• 2022-4(38)

Моему отцу, научившему меня Истории

 

5 апреля 1919 года.

Меня зовут Дэвид Эттен. Я американский журналист из Ричмонда, штат Вирджиния, приехал в Германию по заданию газеты «Дейли-Диспатч» и обосновался в Баварии, Мюнхене. Я до войны полгода жил в Оснабрюке, и, может быть, именно это обстоятельство стало причиной тому, что в Баварию послали именно меня. Я должен тут освещать события, связанные с созданием Баварской Республики Советов.

Мюнхен я полюбил еще до войны, часто сюда приезжал, потому что тут проживает Генрих Крюгер, мой старый друг. Кстати, он и встретил меня на вокзале сегодня, как только я приехал в Мюнхен…

Главное, я в Германии, стране, которую я очень люблю!

Зачем я пишу эти заметки?

Не знаю…

 

10 июля 1919 года.

Я снимаю за смехотворную плату (по американским меркам) две комнатки на Розенталь-штрассе в квартире на четвертом этаже, которые сдает фрау Даудрих. С окон открывается прекрасный вид на Себастьян пляц, который в ясную погоду всегда освещается восходящим солнцем, и я люблю подолгу сидеть на балконе с сигаретой и чашкой кофе и смотреть на спешащих по своим делам прохожих. Фрау Даудрих — маленькая старушка в истинно немецком стиле, — прекрасно ко мне относится и все подсовывает мне одежды своего сына Ганса, погибшего в битве при Марне[1]. И дело не только в том, что я за квартиру плачу ей в долларах, а не в дойчмарках (размеры инфляции уже теперь, в июне 1919 года чудовищны).

У меня много работы, скучать не приходится.

Советы в Баварии уже уничтожены, и в Мюнхене полным ходоми идут репрессии. Сегодня я послал телеграмму в «Дейли-Диспатч» с просьбой разрешить мне вернуться (ведь моя работа, кажется, завершена), но мне приказали остаться в Мюнхене.

Все с какой-то боязнью ожидают, чем закончится Парижская мирная конференция, ибо осознание того, что Дойчланд проиграла в войне, очень остро. Все ходят какие-то потерянные. На улицах много молодых людей в военной форме без погон, ветеранов, много инвалидов.

 

19 апреля 1920 года.

Не писал в дневнике чуть ли не год! Вообще решил не писать, но сегодня я не могу не обратиться к моему дневнику.

Итак, уже потеплело, уже пробилась и зазеленела листва на деревьях, забылись холода, и в воздухе почему-то почувствовалось счастье, вернее иллюзия счастья — моя первая весна в Мюнхене.

Сегодня утром я пошел в редакцию «Мюних цайтунг», которая размещается в высоком здании на Макс-Жозеф-штрассе, недалеко от Каролинен пляц. Туда я зашел по своим журналистским делам (нужна была информация по поводу одного митинга, на который я опоздал). После должен был зайти к моему другу Генриху, который работает корреспондентом в газете «Фолькишер беобахтер»[2], главным редактором которого фактически является Альфред Розенберг.

Зайдя в редакцию «Мюних цайтунг», я увидел девушку изумительной красоты, которую я тут никогда раньше не видел. Она сидела за письменным столом, что-то печатала на машинке и одновременно курила сигарету с очень длинным мундштуком. Я спросил Отто Зюйсмайера, но его не оказалось в редакции. С Отто я чаще всего езжу на репортажи, и он мне объясняет многие вещи, которые я пока еще не понимаю.

— Вы можете подождать, — сказала мне девушка, не отрываясь от своей пишущей машинки. — Отто скоро вернется.

Я сел на стул в углу у окна и тоже закурил.

— Могу я спросить, Отто уже сдал репортаж о вчерашнем митинге? Я опоздал и не знаю некоторых имен.

Девушка улыбнулась, и я клянусь, что никогда в жизни не видел такой улыбки.

— Так вы журналист? — спросила она. — Я назвал свое имя, газету, на которую работаю, страну, откуда приехал. — Я как раз печатаю репортаж Отто. — Можете взглянуть, но только быстро, пока никого нет.

