• 2022-3(37)

Шины мягко шуршали по асфальту, тихо мурлыкал мотор. Машина высокого класса, ездить в ней приятно. Соня смотрела в окошко, отмечая мельчайшие детали пейзажа, те, что были ей внове, и те, что были схожи с привычными с детства — окрестности Мариуполя, дорога на дачу, в село, где они летом снимали у знакомой сельчанки хату.

Больше месяца она прожила в гостеприимной Болгарии, куда попала, проехав Румынию, лежащую между Болгарией и Украиной, и теперь возвращалась в Румынию. Причина была одна, ей хотелось быть ближе к дому. Разумом Соня понимала, что это полная глупость, никакой разницы между Болгарией и Румынией нет, она и так, и так не дома, она беженка, в чужом краю, живет из милости, но все равно ей хотелось быть ближе к дому. Вдруг завтра закончится война, объявят по телевизору, по Интернету, закричат в чатах, и она рванет в Украину, в Мариуполь. Из Румынии ближе, всего одна граница, так будет быстрее. На полсуток быстрее, это сейчас так много значит.

Хочу домой, звучало в голове лейтмотивом с того самого момента, как она пересекла границу. А куда домой? Вместо пятиэтажки в Мариуполе, где она родилась и выросла, черный закопченный остов. Коробка дома, а внутри выгорело все. Бомба попала в соседний жилой дом, от него осталась груда развалин, в Сонином доме вылетел наружу весь фасад, загорелся второй этаж, куда попал осколок бомбы, через минут десять заполыхало все.

В доме никого не было, все жильцы сидели уже две недели в подвале, выходя только для того, чтобы бегом посетить туалет в своей квартире или набрать снегу на улице, чтоб добыть воду, или что-то взять. А тут передняя стена вылетела вместе с дверью, люди в панике стали выбегать наружу, кто не успел, того засыпало остатками стены.

Соня успела выбежать. Бабушка нет. После отбоя тревоги жильцы откопали, кого могли, бабушка была мертва. Соседи помогли Соне завернуть ее в одеяло и похоронить на улице, под тополями. Соня отсчитала тополь от угла дома, чтоб потом не спутать и перезахоронить, — на этом газоне были еще закопаны соседи. И маленький Ванечка.

Машина плавно повернула вправо, следуя дороге, огибающей излучину реки. Низко над водой летела стая огромных чаек, с большими клювами, это бакланы, догадалась Соня.

Решение переехать поближе к Украине возникло внезапно, вдруг, когда Соня шла по чудесному маленькому городку Каварне. Был солнечный день, Соня шла по главной улице, пешеходной, вымощенной узорчатой плиткой, по бокам стояли скамейки, а на них сидели болгарские дедушки и бабушки, улыбающиеся, довольные. Они наслаждались ничегонеделанием, общением и прекрасным жарким солнцем. Весна. Цвели деревья, наполняя проходы между домами свежим благоуханием, их ветви слегка колыхались под легким нежным ветерком, дети катались на самокатах, на роликах, весело визжа и перекликаясь.

Внезапно Соня ощутила душевную боль, настолько сильную, что у нее заломило в висках. Боль оттого, что здесь так спокойно, радостно живут люди? Не воют сирены, не падают с неба несущие смерть раскаленные осколки? Подумала, неужели я могу переживать оттого, что кому-то хорошо, когда моей родине плохо? Чувствовать зависть? Нет, нет, во мне никогда не было зависти, я не такая, это стыдно, нет, такая подлость мне не свойственна. Эта боль не оттого, что здесь хорошо, а оттого, что там плохо. Вот так будет правильно. Но это «хорошо» не её, и ей не принадлежит. Соня ощутила неожиданно, резко, тоскливо, что «её» осталось там, в мариупольском подвале, грязном и смрадном, потому что когда шла бомбежка, нельзя было выносить умерших, а бомбежка иногда была беспрерывной, и умершие от ранений, не получившие во время медицинской помощи, лежали в подвале по нескольку дней. А еще два ведра в закоулке, куда ходили по нужде, когда нельзя было выйти. А вода... либо из снега, либо бегом с бидоном через две улицы к колонке, но это такой риск... смертельный риск, но ведь надо для питья...

Все это было ее Родиной, а сейчас она оторвана от нее. Не может вернуться, там враги. Враги, которые хотят ее убить. Они там сейчас хозяева, не она. Не ее народ. Чужая злая воля грубо оторвала её от дома, от Родины и выкинула за рубеж, не спрашивая, насмехаясь, злобно. Соня чувствовала, что не только она оторвана от родной земли, но и пуповина, связывающая ее с Родиной разорвана.

