• 2021-2 (32)

Ситуация выглядела безвыходной. Но раскисать я не собиралась — уже случалось попадать в переделки и похуже. Жизнь научила меня никогда не опускать лапки и бороться за себя до конца. Однажды, лет пятнадцать назад, положение мое уже было так отчаянно, что я даже собиралась покончить с собой. Однако, как видите, жива.

Сейчас, когда мне хотелось рыдать, воспоминания о давних событиях придавали сил и внушали надежду, что все еще может как-нибудь чудесным образом разрешиться.

Это произошло в 1997 году, в самом начале моей карьеры ландшафтного дизайнера... Я как раз вернулась со встречи с первыми в моей жизни заказчиками. Вошла в свою комнату на двенадцатом этаже. Ну как «в свою»? Кроме меня в ней жили еще три провинциальные девчонки, и принадлежала она столичному пединституту, где я заканчивала второй курс, готовясь в преподавательницы русского языка и литературы. Я метнулась в свой угол, отгороженный книжным шкафом и занавесками.

Подошла к окну и открыла створку. Взобралась на письменный стол, стоявший рядом. Столешница пошатывалась, как бы поторапливая: прыгай скорее. Я «зависла»: всерьез обдумывала, с какой же ноги лучше шагать в небытие — с левой или с правой? День погожий, апрельский, но какой-то лихорадочный, безрадостный. Солнечный свет, резкий, как от прожектора, слепил глаза. Снег лишь местами плешивел на коричневых, в месиво изъезженных газонах. Люди в черных куртках и пальто бежали по улице с потертыми полиэтиленовыми пакетами в руках — хмурые, озабоченные, напряженные, они сталкивались друг с другом и неловко перепрыгивали через грязные лужи. День этот был ужасен. Совершенно очевидно, что дальше может стать только хуже. Подходящий день, чтобы умереть.

Я вглядывалась в унылый, изрытый ямами асфальт, представляя, в каком именно месте упадет и гаденько разлепешится мое тело. И тут обнаружила, что под окном совершилась ужаснейшая банальность — столкнулись два автомобиля. К ним уже примчалась скорая, суетились люди в белых и голубых одеждах. И я ощутила, что сцена безвозвратно испорчена этим чужим несчастьем. Прыгать из окна на стоящую внизу скорую — это уж чересчур позерский поступок. Самоубийство должно быть личным «праздником», и главный герой на этот день полагается один.

Я отвела взгляд от пропасти и лишь теперь увидела на подоконнике лоток из-под маргарина и в нем три зеленых росточка. Третий! Пробился! Это было настоящим чудом. Третий росточек заставил меня спрыгнуть с окна, разрыдаться и истерически захохотать, сквозь слезы глядя на тщедушный стебель…

Подождите записывать меня в сумасшедшие. Сейчас я объясню, почему какой-то там проросший горошек заставил меня трепетать от счастья. Все дело в том, что теперь их, проросших, в горшочке было именно три!

Они попали ко мне случайно. «Волшебный горох» — было написано на конверте, внутри которого веселой погремушкой болтались три горошинки. Его мне вручили на рынке как комплимент за покупку зелени. Еще на конверте было написано: «Загадай желание и посади эти горошинки. Если все три взойдут, твое желание сбудется». Конечно, я понимала — это лишь рекламная шуточка, но… у меня было желание! И не одно! Прямо скажем, единственное, что у меня тогда имелось, — это желания. А еще зачаточное образование и первая всепоглощающая платоническая влюбленность. Ни денег, ни жилья, ни работы, ни мужика, ни перспектив.

Я побросала горошинки в пластмассовый лоток из-под маргарина Rama, наполненный землей, и выставила драгоценность на подоконник. Принялась следить за посадками с той неистовостью, с которой только и можно схватиться за последнюю бессмысленную надежду. Горошинки оказались насмешницами: из земли проклюнулись лишь два росточка. Третий же совершенно не хотел высовываться!