Я списал в блокнот почти весь отчет Отто Зюйсмайера о вчерашнем митинге, потом рассмеялся:

— Прямо заговорщики какие-то…

Девушка опять улыбнулась, это вселило в меня некоторую уверенность, и я спросил, что она делает вечером.

— Скучаю дома в обществе бабушки, — был ответ.

— А давайте поскучаем вместе. Выпьем пива. И бабушку с собой прихватим. Вас как зовут?

— Мейра. Мейра Фиш.

— Прекрасно! Так что вы решите, фройляйн Фиш?

— Пожалуй. — Мейра улыбнулась, протягивая мне руку, которую я крепко пожал. — Вечером. Хорошо? А теперь мне надо допечатать это все…

Вот так вот!

Теперь я сижу на скамейке на Каролинен пляц, волнуюсь, предвкушая встречу с девушкой по имени Мейра, и пишу это все в свой блокнот. Через пол часа она выйдет из «Мюних цайтунг». А пока я всем сердцем ощущаю чувство то ли счастья, то ли иллюзии счастья.

В принципе это всегда одно и то же.

 

20 декабря 1920 года.

У меня температура, и я не могу выйти из дома. Уже месяц, как Мейра переехала ко мне (после смерти бабушки), и мы оба живем в квартире фрау Даудрих. По утрам мы быстренько пьем кофе с волшебными пирожками или печеньями нашей хозяйки, и я провожаю Мейру в редакцию на Макс-Жозеф-штрассе. Если мы опаздываем, то бежим до Сендлингер пляц, а оттуда на трамвае 15-го или 25-го номера мчимся по длиннющим Соннен-штрассе и Барер-штрассе (мимо Ботанического сада) вплоть до Каролинен пляц. Обычно я сажусь где-нибудь рядом с Мейрой на стуле у окна, пишу репортаж или же болтаю с кем-нибудь из корреспондентов «Мюних цайтунг». А потом мой друг Генрих уводит меня к себе в «Фолькишер беобахтер», где рассказывает мне разные анекдоты из жизни своего еще не назначенного официально шефа Альфреда Розенберга: сын ревельского башмачника-немца и француженки, получивший блестящее образование в Ревеле, Риге и Москве (инженер-архитектор). В феврале 1918-го года в Ревеле попытался вступить в немецкий добровольческий корпус, но его не приняли, как «русского», а потом, два года назад перебрался в Мюнхен, занялся писательской деятельностью.

 

5 октября 1921 года.

Сегодня был день рождения Мейры. Мы решили пригласить нескольких друзей: Отто Зюйсмайера, Генриха с женой Бертой и еще двух подруг Мейры (я не запомнил, как их зовут).

Фрау Даудрих с утра колдовала на кухне. Она обещала сделать маленький сюрприз для фройлейн Мейры и поэтому прогнала нас из дома, чтоб мы ей не мешали.

Мейра окончила курсы по истории искусств, и поэтому с ней очень интересно гулять по Мюнхену. Мы пошли по Риндемаркт-штрассе и вышли на Мариен пляц. Раньше, рассказывала Мейра, площадь называлась по-другому и своему теперешнему названию обязана колонне Марии, которая была воздвигнута в 1638 году в знак того, что шведы пощадили город. Потом мы пошли по Резиденц-штрассе, и Людвиг-штрассе, который закончился Фельдхернхалле (Аркада полководцев). Она чем-то напоминает, сказала Мейра, стиль лоджии Деи Ланца во Флоренции.

Устав бродить по улицам и площадям Мюнхена, мы зашли в Пинакотеку.

— Ты, как я вижу, решила восполнить пробелы в моем образовании? — спросил я улыбаясь.

— Нет, глупенький, — рассмеялась Мейра. — Это я сама себе делаю подарок на день рождения. Ведь я все это очень люблю. Или ты думаешь, что я гожусь только на роль машинистки в «Мюних цайтунг»?

— Вот поедем в Париж, и я отыграюсь тогда, — пошутил я. — Потерпи еще немного, дорогая. Скоро «Дейли-Диспатч» вспомнит, что я прекрасно говорю и на французском.

