• 2022-4(38)

Вот мы и в отеле! Административная часть нашего вселения позади. Бросив сумки, мы кинулись смывать с себя дорожную пыль. А когда, распаренная и довольная, я вышла из ванной, моим глазам предстали свисающие с гостиничной люстры кружевные панталоны. Красные!

— Эт чего? — обернулась я к Клименчихе.

— Э-э-э… Так это ж… Кохала ж!..

Впрочем, нет, всё началось ещё «дома» — в Сан-Франциско — с нашего консьержа, с которым я поделилась планом поездки в Большой Бассейн. Консьерж — дедок по фамилии Клименко — удивился: зачем мне бассейн, ещё и большой, если там хлорка и от неё чешешься. Я пояснила, что так называются скалы в Юте, а я скалолаз. Тут и началось:

— Ой! А я всю жизнь мечтал увидеть именно такой бассейн. Возьми с собой мою кобылку! Протрястись!

Кобылка — это и есть Клименчиха: девка лет двадцати, с пирсингом в носу. По имени Руся: Руслана Прошва. Хоть и не Писанка, но тоже пышка. Правда, «пышка» ей не совсем идёт, лучше сказать «дебелая». Большая, уютная, раскидистая… В начале зимы прибыла она в Сан-Франциско к жившему в нашем здании «жениху», да и села в лужу вся в слезах и соплях — что-то не срослось, а возвращаться неохота. Родственников у неё в Америке нет. А жених взял да съехал с квартиры, которую, естественно, сдали другим арендаторам. И «невесту без места» приютил сердобольный мистер Клименко, из-за чего русскоязычные соседи тут же нарекли её Клименчихой. Дед поставил ей в подсобке раскладушку среди швабр и мётел. И стал платить двадцать долларов в день за уборку дома. Клименчиха и рада. На заработанное купила в Гудвилле (американский секонд-хэнд) электрическую плитку и жарит на ней картошку с яичницей. Подкармливает благодетеля и сокрушается, что духовки нет, «а то бы организовала т-а-акое жаркое»! Так два месяца и прошли. Новый жених не клюнул, никто не польстился. Так-то клеились разные, но, услышав её зачаточный английский, исчезали. Не хотели возиться. А время поджимает — через месяц виза заканчивается.

— Возьми её! — уламывал меня дед Клименко. — А то моя баба всю плешь проела, ей чудится, что я к этой дебелой бегаю. А она девка порядочная, потому тот Скотт и сбежал. А в Юте мормоны, им как раз порядочную треба. Может, хоть там кого-то найдёт? Чего ей тут делать?

Делать Клименчихе и правда нечего: официального разрешения на работу нет, английский знает кое-как. А работать за кэш, «под столом», как тут говорят, можно только уборщицей или на стройке. А она какой-никакой, да экономист. Хотя их брата и с дипломом-то некуда девать. А у этой едва три курса нархоза. И ни дня работы. Выйти бы замуж — самое то. Вот только внешность у неё не для Калифорнии, ей бы на ранчо Монтаны или Аризоны. Прикинув, я согласилась — девка взрослая, нянчить не надо. Пока я на скалу, она в кемпинге и сама управится.

Клименчиха идее обрадовалась — скучно же в подсобке. Отсчитала сто долларов на билет, и наутро мы уже ехали в аэропорт. До Юты меньше двух часов лёту, потом столько же машиной до скал, на которых я хотела побывать…

— Тёть Гал… — узнав это, хлюпнула моя подопечная, — А чего Юта? Какие-то скалы… Свезите меня лучше на Гаваю! Только и слышу: Гавай, Гавай…

— Вот найдёшь себе мужа — он тебя и «свезёт», — отозвалась я.

— Не! Муж в Парижик повезёт. А вы-то сами были на Гавае? — не унималась она.

На «Гавае» я бывала. Одно время все мои дороги вели туда, как кого-то в Рим. На острове Ланай у меня даже был Тед. Познакомились, когда я покупала у него ананасы. Несколько месяцев созванивались, потом встречались в Гонолулу. Всё шло по нарастающей, когда я поняла — нет, не моё: Тед дышал своей ананасовой фермой, кроме Гонолулу, нигде и не бывал. Да ещё и пугал вопросом: «как мы друг к другу относимся?».

