• ЛИ-2024-№42

Малейший признак истины – и против тебя

восстают, и не один человек, а целые сословия.

Н.В.Гоголь

 

В пивной, за соседним столиком, сидела группа русских туристов. Разгорячившись, двое из них начали громко спорить на тему родины, и я услышал фразу «Родина – есть родина!»

И я сразу вспомнил свой давний рассказ на эту тему.

Урна с прахом Якова Семёновича Бершадского должна была прибыть во Франкфуртский аэропорт в 13.30.

Однако самолёт задерживался, и трое встречающих мужчин в добротных костюмах, уже неоднократно выпивших виски, тем не менее, заказали себе ещё по одному.

На прошлой неделе именно они провожали Якова Семёновича в Москву, где он планировал отметить своё 50-летие. А сейчас он возвращается домой в совершенно другом качестве…

Теперь, при воспоминании этих проводов, каждое слово покойника казалось им многозначительным. А тогда это были обычные, несколько возбуждённые разговоры, ни к чему не обязывающие, которые всегда ведутся в таких случаях.

– И ведь что интересно, – вспоминал голубоглазый Наум – помните, Яков говорил, что с огромным трудом, с помощью юриста застраховал свою жизнь на очень большую сумму, такую, что хватит на жизнь и жене и детям?

– Ну и что? Я тоже страхую свою жизнь перед дальними поездками, а тем более в Россию, – пригубив виски, сказал Борис и поправил на переносице дорогие очки.

– А мне кажется, что все страхи о России преувеличены. Ведь и Яков умер от обширного инфаркта, а вовсе не от рук мафии или криминалитета. И вообще, по моим наблюдениям, человек обычно умирает вовсе не от того, чего он боится, – вступил в беседу третий встречающий, Андрей.

– И всё же, – продолжил Наум, – когда Яков собирался в Москву, он, вероятно, вспомнил российские газеты и свою любимую АиФ, где, как я помню, сообщалось, что в Москве за 1998 г. произошло 468 криминальных взрывов. А о раскрытии громких заказных убийств (как, впрочем, и тихих), что-то не сообщалось…

– Ты, Наум, называешь себя филологом, а читаешь всякую дребедень, АиФ и прочее…

– Не только АиФ, хотя это совсем не плохое издание. И Пушкина, хочу тебя успокоить, и Тургенева, и многое другое читаю.

– Хотя, с другой стороны, – продолжил рассуждения Борис, – это всё Якова практически не касается, и он мог особо не волноваться. Вот, москвичи, например, вообще особенный народ. Все эти взрывы домов и прочее быстро забывается, и город живёт обычной жизнью.

– Ну, а тогда и совсем удивительно. Он, что, застраховался и поехал на родину умирать? Это можно было сделать и в Германии, – пригубил виски Андрей.

– Да, история действительно странная. Мне уже звонили из Москвы: сначала он со своей давней любовницей идёт на Востряковское кладбище к могиле родителей, где как бы в шутку («если что…»), просит его сжечь и похоронить в Германии. Затем проводит с любовницей ночь и, по её же словам, ведёт себя так, словно видится с ней в последний раз. Затем празднует свой день рождения в одном из лучших ресторанов и на следующий день умирает от инфаркта, – покачал головой Наум.

– Возможно, самоубийство? – вставил Борис.

– Самоубийство? А зачем? Он обеспеченный человек. В Германии жена, дети. Все устроены. Конечно, я не знаю глубинных психологических переживаний Якова, но внешне всё выглядело вполне достойно и …

– Вот я как раз и думаю, что внешняя обеспеченность: вилла, автомашины, семья – ещё не означают душевного комфорта. А инфаркт – почти всегда от дискомфорта! – заметил Андрей.

– Но ведь ближе, чем мы, его не знал никто! Что мы знаем о его душевных переживаниях? Да, от него стали отходить московские друзья. Но время! Помните, у Бродского: «Из забывших меня можно составить город». В начале «перестройки» многие вновь потянулись к нему – полагали: теперь он, иностранец, чем-то сможет им помочь, наладить бизнес с Россией, а он ничего «не предоставил». Толпа «друзей» быстро растаяла. Да, у него осталась женщина в Москве, с которой он провёл много лет и, видимо, любил. Но время! Конечно, живя в Москве и занимая такой пост, он чувствовал к себе больше внимания. Но что делать!

У каждого из нас есть нереализованные иллюзии, но никто не собирается покончить с собой. И уж тем более для этого совсем необязательно уезжать на родину! – закончил монолог Борис.

– Родина, родина… А где была его родина? Боря, расскажи, ты знаешь лучше.