На такси мы вернулись домой.

Первым пришел Отто. Он выглядел очень уставшим, хотя мы все и знали, что ему не приходилось сегодня работать. Он поздравил Мейру и, плюхнувшись в кресло, объявил, что их с Мейрой шеф-редактор «Мюних цайтунг» — полнейший идиот.

— Представляете? Сегодня он мне по телефону сообщил, что наша газета сливается с «Фолькишер беобахтер».

— Господи! — воскликнула Мейра.

— А причину не озвучил? — спросил я нахмурившись.

— О! — вздохнул Отто. — Причина самая убедительная: наш шеф вступил в ряды Национал-социалистической рабочей партии Германии.

— Ну и что?

— А то, дорогой Дэйвид, что он уверовал. Уверовал в то, что у возрожденного Рейха должен быть один орган печати, один фюрер, одна партия.

— Абсурд.

— О нет… Для немца это не абсурд, мой дорогой. Я тебя однажды возьму с собой на их митинг. Тебя хватит удар, если, конечно, не сработает чувство юмора.

— Да ладно тебе, Отто! Какая-то малочисленная партия, с неизвестным никому лидером…

— Поверь, Дэйви, — покачал головой Отто Зюйсмайер. — Наступит время, когда никто не забудет его имя…

— Как же его звали-то… — И я защелкал пальцами, пытаясь вспомнить.

— Адольф Гитлер. Его зовут Адольф Гитлер, Дэйви…

— Ах, да! Генрих, мой друг, рассказывал. Но, послушай, неужели ты думаешь, что маленький ефрейтор из Первой мировой войны может что-то из себя представлять?

И Отто ответил, что я плохо знаю немцев. Что поговорим лет через двенадцать, скажем, в 1933-м году. И тогда Мейра сказала:

— Ты мне сделал отличный подарок, Отто! Мне теперь нужно будет искать работу: к «Фолькишер беобахтер» еврейку не подпустят и на пушечный выстрел.

— Кстати, тебе нужно подумать об этом, Дэйви, — сказал мне Отто. — А лучше поскорее жениться на Мейре, если, конечно, у вас нет других планов.

В эту минуту в дверь позвонили, и фрау Даудрих пошла открывать. Вскоре в большую комнату вошел Генрих с женой Бертой. Стопроцентный немец, Генрих Крюгер был радостен и полон энергии. Его вид очень контрастировал с поникшим и помятым обликом стопроцентного еврея Отто Зюйсмайера.

Генрих был в какой-то полувоенной коричневой форме. Он поприветствовал присутствующих несколько театральным жестом и спросил, нравится ли нам его форма.

— Ты помнишь, Дэйви? — сказал он. — Я рассказывал, что еще 3-го августа при нашей партии создалось «гимнастическое-спортивное отделение». Так вот. Скоро оно будет реорганизовано в «Sturmabteilung»[3]. Это означает, что теперь мы станем очень сильными, и у нас будет оружие для борьбы!

— Какой борьбы, Генрих?! Ты точно спятил! С каких пор ты стал таким ярым партийцем?

Мой друг Генрих Крюгер подумал и ответил:

— Мне просто надоело быть рядовым журналистом, Дэвид. И я вступил в НСДАП вместе со своим другом. Он сын одного очень крупного промышленника… О, Дэйви! Ты не можешь себе представить, кто за нами стоит! Как сказал наш начальник, состоять в SA, дело-то вовсе прибыльное.

— Кто же ваш начальник?

— Эрнест Рём.

— Не тот ли это мясник, — подал наконец голос со своего кресла Отто Зюйсмайер, — который два года назад арестовал солдат 2-го Баварского полка, связанных с коммунистами?

Возникла неловкая пауза. Положение спасла фрау Даудрих, позвав всех, а также пришедших к тому времени двух подруг Мейры, к столу. Кулинарные изыски фрау Даудрих полностью разогнали наше уныние, вызванное речами Генриха и развеселили даже мрачного Отто. Обещанным же сюрпризом оказался огромный торт, который наша хозяйка торжественно внесла в комнату на столике с колесиками.