О! — вдруг высветилось у меня в мозгу: — Вот же неплохая партия для Клименчихи! На неё смотришь — видишь ферму. На Теда взглянешь — увидишь Клименчиху… Немного смущала разница в возрасте — Тед-то был моим ровесником, но ведь и сбежавший Скот был дядька взрослый!

В аэропорту Сан-Франциско, как всегда, царила неразбериха. В сумбурном терминале нас ждал сюрприз: что-то оказалось не то с билетами. И, пока авиаработники совещалась, наш самолёт улетел. Я уже обдумывала обратную дорогу, когда авиакомпания извинилась и выдала нам сертификат на два билета в любом направлении! На ловца и зверь бежит. Я тут же звякнула Теду и, вкратце обрисовав ситуацию, порадовала, что уже сегодня могу привезти «невесту» на смотрины. Тед ответил, что сейчас как раз по делам в городе Хило на Большом острове, вечером можно и состыковаться. Отлично, — на Большом я ещё не была! Не посвящая спутницу в этот нюанс плана, я радостно оформила сертификат на ближайший рейс.

— Вот вам и Гавай! — уныло пялилась Клименчиха на светящуюся разметку дороги.

Уже который час пылим, а из окна лишь вулканические плиты, поросшие клоками растительности. И небо. Оно на каждом острове разное: Кауаи — как на рождественских открытках, Оаху — будто палитра импрессиониста. А здешнее — сто пятьдесят оттенков серого: то сгущается до лилового, то вдруг жемчугом блеснёт. И ни заправки, ни кафе, ни даже туалета под ним — ни-че-го… Скучища. Думаю, лет двести назад король Камехамеха потому и пошёл войной на соседей, что надоело ему здесь до чёртиков.

— Ой, смотрите, смотрите, тёть Гал! — ткнулся мне в бок кулачище. Прямо перед лобовым стеклом на фоне общей серятины вспыхнул чистейший аквамарин. Он прорвался из клубящейся мглы, будто кто-то раствор синьки пролил. — Вода, тёть Гал.

— Где же вода? — вглядывалась я в бегущую навстречу призрачную синь. Вроде, со всех сторон окружён водой, а я кручу баранку уже третий час — и на неё даже намёка нет. Нет, это не Рио-де-Жанейро и даже не Гонолулу. Это как горизонт: ты к нему — он от тебя.

— Ой, смотрите, тёть Гал, смотрите. Оно уже слева. — Кресло под моей спутницей просело. — Вон оно, вон синеет! Видите? А теперь уже справа! Обманка какая-то. — Клименчиха крутится в кресле, как бобёр. Наверное, зря я согласилась возиться с ней. По Гавайям лучше одной путешествовать. Под толщью здешних вод спит лемурийский континент Му. Таинственная працивилизация, когда-то простиравшаяся от Фиджи до Мадагаскара. В подземном этаже музея полинезийской археологии Бернес П. Бишон есть даже его древняя карта. Те, кому удалось спастись во время какой-то страшной катастрофы, как раз и стали здешними аборигенами. И жили своими законами до тех пор, пока Камехамеха III не разрешил своей землёй чужакам владеть. С тех пор и пошло: то французский десант вломится, то британцы разграбят, а то американцы с демократией явятся. Хотя многие и сегодня Гавайи знают лишь как Перл-Харбор, который когда-то японцы разгромили. Слишком далеки острова. И нелюбопытны люди.

С такими мыслями я и рулила с восточного берега, где аэропорт, на западный: вакансии нашлись только в административном районе Кохала. Хотелось успеть до заката — позже здесь хоть глаз выколи — люди спать ложатся с курами. И фонари не в тренде.

— Так трусы-то на люстре зачем? — выкладывала я на стол купленные по дороге яйца, хлеб, сосиски и Золотое Гавайское вино.

— Ого! И пить будем? — отведя фен, радостно вскинулась мисс Прошва. Хихикнув, она прошлёпала к столу: — А тут, тёть Гал, какой-то придурок только что в окно заглядывал. Так я в него это… Подушкой. Я, когда голодная, ужас какая злая!

Я пожала плечами:

— Да мы и на парковке-то одни… Трусы, спрашиваю, с какой целью на люстре?