Ранее она часто летала в командировки в другие страны и всегда летела с ощущением своей нужности, гордости за свою страну. Ее встречали в аэропорту, как важного человека, спрашивали, в какой день конференции ее доклад, отвозили в отель. И Родина всегда была за ее плечом, за ее спиной, держала ее за локоть, ждала ее. Она всегда могла туда вернуться. Родина давала ей ощущение силы, уверенности, безопасности. I'm from Ukraine! Yes! Yes! Сейчас тоже волонтеры встретили, отвезли на место жительства, снабдили зубной пастой, шампунем, женскими прокладками, яблоками. Соня искренне благодарила, но давящее, горькое чувство унижения от того, что она беженка, не участник симпозиума, а человек, лишенный Родины, человек, которому нельзя вернуться домой, не оставляло ее. Это странное, впервые испытываемое ею ощущение, давило на плечи, стирало улыбку с ее лица и тогда, когда она пыталась улыбнуться. Кто-то там, взявшийся невесть откуда, распоряжается на ее земле, ходит как хозяин, убивает всякого, кто не понравится, безнаказанно... эта мысль приводила ее в отчаяние. Хотелось выть, рвать в клочья все, что попадется под руку, от бессилия сводило скулы...

Ее всегдашняя пуповина была разорвана, даже не перерезана ножницами, как делают акушерки, а грубо разорвана чужими руками, и остаток ее, кровоточа, волочился за Соней по улице, оставляя на узорной тротуарной плитке яркие рубиновые капли...

Они проехали какой-то небольшой поселок, застроенный высокими узкими домами.

Похоже на пригород Стамбула, подумала Соня. Ну да, ведь Болгария 500 лет была под властью Турции, видимо тогда и возникла эта архитектура. Болгары должны понимать нас, хотя наоборот, они считают русских освободителями от турецкого ига, но ведь те русские и эти, современные, просто два разных народа, думала она.

Соня захотела по малой нужде и попросила водителя заехать на заправку, якобы она хочет выпить кофе. Он ответил, что ладно, на заправке есть и кофе, и туалет, так он прямо и сказал.

Беременным часто хочется по малым делам, удерживаться вредно, это Соня знала, она еще в самом начале ходила на курсы для будущих мам. Хотелось бы, чтобы война кончилась до того, как родится ребенок, чтобы муж встретил ее из роддома. А жив ли он? Последний раз выходил на связь по телефону месяц назад. Он воюет в ВСУ, добровольцем ушел, в тот первый день, когда ночью они проснулись от звуков бомбежки, в пять утра, по классике жанра, точно, как когда-то фашистская Германия напала на СССР. Вероломно, в пять утра, когда вся страна спит, предварительно одурманив лживыми певучими речами о «братских объятиях» и защите от посягательств других стран, отобрали ядерное оружие, которым сейчас Украине и грозят...

Дай Господи, чтоб он был жив. Дай Господи, молю Тебя, оставь в живых, сохрани отца моему будущему ребенку, дай ему взять его на руки, осознать себя отцом. Молю Тебя...

Родителей нет. Они жили с эрдельтерьером Джерри на другом конце города. Бомба попала точно в середину дома. От него осталась воронка. И все. Родителей не было. Ничего не было. Просто пыль. Нечего было хоронить. Бабушка выла, раскачиваясь всем телом, тянула себя за редкие седые волосы. Соня стояла окаменевшая, без слез. Смотрела вниз, в воронку. А там — пыль. Ни трупов, ни остатков хоть чего-то, что напоминало бы, что здесь жили люди. Просто ничего. Потом они ушли к себе домой.

А с бабушкой ей повезло, ее достали соседи целую из-под завалов, Соня смогла положить ей руку на лоб, попрощаться, похоронить в одеяле напротив дома на газоне. Там, где маленький Ванечка.

Авто въехало на заправку. Соня сходила в туалет, выпила кофе из картонного стаканчика. Рядом с кофейной машиной стояла витрина с галантерейными товарами. Соня выбрала заколку для волос, в авто длинные волосы развевались от ветра, лезли ей в глаза. Спросила, можно ли расплатиться украинской банковской карточкой, у нее закончилась наличка.

— Можно, — с сильным акцентом ответил пожилой продавец, — украинские принимаем. Вы с восточной Украины? Там вас сильно бомбят, вроде бы. Мне так жалко вас, простой народ, так жалко.

— Да. Спасибо.

— А кто бомбит? Украинская армия или русская? Я слышал, что все не так однозначно. Украинские националисты бомбят «Азовсталь», потому что там укрылись простые жители, да? Русская армия ведь с народом не воюет, они стреляют только по военным объектам.

Он приложил светлую, раскрашенную под ореховое дерево, пластмассовую заколку к Сониным черным волосам.

— Красиво, — сказал он, — желтое на черном.

Соня молча отобрала у него заколку, положила на прилавок и ушла в машину.

Снова двинулись по шоссе на восток.

Он смотрит российское телевидение, думала она. Так даже у нас 20 процентов населения до сих пор ничего не поняло, не могут отказаться от впитанного со школьной скамьи нарратива о Великой России, которая никогда ни на кого не нападала, о лучшем в мире русском народе, который несет на планете мир и счастье всем остальным народам.

