• 2022-1(35)

Мальчик Ося никогда не держал в руках скрипки, но бабушка, умирая, взяла со своей легкомысленной дочери обещание сделать из Оси настоящего еврея. Дочка Лилечка была легкомысленной вопреки жизненным обстоятельствам, что придавало ее легкомыслию некоторую ноту отчаянья: ни о своем, ни об Осином еврействе не задумывалась — других забот хватало. Забот с каждым днем становилось все больше, особенно с тех пор, как они уехали из Одессы в чужую страну, в большой город, куда еще раньше перебрался Осин папа.

На новом месте Лилечка устроилась работать педикюршей. Она старалась не вспоминать ни про школу, в которой проработала 10 лет, ни про русскую литературу, без которой раньше не мыслила жизни, ни, тем более, про свое никому не нужное еврейство. Страна оказалась многонациональной и какой-то совем простецкой. Стране было неважно откуда ты приехал, главное — чтобы человек хороший.

— Это нехорошо, Лилечка, — сокрушалась бабушка, — Мальчик должен знать свои корни. А когда приготовилась умирать, сообщила свою последнее желание:

— И купи Осе скрипку. Зря ли он еврей?

— Не зря, — вздохнула Лилечка. Слезы брызнули, старческие руки успокоились и перестали теребить простыню.

Так Лилечка и Ося остались одни в большом городе в чужой стране. Осин папа был не в счет, ведь он оказался предателем. А все потому, что он уехал первым, позвал за собой маму и Осю, и даже бабушку, а когда они все приехали, признался, что за это время нашел себе новую женщину, и это любовь. Лилечка, узнав про папину любовь, назвалаего предателем, и Ося горько заплакал, но тихо, про себя, чтобы не расстраивать маму. Еще он хотел поплакать о том, что давно не видел моря, но слезы к тому времени кончились.

Ему было шесть, и все, что он помнил про город, в котором родился, умещалось в одном коротком слове «море»

— Мама, а море большое? — спрашивал он по вечерам, держа Лилечку за руку и стараясь заснуть.

— Большое, — клевала носом Лилечка.

— А мы его еще увидим?

— Увидим, — Лилечка замирала, будто забывала дышать, успевая поймать кусочек сна.

В этом сне она видела саму себя в голубой блузке, белых брюках и с распущенными по ветру волосами. Будто идет она по одесской набережной, а к ней подходит молодой мужчина в бархатных мокасинах, в рубашке с жарко расстегнутым воротом, заглядывает ей в глаза и говорит…

— А можно я туда прыгну?

— Куда? — Лилечкин сон убегает, оставляя ее с Осей в чужом городе.

— В море?

Ося не спит, уселся в кровати, видно, что волнуется.

— Можно, — машет рукой Лилечка, — Только плавать сначала научись.

— Хорошо, — тут же соглашается Ося. Он на все готов, лишь бы скорей море увидеть, — А когда мы туда поедем?

— Куда? — зевает Лилечка.

— В Одессу. На море.

— Море не только в Одессе есть. Есть гораздо ближе. Море… Море есть везде. Надо только до берега добраться. Ты спи, спи.

— Я не могу, — вздыхает Ося, — Мне на море хочется.

Лиличка тоже вздыхает. Ей совсем не до моря. До Нового года надо обязательно купить Осе скрипку. Она обещала бабушке, а бабушка у них с характером, кто ее знает, не купишь скрипку — начнет приходить по ночам и качать головой, мол, эх и легкомысленная ты у меня.

— Мама, а кто такой еврей?

— Человек.

— Человек со скрипкой?

Лилечка не отвечает. Она задремала.

— Мам, а мам, — теребит Ося, — А можно я буду ходить на плавание?

Лилечка вздрагивает, просыпается.

— На плавание? Господи, но кто тебя будет туда водить? Ты же в продленке до восьми. А я работаю впритык. Может подождем с плаванием?

— А может попросим папу?

Ося уже и сам пожалел, что такую идею подал.

— Папу мы ни о чем просить не будем, — голос у Лилечки становится металлический, — Спи. Я что-нибудь придумаю.

С плаванием Лилечка ничего не придумала, зато купила скрипку.