— Неплохо живете на американские доллары, фрау Даудрих, — ядовито сказал Генрих. — В стране такая инфляция! А вы торы готовите…

…Теперь уже ночь, и давно уже 6-е октября (пока писал это, календарь сменился). Мейра спит, фрау Даудрих, наверное, тоже.

А мне вот не спится!!

 

13 ноября 1921-го года.

Сегодня мы с Генрихом гуляли и беседовали, вернее, Генрих мне рассказывал свои партийные дела, к которым я, по его словам, отношусь весьма и весьма несерьезно. Сегодня был первый ясный осенний день после беспрерывных дождей. Уже дело близилось к вечеру, и солнце заходило где-то там за Большой башней…

— Расскажи мне о своем фюрере, — попросил я его в шутку.

— О, Дэйви, он великий человек! — сказал он мне серьезно.

— Откуда он взялся? Кто он? Что он делал во время войны? Ведь воевал, так?

И Генрих начал рассказывать, что знал. В его словах можно было почувствовать обожание, уверенность в правоте дела партии и… нечто рабское. А потом, рассказав некоторые подробности из биографии Адольфа Гитлера, мой Генрих стал распространяться об идеях национал-социализма. Я слушал и думал о том, что все это абсурд, дикость, и удивлялся тому, что Генрих, мой старинный друг, получивший университетское образование (он не был призван в армию и не был на войне из-за хромоты — в детстве болел остеомиелитом), может принимать всю эту чушь нацистов за чистую монету. Когда я сказал об этом Генриху, он мне сказал, что я ничего не понимаю, что у меня нет никакого понимания того, что творится в Европе вообще и Германии в частности, потому что я — американец.

— Да пойми ты! — Он уже кричал мне в ухо. — Веймарская республика обречена! Фюрер возродит великий Рейх! Поднимет поникший дух каждого немца! Версальский мир — позор!

 

20 января 1922-го года.

На прошлой неделе послав статью «Немцы сегодня» в США, в «Дейли-Диспатч», я стал очень часто задумываться над этим самым вопросом: немцы сегодня — кто они? Статья, как я теперь понимаю, написана была плохо. И еще я чувствую, что теряю покой. Не из-за статьи, нет… Мне не дает покоя человек по имени Адольф Гитлер. Все же, думаю я, такая великая нация, как немцы, никогда не поставит свои ставки на маленького ефрейтора из Первой мировой, у которого такие взгляды. Тем не менее все это время меня что-то постоянно беспокоило, и я попросил Генриха побольше рассказывать об Адольфе.

— Зачем тебе, Дэйви?

— Не знаю, не могу объяснить.

Уже дома, когда я рассказал Мейре о своей странной просьбе, Мейра покрутила пальцем у виска в знак того, что я сошел с ума, и пошла к фрау Даудрих поболтать, оставив меня наедине со «своим» Гитлером…

 

<Август 1923-го года>.

Мейра теперь уже зовется миссис Эттен. Мы поженились и поехали в свадебное путешествие на мою родину, в Ричмонд, познакомились с родителями. Однако, мы быстро там соскучились по Европе и вскоре кинулись обратно в родной Мюнхен. У нас родился сын. Назвали Дэйвид Второй. Он — славный малыш и, по утверждению Мэйры, как две капли воды, похож на меня. Мэйра беременна вторым ребенком, мы по-прежнему снимаем две комнаты на Розенталь-штрассе у фрау Даудрих на четвертом этаже, и я как будто считаю себя счастливым.

Но все-таки снова открыть эту тетрадь с весьма нерегулярными дневниковыми записями заставило меня совсем другое.

Сегодня я впервые увидел Адольфа Гитлера на митинге в «Кроне»[4]. Знал бы достопочтенный Кроне Младший, когда создавал этот цирк, что, начиная с 20-го года, его цирк станет излюбленным местом для НСДАП!!!

