечера проводит с друзьями в кафе, непременно выбирая те, что ближе к башне господина Эйфеля, новомодной громоздкой монструозной конструкции, оставшейся после прошлогодней Всемирной выставки.

Творческая личность.

От таких больше всего неприятностей, а какую ожидать конкретно от этого – нужна вся смекалка, поэтому здесь и сидит Бертран, а не Бурк или Дорнье.

Тень улыбки турист, кстати, заметил, как и ожидал Бертран. Смутился – скорее внутренне, но и пара лицевых мышц на мгновение сократилась, что не ушло от внимания паспортиста. Сейчас турист скажет то, что ожидал Бертран. Например: «Если не слушать местных легенд, можно увидеть гораздо больше».

– С детства не любил легенды, сказки, мифы, – сообщил турист, уже настроенный на нужную волну.

Практик, однако. Самому все увидеть, пощупать…

– Да… – счел нужным протянуть Бертран, очень неопределенно, поддакивая всему, что мог произнести турист.

Не обнаружив папиросок, а заодно и кармана, где пачка могла находиться, турист вернулся в реальность из воображаемого мира, вспомнил, что он еще не на той стороне границы, а паспортист вызывал доверие, желание говорить, рассказывать. Не сумев закурить, турист незаметным, как ему казалось, жестом дотронулся до воротника типа жабо, смутился, сделал вид, будто ему стало душно, но Бертран понял жест как надо: под воротником на шее туриста, скорее всего, висел медальон. Будь там что-то иное, предмет конфисковали бы на таможне. Медальон – обычное дело. У каждого второго мужчины, пересекающего границу…

«Этот – не каждый», – буркнула интуиция.

Бертран понимающе заглянул туристу в глаза, теперь уже можно было установить прямой зрительный контакт, турист был готов к диалогу, нужные ощущения перетекли и впитались.

– Там, – тихо произнес Бертран, кивая на закрытую зеленую дверь, – все выглядит легендой, и знаете, по-моему, все легендой и является, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Вы… – турист еще раз дотронулся до воротника. – Вы часто бываете за границей?

Ради этого вопроса Бертран и сидел тут с девяти утра до шести вечера, иногда задерживаясь до полуночи, если границу переходила группа.

Он мечтательно посмотрел на дверь, перевел взгляд на туриста, точнее – на воротник, под которым прятался медальон, – и покачал головой.

– Нет? – спросил турист, не сумев скрыть удивления.

– Ни разу не был, – погрешил Бертран против правды.

Бывал он, конечно, – и за этой границей, и за многими другими. Если точно, то двенадцать раз. Посещения входили в практический курс. Трижды Бертран ходил в Грецию времен Гераклита, пять раз к бриттам, дважды бывал в Санкт-Петербурге в годы царствования Ее величества Анны Иоанновны, и по разу – в ознакомительных целях перед экзаменами по курсу теории пограничности – в Китае девятого века (кто тогда был императором?.. Да какая разница – в дыре, куда его отправили, о властях и слыхом не слыхивали), а еще в Виттенберге аккурат в год, когда Лютер написал свои девяносто пять тезисов. И почему туристов тянет во времена, где жить современному человеку невмоготу?

Турист изумился.

– Ни разу?

Бертран позволил визави выстроить систему предположений и, выждав минуту, произнес задумчиво:

– Нужна мечта, верно? Не так чтобы посмотреть, погулять, с людьми о политике и женщинах поболтать. Места красивые посетить. А мечта… как вера. Или она есть, или ее нет.

– Вы… не верите? – Турист впервые посмотрел Бертрану в глаза. Не удивленно, однако, а с вызовом, точно так, как ожидал паспортист. «Господи, – подумал он, – как легко с ними все просчитывается».

– Верю, конечно, – избавил Бертран туриста от размышлений о Всевышнем. – Верю, иначе не сидел бы сейчас на этом месте. Вера есть, а мечты нет. Не дано мне от Бога – мечтать. А отправляться за границу, не имея мечты… Это как ходить в церковь, не веря в Творца.

Турист, конечно, ухватился за «оговорку»:

– А что, – заинтересованно спросил он, впадая в нужный Бертрану тон разговора, – на должность… ээ…

– Паспортиста, – подсказал Бертран.

– Да. Не берут… ээ…

– Нет. Это давняя традиция. Вы не знаете?

Естественно, турист не знал. Откуда бы? Пограничная служба умела хранить секреты.

Турист покачал головой, и Бертран продолжил, доверительно наклонившись вперед:

– После Великой революции начали строить пограничные укрепления и пункты перехода границы… Когда же это?..

Он сделал едва уловимую паузу, пусть турист покажет, знает ли он хотя бы историю.

– В тысяча семьсот восемьдесят девятом, – подсказал турист.