— Напиши письмо деду Морозу, — сказала она Осе накануне Нового Года, — попроси все, что хочешь, но учти, он получает так много писем от детей, что может только один подарок подарить. Как напишешь, клади письмо под подушку, а утром проснешься — подарок тут как тут. И не забудь про скрипку.

Ося уселся и стал писать письмо: «Дорогой Дед Мороз. Как твои дела? Как ты себя чувствуешь? Я знаю, что у тебя много дел, а потому приставать не буду. Лучше скажи, а что ты сам хочешь в подарок на новый год? Если захочешь скрипку, я отдам тебе свою. Мне мама обязательно ее купит, вот увидишь».

Ося не хотел скрипку, он хотел собаку. Понятное дело, для чего — чтобы отдать ей бабушкину любовь. Однажды бабушка ему сказала, что сколько в человека вложить любви, столько он отдать должен. Не больше, но и не меньше. Иначе заболеть можно.

— А ты в меня много вложила? — спросил он тогда, беспокоясь.

— Да уж немало, — заулыбалась бабушка, обнимая его. Руки ее были круглые и пахли сдобой.

— А что будет, если заболеть? Умрешь?

Ося так разволновался, что снова стал заикаться, как это с ним бывало раньше, пока к логопеду не сходили, последние деньги не отдали. Мама любые деньги называла последними, а бабушка ее поправляла:

— Деньги последними не бывают. И первыми тоже.

— Так что, — переспросил Ося, выныривая из сдобных объятий, — Если заболеешь, умрешь?

— Не обязательно, — успокаивала его бабушка, — Но и просто болеть — не весело. Да и зачем нам больные мальчики? Нам нужны мальчики здоровые и веселые. Кушай, кушай.

Так Ося понял, что ему нужна собака, чтоб поделиться с ней той любовью, которую ему отдала бабушка вместе со своими пирожками. Но собаку ему не покупали по причине астмы, а Скрипка — вот она, пожалуйста, лежит, как неживая.

Ося посмотрел на Скрипку с неприязнью. Не могла она ему заменить бабушку, вот совсем не могла. И собаку тоже. Спрашивается — кому теперь отдавать любовь?

Скрипка оказалась меньше, чем Ося себе представлял. Она пахла деревом и старыми книгами. Струны ее были какие-то нервные, они все время вздрагивали, будто ждали, когда начнется музыка. Но музыка никак не начиналась, потому что Лилечка не могла найти дешевого учителя.

— Нам нужен дешевый учитель музыки, — говорила она подружкам по телефону, подружкам было неинтересно, и они переводили разговор на другое. Ося трогал струны, и они ему тихо отвечали. Так прошла зима, и снег начал таять, а Ося загрустил.

Когда они приехали сюда, он выучил новый язык быстрее мамы. Понимал почти все, что говорила учительница, но не запоминал. Учительницу звали Мадам Адель, она была пухлая и строгая.

— У вашего мальчика проблемы с концентрацией внимания, — говорила она маме, и ее второй подбородок подрагивал, как сладкое желе, — Мы вас отправим к школьному психологу.

От слова психолог мама начинала психовать. Она швыряла Осины рубашки и носки в стиральную машину и злилась:

— Знаю я ваших психологов. На таблетки ребенка посадят.

Ося удивлялся, он не хотел сидеть на таблетках, да и зачем?

— Мам, — теребил он ее, — А зачем люди сидят на таблетках? Можно же просто проглотить?

Лилечка охала, прижимала Осину голову к мягкому животу, он замирал, вдыхал ее запах, забывал про таблетки, вспоминал море.

— От тебя пахнет морем, — говорил он маме, и она с трудом улыбалась.

Школьный психолог был худым и взъерошенным, Ося про себя прозвал его Воробьем. Воробей говорил на французском и английском, а мама на русском с французскими словами. Каким-то образом она ухитрилась рассказать ему про Скрипку. Воробей задумался, пообещал помочь с учителем музыки, а про таблетки ничего не сказал.

Когда весны стало больше, чем снега, а в школе начались каникулы, Ося принес табель. Оценки были такие низкие, что ему было стыдно.

— Мам, я не очень хорошо учусь, но ты не расстраивайся. Все равно я вырасту. И плавать научусь. А Скрипка подождет, правда?