Она слегка смутилась:

— Ну дак … Магия ж, тёть Гал. Проверенный метод, — свесив мощные груди, она силилась выковырять пробку из бутылки. — Тугая, зараза!.. Опа! — и, попробовав, скривилась: не то. — Я так и своего Скота подсекла — красные трусы на светильник забросила — он и прибился. — Клименчиха отправила в рот третью сосиску и, прожевав, излила душу: — Вообще-то, какой он скот? Липовый. И шпендикулёз — во сне придавлю. Так: Скрудж, Плюшкин. Он у меня тостер украл. Я маме купила, а он украл. И в отелях туалетную бумагу крадёт. Я настоящего Скотта хочу, — и, взбив подушку, прикрыла глаза. — Ладненько, тёть Гал. Спокойной ночи. На новом месте приснись жених невесте.

Снился Клименчихе жених или нет, я так и не узнала — ночью были громы и молнии. И такие библейские потоки, что земля тряслась, будто хотела к чертям собачьим снести и нас, и наш домик, и весь этот остров. Вулканов тут целых пять и трясутся постоянно. Но… люди живут. И даже кофе у них лучший в мире. И мёд. И орхидеи…

— Ой, тёть Гал, просыпайтесь скорей, — сопела Клименчиха пирсинговым носом. — Смотрите, тот Алан-то, что нас вчера поселял, он, видимо хозяин и есть — видите, ходит! И знаете, в кого я подушку-то вчера запустила? В какого-то ихнего божка! Он его подымал утром и причитал: ужас, ужас! Что теперь будет! — она торопливо укладывала цветы к ногам остроухой скульптуры, уткнувшей нос в окно нашей комнаты. — Говорит, война будет. Сорри, сорри, мистер, я не знала, кто ты. Тьфу, тьфу, тьфу! Кошмар, какие у них боги-то обидчивые! Эскьюз ми, ради бога, мистер! Откуда ж мне знать?.. — и повернула ко мне лицо с размазанной по вискам тушью. — А я-то дура — смотрю — мужик заглядывает… Ну и…

О мистическом народце менехунов я слышала и раньше. Даже видела священный камень со следами их пальчиков. Этих полинезийских карликов тут было когда-то больше, чем обычных людей. Я наблюдала в окно за коренастым «хозяином» — то ли гавайцем, то ли корейцем с брюшком и грушевидной головкой. Он и сам похож на менехуна — здешний народ невысок. В мире вообще всего-то 20 родов, и ни один не монолитен — запутаешься в генеалогии. Диффузия. «Род-А», например, негритянский, составной. Но не из Африки. А « Род И» — славяне. Они самые древние — их предок жил ещё в доминойской цивилизации. Одни с Байкала, другие с Алтая и Азии. И у всех своя историка, своя концепция. Может, и менехуны не вымерли, а стали просто этносом.

— Сдаётся, я ему нравлюсь, тёть Гал! — Клименчиха повернула ко мне блестящие от возбуждения коровьи глаза. — Вон, на наше окно поглядывает, видите? Богатый, наверное, а?

Я с сомнением пожала плечами — трудно представить богача, который бы сам тянул шланг от домика к пляжу. А этот тянет.

— А чего он тут вертится, тёть Гал? — и покосилась на люстру с трусами. — Не иначе, влюбился…

Разбираться было некогда — надо забирать взятую напрокат онлайн машину и ехать на встречу с Тедом.

— Вам не туда, не туда, мэм! — окликнули нас на выходе с территории. — Вам налево! — лицо «хозяина» улыбалось из внедорожника. — Налево, налево! — тыкал он пальцем в сторону моря: — А вы идёте направо.

Говорил он это громко, я давно подметила: когда англоязычные думают, что их не понимают, они начинают кричать в ухо.

— Мы машину напрокат взяли, — объяснила я, — вот идём за ней. В «Гараж Калани», знаете?

— Отличный выбор! Давайте подвезу.

Через пару минут мы были на месте, и Алан заехал внутрь гаражей — видимо, там был второй выезд. Я повернулась и увидела на Клименчихином лице неожиданный восторг.

— Вы слышали, тёть Гал? Он сказал: «вам налево»? Вы слышали?! Вот это да! «Вам налево». Ха-ха-ха!!!

— Так пляж слева от наших домиков.