Как развенчать этот миф? Если даже ей, умной и образованной, тяжело было поначалу расстаться с таким привычным и таким уютным мифом. Отделить его от себя, от своего мышления. Вылущить из мозга, как горох из стручка. Ведь приятно ощущать себя младшим братом, зная, что тебя всегда защитит старший брат. Чтобы вернуться в реальность, надо просто включить логику. Какая может быть гражданская война на Донбассе? Это что, простые шахтеры накупили буки и грады в Военторге, за одну ночь по приложенной инструкции обучились управлению и стреляют по ВСУ? Чтобы выстрелить из Града, надо учиться в военной академии. Откуда это к шахтерам? Один такой выстрел стоит 500 тысяч долларов. Война идет 8 лет. Сколько это денег? Откуда, из-под матраса, из кубышки? Надо быть конченым идиотом, чтобы не понимать этого, воюет тот, кто платит! Россия платит своим наемникам и донбасской маргинальщине, чтобы они охраняли Донбасс от ВСУ, пока она его грабит. Да ведь профессиональная украинская армия за один день зачистила бы его от боевиков, если б не российские войска и их профи-наёмники. Восемь лет, ну смешно просто. У кого-то из уважаемых ею авторов она читала, что верить в гражданскую войну на Донбассе может только либо клинический идиот, либо подонок. Так оно и есть. А ведь она знает, в общем, не плохих людей, которые верят. Значит, идиоты.

Какое счастье, что ей удалось вырваться из Мариуполя. Она сомневалась, боялась, что убьют по дороге. Потом узнала историю 37— летней женщины, которая 15 лет лечилась от бесплодия, очень хотела ребенка, наконец, забеременела. До родов оставалось несколько дней. Она лежала на сохранении в Мариупольском роддоме. Роддом был разбомблен российской авиацией, прицельно. Осколок ракеты вошел ей в живот и застрял в плоде. Ребенок погиб, она осталась жива. В подвале, освещая себе операционное поле фонариками от телефонов, врачи сделали ей кесарево и достали мертвого ребенка. Она пять часов держала его на руках, не отдавала. Перебирала своими пальцами его маленькие пальчики. Вглядывалась в крохотное личико.

Соня боялась, что так может статься с ней. Что она не доносит. И решилась бежать. Ради ребенка она должна рискнуть. Все равно у нее уже никого не оставалось в Мариуполе. Выехала в волонтерской машине под белым флагом, лежа сзади на полу, забросанная упаковками с продуктами. Боялись и волонтер и она. На каждом блокпосте оба обливались потом от страха. Российские войска не давали зеленый коридор жителям Мариуполя. Потом дали, но только в сторону РФ. О вывезенных туда людях и детях без родителей больше ничего не было слышно.

А у Сони в сердце был маленький Ванечка. Болело, пекло.

Остановились на границе между Болгарией и Румынией. Соня предъявила пограничникам свой загранпаспорт. Сходили в кафе неподалеку, пообедали. Двинулись дальше.

За неделю до гибели бабушки, в очередную пробежку за водой бросился сосед, зигзагами по улице, через две соседних, к колонке. А тут грохнуло, качнулся дом, снова бомбежка. И его сын, маленький Ванечка, вырвал свою руку из руки матери и рванулся за отцом, позвать назад. Он упал в 20 метрах от дома, ноги накрыло куском бетонной плиты. Подойти к нему было невозможно, снаряды летели шквальным огнем. Отец побежал к нему, выскочила вслед за ним мать и выбежала Соня. Ваня был без сознания, но жив, дышал хрипло, тяжело. Густые белые ресницы трепетали, было видно в щель под веками, как ходят глазные яблоки. Родители в ужасе принялись стаскивать обломок плиты с его ног.

Соня закричала: — нет! Нельзя! Не троньте, подождите врача!

Отец и мать сидели рядом на земле, держа его за руки, мать сжалась в комок и, не переставая, стонала от горя. Вокруг летали осколки. Бабушка истерически кричала Соне, высунувшись в дверь, Соня побежала к ней. Закрыли железную дверь подвала.

Этого Соня не могла простить себе, зачем она побежала в подвал, не настояла на своем, а ведь она была права, права, нельзя было стаскивать плиту, не наложив предварительно жгут. Зачем она побежала к бабушке, надо было остаться, проследить. Она испугалась, струсила, она виновата, как больно, больно. Жжёт.

Обезумевшие отец и мать, натужившись, вдвоем сумели поднять плиту. Тотчас хлынула кровь, сдерживаемая ранее плитой, Ванечка дернулся, вытянулся и затих. Когда Соня увидела его, широко распахнутые голубые глаза смотрели ошеломленно вверх, к облакам, этот недоумевающий взгляд вошел в ее память навсегда.

Туда она обязательно вернется, к тому газону на улице, где под тополями лежит шестилетний Ванечка и рядом ее бабушка. Там ее Родина.

В Варне ей сделали узи. У нее мальчик.

— Подъезжаем к Констанце, там есть пункт приема беженцев из Украины, — сказал водитель, — завезти вас в Констанцу?

— Если есть еще ближе к Украине город, лучше туда, — ответила Соня, — мне надо, так, чтобы я могла вернуться быстро.

Её ребенок должен родиться в сентябре.

Он родится в сентябре.

Он родится.

Украинец.