– Да-да, сто лет назад. Тогда какое время было… Безбожники: Марат, Лафайет, Дантон… Указ о границах издал еще Луи Шестнадцатый. Последний его указ, да… Набожный был король, первым понял, что без границ не обойтись. А Робеспьер сразу предложил указ отменить.

– Знаю, – сказал турист с досадой. Торопится. Скоро вечер, нужно успеть на ночлег устроиться, в Париже четырнадцатого века это не так просто, как нынче: чужаков скорее боятся, чем привечают.

– Конечно, знаете, – добродушно отозвался Бертран. – Но, похоже, вам неизвестно, что против стен и границ возражали безбожники. А ратовали за границу…

– Понял. – Турист начал проявлять признаки нетерпения.

Правильно, так и нужно.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнул Бертран. – Указ Луи Шестнадцатого остался в силе, и стены построили. Начали здесь, в Париже, а потом – по всему свету. Раньше-то как? Ходили без разбора из века в век, болезни переносили, изобретения, открытия, предметы… Торговля, натуральный обмен… Хаос… Сейчас никто и не понимает, почему раньше не догадались строить пограничные стены!

Турист мрачно покачал головой, взгляд его сделалсяя темным, нетерпимым. Не нравилось ему пограничье, понятное дело. Творческая личность, таким барьеры не по душе.

– Вот вы, – с энтузиазмом продолжал Бертран, подводя разговор к кульминации, – не будь границы, что бы сделали? Перешли овраг, оказались бы в четырнадцатом веке, году в тысяча триста девяностом от Рождества Христова… И первый же уличный дозор потребовал бы от вас подорожную, а её нет. И где бы вы сейчас прозябали с вашей мечтой? В подвале, с колодками на ногах и цепью на руках. А? Это вы понимаете?

Турист понимал, конечно, все они понимают, но если мечта… если цель… ожидание Несбыточного…

В прошлом можно найти то, что исчезло в настоящем. Диффундировало, как говорят физики. Этот, как его… Брюллиэн, да. Из Высшей нормальной школы. Специально приходил, читал для пограничников лекцию, будто в Академии. Диффузия времени в пространство. Постоянно из головы вылетает.

А ведь объяснял профессор: прошлое, мол, существует одновременно с настоящим – в одном пространстве.

«Прошлое, – так он говорил, – от настоящего отделают заборы. С обычными границами, как между государствами. Есть граница между Францией и Испанией, например. А есть граница между Францией сегодняшней и Францией средневековой. И вы на этой границе служите. Обычные пограничники, обычные таможенники. Вот вы, например, месье… да, Бертран. Сегодня вы на одной границе, завтра на другой. Куда майор направит, верно?»

– Диффузия времени, – будто прочитав мысли Бертрана, подхватил турист. И закончил, наконец, свою часть диалога:

– А мечта у меня есть, конечно.

Бертран прикрыл веки. Дело сделано. Теперь турист все сам выложит, расскажет, можно будет его паспорт проштамповать или…

В зависимости от того, какая у туриста мечта. Зачем ему на самом деле четырнадцатый век, в котором даже канализации нет, и нечистоты текут по улицам?

Турист перестал, наконец, теребить спрятанный под камзолом медальон. Распахнул ворот и снял веревочку с шеи.

Бертран широко раскрыл глаза. Взгляд привычно отметил: стандартная штука, три франка, на Монмартре такие можно купить в любой лавке.

Турист помедлил и, щелкнув замочком, откинул золотистую крышку.

Господи…

Бертран чуть ли не уронил ручку с металлическим пером, чуть ли не вскрикнул от восхищения.

Прекрасная работа. Изумительный художник. Может, новый Рембрандт. Или Караваджо.

Женщина была не прекрасна. Земные слова вообще не имели к ней отношения, земные слова пусты и ничтожны перед небесной, божественной красотой.

Женщина смотрела на Бертрана, но видела не его, он ей был не нужен, кто он такой, клоп презренный, таракан убогий.

Женщина смотрела на туриста, без сомнения, видела только его. Взгляд с портрета обращен был на Бертрана, но это всего лишь геометрия, направление, а на самом деле эти двое – турист и Она – жили друг другом, друг для друга…

«Я к твоему склоняюсь изголовью, – говорила Она. – В моих объятьях ты, о, милый мой!»

Сразу стало понятно, почему турист так рвался в четырнадцатый век и почему прятал медальон.

Мечта…

Да он за такой мечтой сам отправился бы не только через границу, но в Ад, как Орфей.

Хоть в самый Девятый круг, как великий Дант.

– Она… – только и сумел произнести Бертран, протянув руку, но не решаясь дотронуться до медальона.

Вещица лежала у туриста на ладони, но ощущение было таким, будто изображение возлежит в воздухе, невесомое, неощутимое, возвышенное и земное, зовущее и не подпускающее к себе.