— Вы не поняли!!! Это он намекает, чтобы я шла с ним налево!!! Налево, понимаете? Он же нас даже подвёз! Видите, как ухаживает! Влюбился!!!

Я вздохнула и списала её радость на плохое знание языка.

Мы взяли машину и прошвырнулись по городу. Обнаружили магазин с пирожками, наелись ими от пуза и даже купили пакет пирожков домой. Позвонил Тед и перенёс встречу на завтра, так как сегодня не успевал.

Когда мы вернулись в домики — Алан с голым торсом и в длинных цветастых шортах ходил по территории. И давал ценные указания своим, видимо, работникам — один парень полез на крышу что-то чинить, два других принялись копаться в джипе.

Увидев Алана, Клименчиха вырвала у меня пирожки со словами: «надо отблагодарить», бросилась со всех ног к нему и вручила весь пакет, сопроводив это многозначительным:

— Налево — да!

Пирожки Алан взял, а вот тираду не оценил. Может, потому что по-английски она звучала бессмысленно и нелепо: left — yes.

Мы зашли в домик, и Клименчиха прилипла к окошку, перемещаясь то в его верхний угол, то в нижний, чтобы лучше разглядеть, как Алан будет поедать пирожки. К её разочарованию он съел один, а остальные отдал работникам. — Вот же обжоры! — сетовала она, что её пирожки достались каким-то «мачо гиппопо». Оставив её топтать подоконник, я легла спать.

Так началась наша жизнь в Кохала: с ежеутреннего шкварчанья яичницы и запаха кофе. В прилегавшей к веранде кухоньке было видно, как, налегая грудью на стол, моя подопечная щебечет на скверном английском:

— У вас такие отменные яйца, мистер Алан!! Такие экстрапастолярные! -— и пододвигает тарелку, по-бабьи подперев щёку.

— Окей, окей, мэм, — вежливо кивал Алан. — Я яйца не ем — холестерин. И вам не советую. — И, стараясь не замечать коричневый сосок, выбившийся из-под её выреза, смущённо кивал головой: — Окей-окей…

— Ну вот, опять не съел, — вздохнула Клименчиха, глядя на его удаляющуюся спину. — А я и селёдку под шубой умею делать…

Она плюхнулась в кровать и раскрыла нетбук. — Смотрите, смотрите, тётечка Гал! Тут даже вай-фая нет. Зовите его снова, пусть включит. За что мы ему деньги платим?!

Лукавит девка. Хозяин тут ни при чём — вай-фай отключился из-за дождя. Как, впрочем, и свет. Я спрятала улыбку.

— Зачем тебе вай-фай здесь, в Кохале? Он и дома есть. — Пошли лучше на пляж. Там дельфины. Море. Кстати, если растопить морской лёд, его можно даже пить. Он только солоноватый чуть-чуть.

— Да? — натягивая необъятный купальник, рассеянно отозвалась она. И покосилась на люстру. Из-за вчерашнего дождя, пожалуй, и трусам не хватит магических энергий.

Утро пружинило калейдоскопом: ящерки, бабочки, птичьи и лягушечьи трели. Пляж и правда был возле самого дома — чуть по тропинке влево — и вот он. Солнце. Скалы. Океан. И плевать на глобальное информационное поле. Ни тебе бинома Ньютона, ни теоремы Эрроу. Ни даже таблицы умножения! Царство свободных энергий! Лишь пересоленный суп океана обстрелял бикини Клименчихи холодными брызгами. Да зелёная саранча растительности всё норовила отжать у берега клочок песка, усыпанного скорлупой лобстеров и птичьих перьев. — Давайте скупнёмся и сфоткаемся, тёть Гал,— закопошилась она, направляя мобильник на табличку с названием города — «Кохала!» — Вот девки-то обзавидуются! — Клименчихе главное — однокурсниц убить: у нас конец февраля, минус 15, а тут — «Кохала» и +28. И небо, как пасхальное яичко. Современная история этой бреши в пространстве родилась лишь с середины 19 века, когда для работы на местных плантациях прагматичные британцы взяли да и притащили 200 наёмных китайцев. Ну а теперь тут и японцы, и корейцы, и филиппинцы, португальцы, немцы, норвежцы — целый тропический коктейль.