– Ну что сказать? Родился в Стокгольме в 1949 году – родители тогда работали в советском торгпредстве, прожил там четыре года, хотя в свидетельстве о рождении, как тогда было принято, записали: место рождения г. Ленинград (по месту жительства родителей). Прожил в Ленинграде восемь лет, затем – переезд с родителями в Киев, теперь это вообще другое государство.

С седьмого класса – переезд в Москву, учёба в российской школе. Окончил Литературный институт в Москве. Говорил, не печатали из-за свободомыслия. Уехал из Союза в 1975 году. Автоматически был лишён советского гражданства. Несколько лет жил в Австрии, переехал в Германию, где и получил немецкое гражданство.

– А что же он уж такого написал?

– Да ничего «такого» он фактически и не написал. Сегодня в любой российской газете прочтёте такие откровения, которые Якову и не снились. А он там всё какие-то намёки, да параллели с царями проводил… Поэтому ему без проблем и вернули российское гражданство в конце «перестройки».

– А разве у перестройки был конец?

– Вот-вот, Наум, и он всё такими же рассуждениями занимался…

– Так что, где у него родина – судить не нам, хотя сам Яков считал своей родиной город Ленинград.

– А почему же тогда он велел себя похоронить в Германии?

– А ты спроси у Бродского. Почему он просил похоронить его в Венеции?

– Родина – есть родина, – с жаром вступил в разговор Андрей, – родину не выбирают. Не зря говорят: «Родина-мать», и в беде мать не бросают. Какие бы недостатки не имела ваша мать, вы ведь её не смеете осуждать! О матери или хорошо, или ничего!

– Подожди, подожди, Андрей. Ты, по-моему, что-то не то вспомнил и свалил всё в одну кучу, – улыбнулся Наум. – Если родина – это название той страны, где вы случайно родились, пусть даже проездом, и это название чиновником записано в вашем паспорте, то дальше и обсуждать нечего.

Но когда я думаю о родине, я вспоминаю детство, прудик, где я ловил рыбу, друзей, природу, свою дачу, сад, свой дом. Семью, братьев и сестёр, совместные путешествия. Никогда не вспоминаю государственный аппарат, ЖЭК, милицию – хотя это тоже неотъемлемые части родины.

Кстати, по-чешски, «родина» – в переводе означает «семья». Тоже есть над чем подумать. И ещё. Ты говоришь: «Родина-мать». Но если мать алкоголичка, не заботится о своих детях – её же лишают материнства! А правовую защиту ты получишь на родине? Позаботится ли она о тебе, о своих детях-гражданах, оказавшихся за пределами отечества?

Опять есть над чем подумать. И вопрос это принципиальный! Вспомни Ивана. Родился в Якутске. Климат там сами знаете какой! Да и культурным центром Европы не назовёшь.

Захотелось ему жить в Москве. Поступил в институт, переехал, женился, остался в столице.

– И что? Это измена родине? А почему нельзя дальше, в Софию, Киев, Лондон, Гамбург? Или патриот дальше Москвы выехать права не имеет?

– Патриотизм, Андрюша, – замечательное чувство, особенно если оно подкреплено конкретными достижениями страны. Иначе патриотизм может превратиться в пустое высокомерие по отношению к другим народам. Такой патриотизм очень любят эксплуатировать деспотические режимы, и такой патриотизм очень близок к национализму, фашизму и прочим «измам». Нередко он используется властью для управления толпой.

Чем более демократический режим, тем менее он склонен формировать и контролировать убеждения и любовные привязанности своих граждан, а также выбор их места жительства.

– Но нельзя же вовсе отрицать патриотизм, – не сдавался Андрей, – вспомните русскую историю, прославленных полководцев, битвы, замечательных писателей, того же Пушкина и Тургенева, которых ты, Наум только что вспоминал.

– Ну что ж, Андрей, на патриотизм русских писателей ты напросился сам, – как филолог цитирую дословно:

«Я, конечно, презираю отечество моё с головы до ног – но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России. Если царь даст мне свободу, то я месяца не останусь… моё глухое Михайловское наводит меня на тоску и бешенство. В 4-й песне «Онегина» я изобразил свою жизнь; когда-нибудь прочтёшь его и спросишь с милою улыбкой: где ж мой поэт? В нём дарование приметно – услышишь, милая в ответ: он удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится – ай-да умница».

Это написал Пушкин в письме князю Вяземскому из Пскова 27 мая 1826 года. По этому же поводу И.С.Тургенев написал: «Конечно, отечество имеет права, – но истинное отечество не там ли, где встретил к себе наиболее любящее отношение. Где сердце и ум чувствуют себя свободно?»

– Наш рейс приземлился, – перебил Борис. – Яша свой Окончательный Выбор сделал!