Откуда…

Он хотел спросить, обязан был поинтересоваться происхождением портрета, но слова произносились только мысленно, а вопрос остался в глазах, немой, как старик, встречавшийся Бертрану каждое утро на углу улиц Сен-Сет и Клари.

Старик что-то спрашивал, а Бертран что-то отвечал, проходя мимо, и оба хорошо понимали друг друга, хотя за многие годы, что Бертран работал в пограничной службе, ни одно слово не было произнесено вслух.

Как сейчас.

«Портрет достался мне от матери, – сказал турист, – а матери – от деда, ее отца, а деду – от его отца, моего прадеда…»

«Понимаю, – говорил взглядом Бертран, – прадед принес медальон из-за границы.

То есть границы-то в те годы еще не было, каждый мог перейти овраг, пожить в четырнадцатом веке и вернуться.

Медальон – оттуда, верно?

Не говорите, я вижу, что оттуда».

«Оттуда, – соглашался турист, – и художник неизвестен. Я хочу… Я долго собирался… Мечтал… И знаете, офицер, мечтал порой о том, чтобы мечта не осуществилась, потому что…»

«Понимаю. Потому что такой красоты не бывает в подлунном мире».

«Не бываает, – соглашался турист, – но, в конце концов, я решился. Не могу больше жить в неизвестности. Потому что…»

«О… – взглядом перебил Бертран непроизнесенные слова туриста. – Сначала, когда вы были ребенком, а потом молодым повесой, то попросту не могли ни осознать, ни понять всей красоты и того, что женщина эта существует реально, ведь кто-то ее рисовал, кому-то она позировала…»

– Вы меня понимаете! – воскликнул турист и испуганно оглянулся, сообразив, что здесь и у стен наверняка есть уши, и нельзя произносить вслух то, что даже от себя скрывал столько лет.

«Понимаю, – кивнул Бертран. – Вы вдруг осознали, что любите, верно? Любовь…»

– Это сон упоительный, свет жизни, источник живительный… Ведь в жизни одна красота – мечта, дорогая мечта… – Турист бормотал едва слышно, но Бертран воспринимал звуки не ушами, а душой, великим слушателем и понимателем.

«Я должен найти ее… там. Иначе…»

«Жизнь потеряет смысл».

«Да».

«Но вы даже не знаете её имени».

«Знаю», – сказал турист и неуловимым движением пальцев вытащил портрет из огранки, перевернул, и на обратной стороне Бертран прочитал вырезанные в золоте слова: «Принцесса Мелиссинда».

У Бертрана защемило сердце.

Нельзя ему туда.

В несбывшееся.

В несбывающееся.

Ему ли не знать…

«Не пущу!»

– Найдите ее! – услышал Бертран и не сразу понял, что эти слова произнес он сам, почти выкрикнул.

И успокоился.

Перестал слышать неслышимое, видеть невидимое, ощущать неощутимое.

Перед ним сидел молодой мужчина, двадцати пяти лет по паспорту, собравшийся искать за границей, в 1390 году от Рождества Христова, самую красивую женщину, свою любовь.

Мечту дорогую, неясную, далёкую…

– Найду, – коротко и решительно ответил турист, повесил шнурок на шею, медальон исчез за воротом камзола, какие носят в четырнадцатом веке в южной Франции, по ту сторону границы.

В комнате стало темнее.

Вечер ли наступил, или в глазах потемнело?

Бертран взял правой рукой паспорт туриста, левой – печать с изображением герба Французской Республики, тиснул печать на восьмую страницу и положил документ в ячейку верхнего левого ящика. Паспорт турист получит по возвращении.

Если вернётся.

Вернётся ли?

Что ж, значит, хотя бы одному человеку удалось осуществить мечту.

Недостижимую.

Божественную.

Единственную.

«Любовь – это сон упоительный, свет жизни, источник живительный…»

Бертран поднялся и, нарушая инструкцию, протянул руку туристу. Пожатие оказалось крепким, мужским, доверительным и – прощальным.

Турист повернулся и вышел в открывшуюся зеленую дверь. На ту сторону.

Дверь закрылась.

Бертран посидел, представил, как турист сейчас шагает по давно проложенной тропе к пристани, где наверняка можно найти отходящий в плавание парусник.

Шхуну или каравеллу.

И ветер с моря дует в лицо…

Бертран достал из ячейки паспорт и прочитал на первой странице имя человека, которому он только что позволил отправиться за мечтой.

За своей Принцессой Грёзой.

– Эдмон Эжен Алексис Ростан.

--------------------------------------

Примечание.

 

Эдмон Ростан (1868 – 1918) – французский драматург и поэт, автор стихотворных пьес «Романтики» (1894), «Принцесса Грёза» (1895), «Сирано де Бержерак» (1897), «Орлёнок» (1900) и др. Цитаты из пьесы «Принцесса Грёза» в рассказе даны в переводе Т.Л. Щепкиной-Куперник.