— Ой, смотрите, тёть Гал, смотрите! Горазды же эти гиппопы на выдумку, — пнула она поблёскивавшие в воде лопасти. — Смотрите, как вентилятор-то приспособили! Ой, мамочки, не могу! Курям на смех.— Этим пластиковым шлангом закачивается в джакузи океанская вода. Полезно, дёшево и, главное, природе не вредит. Из благ цивилизации тут только и есть — ветряки да солнечные панели. Даже здания строят, как во времена королей, не выше кокосовой пальмы. — Раз уж Кохала, так надо бы и водопровод настоящий, — хихикнула она, подёргав шлаг.— Сколько у нас домиков, тёть Гал? Десять? И везде по паре. Даже если на неделю, это — ого какие суммы! — она зашевелила губами, загибая пальцы и что-то подсчитывая.— А с нормальным-то водоснабжением можно и тридцать. И даже сорок! Вот выйду за Алана — займусь! А то тут ещё даже конь не валялся… А это девкам привезу, — сунула она в сумку кусочки лавы и пемзы.

— Говорят, к беде это. Запрещено законом, — остановила я её.

Отпрянув, она взялась хмуро щёлкать скалы. Захлёбываясь, волны плевались белой пеной и скалили чёрные зубы.

— Если Кохала, значит тут всё про любовь должно быть. А тут… Хозяйки тут нет, вот что, — заявила она решительно. — Я потом всё по-своему перестрою! — она посмотрела на меня с вызовом. И, приколов к волосам цветок, загорланила, тряся перед собой панамкой: — То-ре-а-дор смеле-е в бой, торе-а-дор, торе-а-дор! — призыв остался без ответа: то ли для роли Кармен Клименчиха тяжеловата, то ли местные ещё сезон не открыли, а приезжие её не услышали. — Ну что это за Кохала такая, если тут даже народу нет! Вот когда мы у нас на Отраде плавали с моим Шлупаковым, народу мно-ого было. И все на меня смотрели… Мы с ним в вечерней школе вместе учились. Он сам из Херсона. Если никого получше не найду — разыщу его и женюсь. Кароч, тёть Гал, пошли лучше в джакузи.

Протиснувшись в растянутый ворот футболки, она соорудила себе нечто вроде мини-юбки и потрусила по дорожке, где расхаживал один из вчерашних мачо. Он вылупился на неё глазами распотрошённого сома, и, будто что-то спрятав, сунул руки за спину. Она смерила его презрительным взглядом.

— Вот уставился! Будешь чужими пирожками питаться, ещё и не так разгиппопотамишься! — и отвернулась. — Ой! Смотрите, тёть Гал! Гляньте, гляньте! — На перилах нашей веранды пунцовели цветочные горшки.— Это же цвет страсти! Магнолия, наверное. Или орхидея. Это знак, тёть Гал!

Заметив нас, проходивший мимо Алан сложил указательный палец с большим и помахал над головой.

— Видели?! — Её алый купальник засигналил ответное: «Окей, окей!».

Я пожала плечами.

— Да ну! — растираясь полотенцем, загорячилась она. — Это в ваши времена вставали на колени да колечки дарили. А теперь намёками!

Вечером возле торгового центра мы встретились с Тедом. Только опять всё пошло не так. Во-первых, он увидел нас ещё из машины и принялся подавать мне тайные знаки. А во-вторых, когда я заговорщицки услала спутницу внутрь за кофе и села в его машину, повёл странные речи.

— Прости, оробел. Я в два раза и меньше её, и старше. Страшно! Но, если для дела, я постараюсь. А что делать-то надо? — и не дожидаясь ответа, брякнул: — Один вопрос: как мы друг к другу относились? Ты меня любила?

Опять двадцать пять!

— Тед, — взмолилась я. — В нашем возрасте главное — дело. Вот я и прошу помочь.

— Извини, — скукожился Тед и, почесав переносицу, рубанул: — Тогда я и не смогу помочь.

Тьфу! Притащила девку впустую, ладно хоть не озвучила, зачем. Лучше бы в Юту ехала — там хоть мормоны.

— Ну и Кохала, тёть Гал! Ужас, с каким вы шибзиком сейчас разговаривали! — подскочила ко мне Клименчиха с двумя стаканчиками кофе: — Шпендикулёз, я бы с таким срать не села. Это вам не А-а-алан!