Первое впечатление, которое у меня создалось при виде фюрера нацистов, это то, что он показался мне глуповатым. Второе впечатление было несколько иным. Я понял, что Адольф Гитлер очень хитер. Внешность его была банальна весьма. Такой банальный человек, подобный миллионам других маленьких людей. Единственное, что его отличало, это то, что, казалось, у него все время открыт рот. А так… Короткие ноги, длинный торс, обвисшие плечи, длинные, плетьми повисшие руки, впалая грудь, намечающееся брюшко. У него темные волосы, прилизанные на лбу, нос мясистый, акцент — австрийский.

Мой друг Генрих Крюгер мне рассказывал, что внучка Рихарда Вагнера Фриделинд во взгляде Гитлера находит нечто фантастическое. Ничего такого я не заметил…

Не хочу тут писать, что он говорил в своей речи на митинге в цирке «Кроне».

 

20 ноября 1923-го года.

8-го ноября Гитлер со своими соратниками попытался совершить государственный переворот в Баварии. Кончилось все ничем, конечно, хоть все СМИ и окрестили происшедшие события «пивным путчем».

Когда в пивной «Бюргербройкеллер» выступал перед промышленниками министр-президент Густав фон Кар, в зал вбежал Адольф Гитлер в сопровождении вооруженных SA, вскочил с револьвером на трибуну, выстрелил в воздух и заорал, что началась общенациональная революция, что Баварское и имперское правительства низложены и образовано Временное правительство. Все это было блефом. Но Кар, Лоссов[5] и Зайсер[6] поверили и принесли присягу несуществующему Временному правительству.

Революции не случилось, нацисты не захватили даже ключевые позиции в городе, несмотря на то, что в городе-таки случилась перестрелка между полицейскими и толпой нацистов во главе с Гитлером, шествующей из «Бюргербройкеллера» к центру Мюнхена.

Как сообщили местные газеты, Гитлера арестовали 11 ноября в Уффинге, на озере Штаффельзее.

Кажется, был пузырь, который лопнул.

Ура!

 

31 декабря 1923-го года.

1 апреля Гитлера приговорили (за госизмену) к заключению на пять лет и выплате 200 золотых марок. Теперь он в тюрьме Ландсберг. Мой Друг Генрих рассказал, что туда отправился и секретарь Гитлера Гесс. В Ландсберге, в тюрьме с большой пышностью отметили тридцати пятилетие Гитлера. Генрих рассказал, что в тюрьме Гитлер надиктовывает Гессу какую-то книгу.

 

20 декабря 1924 года.

Сегодня Адольфа Гитлера досрочно освободили из тюрьмы.

Зачем????

 

18.07.25.

Вышел в свет первый том книги Адольфа Гитлера «Моя борьба».

 

9.11.25.

Генрих сообщил, что его партия НСДАП создала так называемые «охранные отряды», по-немецки «Schutzstaffel», сокращенно SS.

 

<Осень 1929-го года>.

Гитлер назначил руководителем SS владельца птицефабрики Генриха Гиммлера. В партии Гиммлера называют «навоз»

 

13.10.30.

Не перестаю удивляться немцам, хотя, может быть, мне, как американцу не все всегда понятно?

Так вот. Сегодня было открытие Рейхстага. Я поражен. 107 депутатов от партии нацистов явились в зал в коричневых рубашках. И все это потерпели, никто не запротестовал!

 

25.02.32.

Сегодня мой Генрих Крюгер опять заявился к нам пьяный (отвратительная у него привычка!). Разбудил детей, Мейру, фрау Даудрих…

Я спросил, что случилось, по какому поводу пьянка, и он ответил, развалившись на диване:

— Гитлер — немецкий подданный!

Видимо, весь день отмечали это великое событие, подумал я. А еще я вдруг подумал: готовят его к чему-то, что ли?

 

30 января 1933-го года.

Ну вот. Гитлер пришел к власти. Причем посредством выборов! Узнав это, у меня случилась десятиминутная истерика. Клянусь, я бегал по квартире и кричал: «Идиоты! Идиоты!!!»

Фрау Даудрих крестилась, Мейра заперлась в спальне.

 

20 февраля 33 года.