Соседки тоже то и дело как бы невзначай заглядывали в мой выгороженный угол и всматривались в лоточек из-под Rama, но ничего не говорили. Не хотели выносить окончательный вердикт: обломайся! Потому что все жительницы нашей комнаты отличались повышенной деликатностью. Например, если кто-то из четырех привозил из дома настоящие продукты и принимался варить курицу, жарить картошечку или (неслыханно!) котлетки, то все остальные очень вежливо и предусмотрительно выходили в коридор и садились у окна курить, уткнувшись в бессмертные литературные произведения. И возвращались к себе минут через сорок, когда запах еды успевал выветриться: кулинарка дня учтиво проветривала помещение, закончив трапезу.

Все остальное время мы ели одно и то же: рис с маргарином, гречку с маргарином, макароны с маргарином. Мясо, фрукты, настоящее сливочное масло и сладости были нам не по карману.

Мама рассказывала, что в годы ее молодости, когда она училась в пединституте, девочки в общежитии тоже привозили из дома продукты. Но тогда они все садились за общий стол и съедали припасы коллективно. В наше время так поступать уже было не принято. Но зато было принято деликатно отворачиваться как от чужих пиршеств, так и от чужих катастроф.

Что же за желание я загадала, сея горох? Наверное, более трезвомыслящий и взрослый человек на моем месте загадал бы что-нибудь вроде достатка или даже богатства (ведь я была так бедна, что порой приходилось воровать еду в супермаркете, просто чтобы не падать в голодные обмороки). Но мне было всего восемнадцать и больше, чем хлеба, хотелось любви. Взаимной. Половина задачи была решена: сама я уже втюрилась в офигенно красивого парня с длинными музыкальными пальцами, бесконечно добрыми глазами и постоянной тихой улыбкой на лице. Не то чтобы ему все нравилось — просто его ничто не возмущало. Такая спокойная понимающая улыбка бывает у очень сильных и надежных людей, которые знают, что справятся со всем, что бы ни случилось. Если бы рядом оказались подсолнухи, то они крутили бы головками, следуя за ним, а не за солнцем. Еще у Егора были длинные, как у девчонки, ресницы. И я загадала: «Чтобы он признался мне в любви».

В этой мечте вообще-то не было ничего сверхъестественного. Я чувствовала, что нравлюсь ему. Мы подолгу болтали, ходили на каток. Он играл для меня на гитаре. А однажды снял со стены кафешки картину, которая мне понравилась, выкупил и подарил. И если влюбляться, то именно в такого: умного, яркого, сильного и доброго, чистого.

Проблема была одна: я невероятно его стеснялась. Не знаю, чего было больше в этой парализующей застенчивости: нормальной девичьей неопытности и скромности или же отвратительной стыдливости нищенки. Не то чтобы он был богач. Отнюдь. Но все-таки гораздо более благополучен, чем я. Он считал себя «на мели», когда не мог купить пакет травки к вечеринке. А я — когда перескакивала через турникеты в метро, чтобы не платить за проезд, и дня по два ничего не ела. Такой сюжет с материальным неравенством в моей жизни появился в первый раз. Никогда прежде я не чувствовала себя заметно беднее, чем кто-то. В нашей деревне у всех был примерно один уровень жизни. Невысокий, но это не унижало — ведь так жили все. Богачи и богатство казались выдумкой, пережитком из дореволюционных романов.

И вот теперь я не знала, как общаться с тем, кто обеспечен чуть лучше, чем я. Про романы между парнями с достатком и бесприданницами я читала у классиков и видела в кино. Все эти истории плохо заканчивались, а девушки в мезальянсах выглядели крайне удручающе и уязвленно — взять хоть «Бедную Лизу», «Униженных и оскорбленных» или популярный тогда сериал «Богатые тоже плачут». Опасно для простушки связываться с барчуком. Поэтому меня в отношениях с Егором метало от жаркой, щенячьей открытости к ледяному «безразличному достоинству». То я часами смотрела ему в глаза, болтая ни о чем, то пропадала на недели и игнорировала его записки.

Когда в моих грезах Егор стаскивал с меня юбку, я всегда, даже в мечтах, начинала судорожно закрываться руками, пытаясь скрыть многочисленные стрелки на колготках, прихваченные лаком для ногтей.