Так и шла наша неделя на острове. Каждый день начинался с неудачных попыток накормить хозяина яичницей и хозяйского «Окей, окей», а заканчивался хмурым возвращением Клименчихи с вечерних променадов: гавайские женихи не клеились.

— Ну и флаг им! Наш мистер хоть богатый, — не сдавалась она. — Вон какой веночек мне подарил! — она любовно погладила лепестки плюмерии. Такие традиционные венки вручают обычно почётным гостям острова. Правда, всё так же на Клименчиху пялился один из «гиппопо», но она его постоянно громогласно высмеивала, да так заливисто, что его как ветром сдувало.

— Чего ты? Нормальный же парень! — удивлялась я.

— Да гиппопо! — отмахивалась она, откладывая в сторону книжку по фэн-шую (теперь, дополнительно к красным трусам, у нас в зоне любви и богатства теснились фигурки кошек и дракончиков). — Николь Кидман поймала своего миллионера измором. А я что, хуже? — наверное, так на неё влияли пляжные черепахи. Они невозмутимо возлежали на угольном песке, никуда не спешили и философски щурились, подставляя солнцу спины. — Вы не понимаете, тёть Гал, — душевно объясняла мисс Прошва. — Меня не проведёшь: вчера стирку затеял, а я мимо шла. Так он стирает — и на меня смотрит! Смотрит — и стирает…

— А я, тёть Гал, вчера в том торговом центре платье видела. Краси-и-ивое! — она вперилась в меня влажными глазами молодой тёлки. — Подвенечное. Дорого-ое-е! Говорят, свадьбу тут делают за счёт невесты. У нас за счёт жениха, а тут за счёт невесты! Купить хочу. Одолжите?

 

Вот и колесили мы — каждая со своей идеей фикс. Я — за легендами, она — за своими надеждами. Каждое утро Алан предлагал нам что-то ещё и ещё, и мы под его напутственное «Окей! Окей!» в очередной раз пилили по каменистым дорогам, убеждаясь, что сказанное и увиденное — две большие разницы. Побывали на старой дороге Пали, где находился таинственный Угол Моргана с гигантским деревом — когда-то там была решающая схватка Камехамехи с островными вождями. «Там слышны крики призраков», — говорил мистер. Но… мы ничего не услышали. Он встречал пресекавшие дорогу перед его машиной белые фигуры. Но мы не увидели их тоже. Только из раза в раз заливали в бак дорогущий бензин, чтобы испытать здешние дороги.

— Ну и ладно, тёть Гал. Оно и неинтересно, — объясняла мне Клименчиха. — Вот чую я: он прям завтра сделает мне предложение!

А назавтра… мистер Алан на кухню не пришёл. Ни утром. Ни в обед. Вместо него появился другой. Тоже азиат. Он, как и Алан, тянул шланг и проверял электрический щиток. И с таким же хозяйским видом расхаживал по территории в цветастых шортах.

— Эт-то ещё кто?! Где же Алан?! — моя компаньонка возмущённо уставилась на люстру с трусами, словно ответ ждала именно от них.

— Какой Алан? Алан Калани? Здешний управляющий? — удивились соседи — в конце недели все домики были заняты.

— Калани? — в свою очередь изумилась я, потому что наша машина была взята напрокат из «Гаража Калани».

— А с чего вы взяли, что он тут хозяин?! — таращилась на нас квадратная американка с белорозовым поросячьим лицом. Она появилась здесь вместе со своим длинноносым хазбендом и тремя спиногрызами. Те тут же оседлали все турники и распотрошили клумбы, а она восседала на веранде в шезлонге. — Он просто работник, коттеджи к сезону готовит, а хозяин в Нью-Йорке живёт, в Бруклине, — словоохотливо вгоняла она Клименчиху в краску. — А что ему здесь делать? Если бы не дети, я бы сюда тоже не ездила! — она презрительно разглядывала большого чёрного таракана на перилах. — Тут и крысы есть. А детям нравится. Они с отцом в джунглях лазят, на рыбалку ездят. Вы в долине Вай-пио не были? Это в Хамагуа, «Изогнутая вода», по-вашему. Они там и менехуна встретили — он им показал, где можно с дельфинами поплавать. Вот с тех пор только сюда и ездим.