Мы с Мейрой, Дейви Вторым и Джейком переезжаем в Берлин. Это решение моей газеты «Дейли-Диспатч». Отныне мы будем жить там.

Прощай, Мюних! Ты стал моей родиной, я прожил тут почти четырнадцать лет!

Прощайте! — говорю я фрау Даудрих. Кто знает, встретимся ли мы когда-нибудь? И кто знает, вернусь ли я когда-нибудь в Мюнхен?

 

23 марта 1933-го года.

Рассказ от моего Генриха.

Вечер 27-го февраля Гитлер провел в квартире Геббельса. Пили чай, ели печенья фрау Магды, слушали Вагнера, потом зазвонил телефон, и Геббельсу сообщили, что Рейхстаг горит. Фюрер и Геббельс на машине помчались к горящему зданию. Там уже были Геринг и шеф прусского гестапо Дильс. Геринг кричал, что это начало коммунистического восстания. Гитлер был вне себя. Его лицо было багровым от возбуждения. Он кричал так неистово, что, казалось, сейчас лопнет: «Теперь не может быть никакой пощады! Кто станет нам поперек дороги, будет уничтожен! Каждый коммунистический функционер должен быть расстрелян, где бы он ни находился. Не будет пощады и для социал-демократов!»

В 21:17 к пожару прибыли первые полицейские машины. Полиция проникла в Рейхстаг и арестовала человека, который бродил по зданию — грязный, полуголый –голландский подданный Мариус ван дер Люббе. Комиссар полиции тут же произвел допрос, и ван дер Люббе без запинки продиктовал 60 страниц, каждую скрепив своей подписью. Шеф пожарной охраны Вальтер Гемп обратил внимание на то, что по распоряжению Геринга (президента Рейхстага), именно в этот вечер из здания была удалена вся охрана. Одни считают, что автор идеи поджога Рейхстага Геринг, другие — Геббельс. Тем не менее, было решено всю вину свалить на коммунистов. И действительно. Неделя после поджога Рейхстага (до 5 марта, дня выборов), нацистами была названа «неделей пробудившегося народа», в результате чего были убиты, арестованы, либо вынуждены покинуть Германию 150 тысяч коммунистов.

 

1 апреля 1933-го года.

Уже скоро полночь, и пока еще 1 апреля.

Сегодня мы узнали, что по всей Германии прошли массовые еврейские погромы. Это чудовищно! Мейра все время плачет и просит, чтоб мы уехали из Германии. Я ее успокаивал, как мог, но она очень боится. Я ей объяснил, что ее никто не может тронуть, так как она уже является гражданкой США.

 

10 мая 1933-го года.

Я это видел, видел, видел!!!!!!!!

Сегодня, 10 мая в Берлине на Оперн пляц нацисты устроили огромный костер из книг. Книги заранее приносили студенты и студентки. Горело все, что не отвечало требованиям и понятиям нацистов об арийском происхождении и высокой доблести немецкого солдата (прощай, мой друг Ремарк!). Это, наверное, самое грандиозное аутодафе за всю историю человечества! Господи, неужели я это видел своими глазами?

Я начинаю склоняться к мысли Мейры о том, чтобы уехать из Германии. Думаю, написать письмо в «Дейли-Диспатч» с просьбой переехать во Францию. Говорят, Марлен Дитрих собирается подать на американское гражданство[7]. Чемоданы собирает Эйнштейн.

Ремарк покинул Германию еще в январе, через день после того, как Гитлер был назначен канцлером.

 

21 мая 1933-го года.

Сегодня мы все (иностранные журналисты) слушали с большим интересом по радио речь Адольфа Гитлера о мире. В этой речи он и сказал: «Тот, кто поднимает сегодня факел войны в Европе, хочет вернуть ее в хаос…»

Как мне хочется верить в его искренность! Но я не верю. Я слишком давно его знаю. Он самый хитрый человек на свете!