Хотелось, чтобы исчезло все то наносное убожество, которое навалилось на меня из-за нищеты. И чтобы однажды он увидел меня равной. Такой, какой я на самом деле была. А не жалкой голодной девицей в рваных колготах с ободранной дерматиновой сумкой, прыгающей через турникеты, которая ни разу не бывала на рок-концерте и не имела денег поставить в зуб пломбу.

Мне хотелось хоть раз показаться в нормальной одежде, сытой и расслабленно-уверенной. А не напряженно-затравленной, как я выглядела девяносто процентов времени. Я знала, что эта капля уверенности в себе решит дело. Но как ее получить? Тут без чуда не обойтись — здравствуйте, три горошины!

Я ждала. Поливала все три. И ту негодяйку, которая не хотела всходить, тоже. Но когда у двух первенцев уже зеленело по четвертому листочку, я поняла, что на третьего нет никакой надежды. От безысходности я раскопала эту подлую горошину. И тут же поняла, что в неудаче виновата я сама. Убогая горошинка оказалась вполне сильной и старательной: из нее тоже, как и из двух других, вылупился росточек. Но при посадке я закопала несчастную так глубоко, что росток не смог пробиться к поверхности. Он погиб под слоем земли и теперь был совершенно высохшим, коричневым, скукожившимся. Как я могла так опростоволоситься? Я, которая все детство провела, копаясь в огороде, и посеяла не одну грядку этого проклятущего гороха? Я брезгливо бросила гадкую горошину назад в горшочек и вообще забыла про этот бессмысленный эксперимент. Перестала поливать эту унылую дрянь и вспоминать о ней.

Ирония заключалась в том, что в тот день, когда я встала на подоконник, третья горошина стала ростком и загаданное мною желание действительно исполнилось: утром Егор признался мне в любви. Но после этого произошло еще кое-что, и теперь я точно знала, что мы никогда. Никогда. Никогда. Никогда не будем вместе. Чтобы выжить, мне придется вытравить из себя всю нежность. Сентиментальность. Наивность. Я смотрела на три горошины и истерически смеялась, но уже почти не отчаивалась. Жить можно и без Егора. И без любви. И без идеальных фантазий. Ну хотя бы выживать.

Когда принимаешь твердое решение жить, окружающий мир быстро смиряется с этим желанием и перестает испытывать на прочность. Да и ты перестаешь разбрасываться ресурсами и становишься очень цепкой.

Дефективная горошинка каким-то чудом собралась с силами и все-таки вытолкала на поверхность росток. И какой мощный! За неделю он догнал своих более удачливых товарищей. Из него бодро выпростались три зеленых листочка. Горе-горошек яростно возвращался из небытия, азартно наверстывая упущенное.

Первые две горошины как будто знали, что у них огромная жизненная фора и бравировали своим избытком сил и времени: вальяжно обросли многочисленными усиками, на манер французских париков свисавшими средь сочных, похожих на сердечки листиков. Хвастунишки тянулись нежными пружинками во все стороны света, а также вниз и вверх. Горошки уже путались в своих усищах, гнулись под их тяжестью, но... никак не могли захватить щупальцами прутик, воткнутый мною в землю рядышком для их поддержки. В это время несчастливый росток выбросил всего пару аккуратных и очень разумных завитков, которыми сразу уцепился за спасительную вертикаль и старательно ее обвил. Подтягиваясь на опоре, он принялся уверенно карабкаться вверх. Смешнее всего, что полноценные горошки так и не нащупали предложенную опору и в итоге повисли на младшем братце. Он великодушно подставил им плечо.

Я решила брать пример с этого горошка. И пока девушки поблагополучнее искали неземную любовь, долго раздумывая над призванием, дарованиями, смыслом жизни и высокими целями, и воротили нос от недостойных занятий и сомнительных предприятий, я цепко схватилась за первый же шанс (а он вскоре представился). Точно так же я собиралась действовать и сейчас — решительно и собранно.

Поделиться