— Хозяина я тут и не видела, — вмешалась ещё одна, — а племянник его вон, — она указала на того самого «гиппопо», проходящего мимо с тачкой. — Я видела, как он вам на дверь гирлянды вешал!

— Да-а? — Клименчиха мгновенно подобралась. — Хау-ду-ю-ду, мистер!

— Зрасьте, — буркнул тот по-русски безо всякого акцента и хмуро отвернулся. Парень-то оказался нашим. Он обычно молчал, откуда ж было понять, что он не американец…

— Вся их семья откуда-то из Европы, — доложила «белорозовая». — Из Киева, вроде.

Покраснев, Клеменчиха досадливо брякнулась в шезлонг.

— Эх, Руслана, — со смехом покачала я головой, когда мы остались одни. — Не бывать тебе миссис Калани.

— Ну и флаг ему! — огрызнулась Руська, тяжело отвернувшись к стенке. — Не на нём одном свет клином сошёлся.

— А твой гиппопо-то мало того, что почти хозяин, так ещё и нашенский,— доклёвывала я её на следующий день, потому что так и не успела посмотреть всё, что хотела — Клименчихина стойка далеко отправиться так и не дала.

— Да сыта я нашенскими! — буркнула она, поднимая с земли какой-то плод, типа нашей хурмы. — Ой! Смотрите, тёть Гал! Это ж цвет страсти! Как думаете — есть можно? Может, рискнуть? В больницу попаду — там врач. Влюбится и женится. А?

Но… заболела не Руська, а я. Перекупалась на том их дурацком Пале. Выкашливая душу в пылающей постели я видела прыгающих с утёсов солдат Камехамехи. Слышала вопли и стоны, и видела кровь на растерзанных телах, над которыми вились птицы. И вой — низкий и тягостный, от которого шевелились волосы. В бреду это было? Или наяву?

— Да не бойтесь вы, тёть Гал, это сирена. Я сейчас в здешней больничке была. Так доктор сказал — вулкан проснулся. Наверное, кто-то сорвал цветок охиа лехуа. Говорит, если сорвать цветы или ягоды охиа лехуа…

Ягоды?!.. Цветы??? — я плавала в тумане…

— Ой, тёть Гал! Знаете, что ещё-то тот дедок из больнички сказал? — растолкала она меня под утро. — Просыпайтесь, миленькая! Путин Киев бомбит! Все каналы передали…

— Что за бред? Какие крылатые ракеты могут крушить Мать городов русских?! До конца 16 века мы все были Рюриковичи! Какой Чернобыль, какой Мариуполь? — мой мир не отражал реальность. Она грохотала в ушах кровяными толчками и окрашивала сиреневым туманом мешанину из Вещего Олега, Аскольда, Дира и… загадочных менехунов. — «Приде ко мне, брате, в Москов», — шептало моё воспалённое воображение строки из «Сказания об убиении Даниила Суздальского». Мне снились прибабахнутые сны, где, громко хлопая крыльями, с жутким рёвом гонялся за стаями менехунов советский пылесос «Ракета», а те с криками «Ура» теснили стоявшего у нас на веранде. Он был в треуголке и противным голоском Буратино почему-то орал «Боже царя храни».

— Да неправильно вы мыслите, мэм, — подтягивая шорты на объёмистом брюшке, отмахнулся мистер Калани, когда мы сдавали машину. — Вулканы трясут, магма изливается, а остров растёт. Диалектика. Я вон шестьдесят лет прожил, кого-то любил, кого-то ненавидел, в двух войнах воевал, тонны человеческого фарша перемесил. А помню лишь, как деньги зарабатывал. Война — дело житейское.

Мы улетали ранним утром. Распевали птицы. Всё с той же загадочной улыбкой пялился в окно менехун. Подняв гребни, стыли в воинственных позах зелёные ящерки. И продолжал извергать лаву воинственный вулкан Мауна-Лоа, окрашивая мир в перламутровую дымку. Что день грядущий нам готовил?

— Да ла-адно, тёть Гал, — успокоила меня Руська. — Я, вообще-то, и так почти Шлупакова. Мне его только разыскать надо. Вот разыщу его в Херсоне и женюсь!