 

<Май 1934-го года>

Уже пять месяцев Мейра, Дэйвид Второй и Джейк живут в Ричмонде, штат Вирджиния. Жена пишет, что мои родители (как же я по ним соскучился!), очень хорошо приняли ее и детей, и все они ждут, когда я вернусь на родину… Что я могу ответить? Я и сам не хочу досматривать комедию под названием «национал-социализм». Мне почему-то кажется, что все это закончится трагедией. А еще я удивляюсь: неужели никто не понимает, насколько опасна фигура, называемая Адольф Гитлер? Думаю, время несерьезного отношения к этой персоне давно прошло. Почему этого не понимают в Европе и за океаном?

…Уже полгода, как я ничего не знаю о судьбе моего мюнхенского друга Отто Зюйсмайера, бывшего журналиста из «Мюних цайтунг». В первое время, после нашего отъезда в Берлин, он мне регулярно писал, но потом куда-то пропал. От него никаких известий. Я спрашивал о нем моего друга Генриха Крюгера, но он лишь пожимает плечами…

Что мне думать?

 

4 июля 1934-го года.

Недавно от меня уехал Генрих. Он был весь пыльный, потный, небритый, уставший. Я так был ошарашен рассказом Генриха, что вынужден был прогуляться после его ухода, а потом уже начать стучать на машинке. Рассказ Генриха озаглавлен так: «Ночь длинных ножей» (по-немецки: Nacht der langen Messer), операция «Колибри» (нем. Unternehmen Kolibri). И это не моя поэтическая фантазия, нет! Это название операции! По результатам этой операции была уничтожена по обвинению в подготовке путча вся верхушка штурмовых отрядов, SA.Что ж… Кажется, Гитлер расправляется с бывшими соратниками и работодателями… Все диктаторы так делали и делают…

Посмотрим.

 

<октябрь 1934-го года>

Германия вышла из Лиги наций.

 

12 марта 1938-го года.

Сегодня произошел аншлюс Австрии.

Серьезно?!

 

2 октября 1938-го года.

От Генриха я узнал, что 30-го сентября в час ночи Гитлер, Чемберлен, Муссолини, Даладье подписали в Мюнхене соглашение об отторжении Судетской области от Чехии в пользу Германии.

Свинство!

 

10.11.38

Эту ночь мой Генрих назвал «Хрустальной»… Что произошло? Все очень просто и банально: бесчинства в отношении евреев.

Он только что (полдень) ушел от меня.

Я заставил его поклясться, что он непосредственно не принимал участия…

— У меня другой департамент, Дэйви, — сказал он.

Верить?

Ведь если не верить, то не получится у нас больше общения…

 

15.03.39.

Германские войска вступили в Чехию.

 

25.05.39.

Сегодня Германия и Италия заключили военный договор. Естественно он называется «Стальной пакт».

 

23.08.39.

Тут в Берлине все говорят, что фюрер обвел вокруг пальца Сталина, вождя большевиков. Потому что Риббентроп[8] заключил с большевистской Россией Пакт о ненападении.

 

25 августа 1939-го года.

Иногда жизнь может измениться за считанные секунды. Пишу и одновременно собираю вещи. Я уезжаю из Германии. Бог мой! Она стала для меня второй родиной. Теперь уже давно, с 33-го года больной коричневой болезнью, но все же родиной. Здесь я живу уже 20 лет! Подумать только!

Случилось же вот что.

Рано утром ко мне ворвался взволнованный Генрих (теперь он большой человек, одетый в форму оберштурмбанфюрера SS). Он сел в мое кресло, закурил, попросил налить ему виски (которое я регулярно получаю из США). Сегодня он как-то странно смотрел на меня. И молчал. Наконец, я не выдержал:

— Что-то случилось, Генри?

— Да, Дэйви. Тебе нужно покинуть пределы Рейха в течении 48 часов.