Но мама сказала, что Воробей нашел ему учителя, и завтра они идут на первый урок.

На следующий день было солнце, в воздухе пахло сдобными булками, Ося шел по улице, вертел головой по сторонам. В одной руке у него была Скрипка в кожаном футляре, в другой мама, улица была широкая, с витринами и людьми, одетыми в цветные плащи. Потом они свернули в один переулок и в другой, совсем узкий. Дом учителя был последний, он стоял в тупике, упирался в берег реки. Ося никогда в жизни не видел реку и потянул маму, чтобы подойти поближе.

— Потом, — сказала она, — Сначала дело.

Ося только и успел увидеть вспученный лед, темно серые полосы воды и чаек.

Дверь была приоткрыта, мама робко постучала, кто-то крикнул из темноты прихожей:

— Антре!

Они вошли. Сначала Осины глаза ничего не различали, зато запах он почувствовал сразу. Это был запах его Скрипки, и он перестал бояться. Зато мама сразу стала маленькой и робкой, потому что учитель оказался очень высоким и, по Осиному пониманию, старым.

— Меня зовут Жиль, — сказал он на неправильном русском, — Очень приятно, — и протянул маме руку.

— Еще бы не приятно, — с гордостью подумал Ося, — Моя мама самая красивая на свете, особенно когда ее щеки становятся розовыми, как сейчас.

Мама протянула ладошку, Жиль схватил ее, поднес к губам и зачем-то поцеловал.

Ося хмыкнул: «Подлизывается, — подумал он, — А зря. Все равно он не такой красивый, как мой папа».

Они зашли в большую светлую комнату, Ося огляделся, ему показалось, что в комнате кроме окон и книг больше ничего нет. В окна заглядывала река, казалось еще немного, и вспученный лед зайдет в комнату вместе с чайками. Жиль усадил маму и Осю на продавленный кожаный диван, прикатил столик на колесиках, на столике дымился чайник, стояли три крохотные чашки и блюдце с рассыпчатыми печеньями-кругляшами. Ося протянул руку, мама строго на него посмотрела.

— За знакомство, — провозгласил Жиль и принялся разливать чай.

— Откуда вы знаете русский? — начала мама разговор.

— Я учился в России. Это было давно. И всего три года. Я плохо говорю, — и Жиль сокрушенно покачал головой.

Седые волосы всколыхнулись, и Ося понял, кого он ему напоминает: в школе на стене висели портреты ученых. Среди них был один смешной, он дразнился, высовывая язык. Мама однажды назвала его фамилию, да Ося, как всегда, позабыл.

— Нет, нет, — сказала мама торопливо и снова покраснела, — Вы говорите прекрасно.

— Нет… Хотелось бы как они…

 Жиль махнул рукой в сторону книжных полок. Ося увидел, что книг у Жиля даже больше, чем у них с мамой. Когда они собирались уезжать, бабушка всплескивала руками и причитала:

— Ну куда тебе столько книг? Лучше свитер лишний возьми.

А мама только наклоняла упрямо голову, совсем как Ося иногда. Ося знал, что в прошлой жизни Лилечка была учителем русского языка и литературы, поэтому они привезли с собой столько книг.

— Можно посмотреть?

У мамы загорелись глаза, Жиль кивнул, она подошла к книжным полкам. Там были книги на разных языках, среди них очень старые, и некоторые на русском.

Ося заерзал на стуле. Ему не давала покоя река, а еще Скрипка. Осе казалось, что как только они попали в этот дом, Скрипка начала поскрипывать внутри своего футляра, вернее поскуливать, будто щенок, почуявший хозяина.

— Ну что же ты, доставай! — Жиль словно прочитал его мысли и показал на футляр.

Ося обрадовался и освободил Скрипку. Знакомый запах слился с запахом дома и книг.

Жиль бережно достал инструмент, погладил пальцами струны. Пальцы у него оказались легкие и тонкие, от них пахло табаком.

— Для начала я расскажу тебе про музыку, ладно? — Жиль перешел на французский, а Ося и не заметил.

Мама взяла с полки книгу, посмотрела на Жиля, он снова кивнул, она уселась на диван, открыла, начала читать, перестала стесняться, но осталась розовой, Жиль подошел, укрыл ее ноги клетчатым пледом, а мама даже не удивилась, как будто они тут давно живут. Жиль пододвинул столик с чаем поближе к маме, а сам продолжал говорить, обращаясь к Осе, но и к маме тоже.

— Музыка — это еще один язык, который понимают все люди. Самый легкий язык. Такой легкий, что его даже запоминать не надо.

«Это хорошо, это мне подходит» — подумал Ося.

— Вместо букв у музыки ноты, вместо рта инструменты, — продолжал Жиль. — Самый точный инструмент — это скрипка. Тебе повезло. Когда ты научишься на ней играть, тебя будут понимать все на свете.

— А трудно научиться музыке? — насторожился Ося.

— Совсем нет, — улыбнулся Жиль, — Если понять, для чего именно она нужна.

— А для чего она нужна?

— Для того, чтобы иногда обходиться без слов.

Ося подумал, что на уроке он часто перестает слушать Мадам Адель, и спросил:

— Это потому, что от слов устаешь?

— Бывает и так, — кивнул Жиль. — Но самое главное — словами можно обидеть, обмануть, а музыкой нет.

Ося вспомнил, как иногда приходиться врать, и как тяжело потом.

— Без обмана легче, — сказал он и поглядел в окно. — А вы плавать умеете?

Жиль не удивился.

— Умею. А ты?

— А я нет. Но очень хочу научиться. Даже больше, чем играть на скрипке, — совсем не соврал он.

Жиль улыбнулся.

— Летом научу тебя плавать. Если мама разрешит.

— А вы дорогой учитель? — заволновался Ося.

Жиль улыбнулся еще шире.

— Совсем не дорогой. Мы с твоей мамой договоримся. Я бы хотел, чтобы она мне давала уроки русского языка в обмен на наши с тобой уроки.

— Это очень хорошая идея, — важно кивнул Ося, — Мою маму до сих пор ее ученики вспоминают и пишут письма, и даже скучают. Я бы ни за что не стал скучать по Мадам Адель. А по маме скучают все.

Он хотел добавить «кроме папы», но вовремя остановился.

— Я уверен, что это так, — согласился Жиль и посмотрел на Лилечку еще внимательней, чем раньше. Потом Жиль показал Осе как правильно держать Скрипку, и Осе понравилось, что для его подбородка есть специальная ямка. Он побаивался смычка, но Жиль объяснил, что смычок всего лишь продолжение пальцев, и Ося ему поверил. Отчего-то Ося запоминал все, что говорил Жиль, и радовался этому. Затем Жиль принес ноты, это были такие книги, только вместо букв там были нотные знаки, они сидели на проводах, будто птицы, и Осе это тоже понравилось.

— А чайки тут есть? — спрашивал он, — А можно сыграть шум реки? А как снег скрипит? А как чай закипает?

Они бы еще болтали с Жилем, но за окном стало темно, и мама подняла голову от книги:

— Ох, — спохватилась она, — Простите бога ради, я зачиталась. Это же редчайшее издание Гиляровского. Я просто не могла остановиться.

Она поглядела на плед на коленях, на теплый торшер в углу, на Осю со скрипкой под подбородком. Ося вдруг подумал, что мама вот-вот расплачется, а почему — непонятно.

— Мама, — заявил он, — Не переживай. Я скоро научусь играть и стану настоящим евреем, как Жиль. Ведь вы еврей? — забеспокоился он, глядя на учителя.

Жиль посмотрел на мальчика, потом на его маму.

— Все мы немного евреи, — улыбнувшись сказал он.

Потом они долго прощались в прихожей, Жиль сиял глазами, мама розовела. На улице был вечер и холод, река казалась черной, даже лед. Ося держался за маму и за Скрипку, шел и сам с собой разговаривал.

— Если море далеко, то и река сойдет... Главное до берега доплыть. Жиль классный, он скоро научит меня плавать и на скрипке играть. Как он прав, что иногда слова совсем не нужны. Достаточно СКРИПКИ, МАМЫ и МОРЯ!

И скрипка покачивалась в футляре, соглашаясь с мальчиком…