— С какой стати, позволь тебя спросить? Я американец. У меня есть свое начальство, и я это должен обговорить с шефом «Дейли-Диспатч»…

— Поверь мне, Дэйви. Скоро начнется черт знает что! Понимаешь? Вот тебе билет на поезд до Парижа и выездные бумаги. — Я расхохотался, настолько это было чудовищно и похоже на высылку. Генрих между тем глотнул виски. — Знаешь, Дэйви, если б я не знал тебя более тридцати лет, я бы обиделся на тебя, но я не обижаюсь. Я просто объясняю: это не может быть высылкой, ведь никто пока не знает, что ты уезжаешь. Кстати, ты знал, что на тебя в гестапо есть досье? Но тебя не прощупывали с усердием, потому что ты — мой друг. Даже несмотря на то, что ты водил дружбу с Ремарком. Но пару дней назад ко мне в руки попало одно письмо. Оно адресовано тебе.

— А почему оно не попало в руки ко мне? — спросил я дрогнувшим голосом.

— А потому, что автора письма вскоре арестовали. Ну, а потом, поскольку в одном конкретном заведении нужно было состряпать громкое дело об иностранном журналисте-шпионе, автора письма заставили (используя, конечно, некоторые методы устрашения), подписать показания о том, что ты, именно ты, Дэйвид Эттен, будучи журналистом ричмондского «Дейли-Диспатч», пересылал в Штаты тайные сведения о расположении военных заводов, которыми тебя снабжал автор письма…

— Что за бред?! Я ничего не знаю о военных заводах!

— Конечно, не знаешь, Дэйвид. Кроме того, сам автор письма никакими сведениями тебя не снабжал, поскольку он тоже о них не имел никакого представления. Но, видишь ли, показание есть, составлено оно по всей форме и даже подписано. А теперь и нашли письмо, адресованное тебе, написанное до того, как его арестовали. Там — сплошная антиправительственщина, попахивающая мировым сионизмом...

И я все понял. Я понял, что Генриху известно нечто большее о том, что может случиться, и что он не имеет права говорить. Я понял, насколько все это серьезно по тому, что Генрих уже сам купил для меня билет. Хотя я и не понимаю, как может мне что-то угрожать, если я гражданин США?

Тем не менее, я решил послушаться Генриха. Несмотря на его национал-социализм, он мне никогда не давал плохих советов. Через час за мной заедет машина с шофером Генриха…

Что мне сказать? Прощай, Германия! И да храни тебя Бог!

Ах, да! Генрих спросил еще:

— Ты не хочешь знать, кто автор письма? Ты не хочешь знать, кого пытали?

— В вашей стране это может быть любой человек, Генрих!

— Нет, Дэйви. Это не любой человек. Это Отто Зюйсмайер. Помнишь Мюнхен?

Я почувствовал, что мне становится дурно, я чуть не потерял сознание. И только произнес:

— Его хоть оставили в покое после того, как заставили подписать сфабрикованные показания?

— Конечно, — ответил Генрих. — Его решили расстрелять за госизмену. Но он успел до того покончить с собой в концлагере, где он пребывал. Хотя, как ему это удалось, никто не знает. Вот его письмо, Дэйви. Прочти сейчас и верни.

И я прочитал. Письмо Отто заканчивалось словами:

«Мой дорогой друг! Кажется, человечество не извлекло из прошлой войны никаких уроков. Впереди опять хаос, смерть, разрушения. Все напрасно. Все то, о чем мы мечтали когда-то. На что надеялись.

Прощайте… Спасибо за всё. Мы всё проиграли…

Может, увидимся когда-нибудь?»

 

1.09.39.

Я в Париже.

Сколько раз мы с Мейрой мечтали вместе поехать в Париж! Но я не жалею, что все эти годы прожил в Германии…

Только что поговорил по телефону с Мейрой. Говорит, у них все в порядке, что Дэйви Второй и Джек выросли, скучают по мне. Она спросила:

— А что нового в Европе, Дэйвид?

И я ответил:

— Только что узнали, что Германия напала на Польшу…

— Что все это означает, дорогой? — спросила моя жена.

— Пока не знаю, дорогая. Никто не знает…

Вот такой разговор случился у меня с Мейрой. Теперь я приму душ и выйду погулять по Бульварам. Как же мне хочется прогуляться по парижским бульварам с тобой, Мейра! Но…

Посмотрим, что нам день завтрашний принесет.

Мир?

Войну?

 

01.09.2022