• 2016-4

«Легко быть несчастным, если ты знаешь причину своего несчастья, а ты попробуй быть счастливым, зная это… Я услышал это от своей сестры и как-то сразу по-другому стал относиться к каждому дню своей жизни. Пусть день самый обычный, как все дни, но он, этот день, больше никогда не вернется. С некоторых пор это стало моим принципом жизни».

 

Антону Якимову 31год. Родился и живет в России. Его родной город Краснокаменск в Забайкалье. В силу обстоятельств и тяжелой болезни (ДЦП), учился дома. Антону всегда хотелось поделиться с людьми своим видением жизни, ведь порою люди живут постоянно куда-то спеша, суетятся, бегут, не замечая в спешке, как прекрасна жизнь. А вот Антон, к сожалению, не может бегать... Писать, как все люди, руками — он тоже не может. Выразить себя в поэзии и в прозе ему помогает специальное изобретение. Его мама Елена рассказала нам о жизни Антона: «Похожее устройство, которым Антон пишет, я случайно увидела в документальном фильме. Фильм был о мальчике, который, как и мой сын, не мог писать рукой, а писал с помощью приспособления, приделанного к голове. Мы попробовали сами соорудить из шахтерской каски что-то подобное. Сначала не получалось, а теперь Антон освоил и пишет как дятел (это я так в шутку ему говорю). Когда Антон рос, мы занимались с ним спонтанно — не было определенной программы. В основном, занималась я. Очень помогала дочь, она младше его на шесть лет — закончила школу с золотой медалью, университет МГУ им. Ломоносова. Учителя с Антоном не занимались, потому как наши медики вынесли вердикт «необучаем», как это часто бывает. Даже его дееспособность пришлось доказывать через суд.

Антон очень тонко чувствующий человек».

Рассказы и стихи Антона Якимова — это нескончаемый источник любви к жизни, восхищение красотой мира, сочувствие и сострадание. Да, легко быть несчастным, а попробуйте быть счастливым, когда для этого, казалось бы, нет никаких оснований…

 

 

Другая жизнь

Жила-была лошадь. Она жила в старой конюшне, переделанной из гаражей, в нескольких километрах от небольшого провинциального городка. Это была очень умная, добрая, немного печальная лошадь, с большими серыми грустными глазами. Днем она работала, а вечером ее отпускали погулять на поляну со скудной осенней пожухлой травой. Ее звали Белла. Когда-то Белла была цирковой лошадью: и стать, и ум. Горда, легка в движениях, цокот копыт, блеск взора, изящество и грация… Но однажды Белла упала прямо на арене цирка. Жокей сначала не обратил внимания — упала да упала, мало ли лошадей падают, но лошадь не смогла встать, она сломала ногу.

— Ей уже восемнадцать лет, сможет ли она вернуться на арену и выступать с той же легкостью, сможет ли выдерживать огромные нагрузки? — спросил жокей ветврача, поглаживая рукой по серебристой гриве Беллы.

— Встанет, она сильная, но вот будет ли прежней — не могу точно сказать. Поживем — увидим, — ответил ветеринар.

Долгое лечение, антибиотики, витамины, охранительный режим. Но то ли кости срослись неправильно, то ли перелом был тяжелым, только Белла начала прихрамывать, и встал вопрос о списании ее на пенсию. Так лошадь попала в эту конюшню. Первое время она тихо стояла в стойле, а когда закрывала глаза, то слышала шквал оваций и восторженные крики «Бра-а-а-в-о-о!» Она тосковала по своей цирковой жизни, плохо ела. Ее совсем было хотели списать, но однажды для Беллы началась другая, вторая жизнь.

Тем утром она вдруг почувствовала что-то необычное в поведении конюха. Он долго говорил о чем-то с хозяйкой конюшни, потом вдруг, вместо того чтобы, как обычно, выпустить ее на пастбище, начал надевать на нее седло. Белла встрепенулась, навострила уши — она не могла понять, к чему эти необычные сборы.

Подъехала машина, и из нее вдруг вынесли маленького мальчика. Это был худенький, бледный ребенок в очках, ему что-то долго объясняли, а затем подвели к Белле. Мальчик протянул свою худенькую ручку к лошади, и Белла почувствовала нежное, трепетное прикосновение холодной мальчишеской руки. Этот мальчик был не такой, как те ловкие и смелые наездники, занимающиеся здесь. Белла склонила голову, что-то подсказывало ей, что она не должна делать неосторожных движений. Ребенка аккуратно посадили в седло. Белла почти не ощутила наездника, настолько худеньким был мальчик. Сначала все что-то говорили, давая пояснения и подбадривая необычного наездника, а затем конюх медленно повел лошадь по кругу. Восторг, гордость, замирание сердца, бесконечную благодарность и уважение к лошади испытывал этот маленький мальчик, и с этого дня всем своим огромным сердцем он был предан лошади.

Так для ребенка и лошади началась ДРУГАЯ ЖИЗНЬ.

 

Когда Ким родился, у него была клиническая смерть. Его выдавили простынями акушерки, со словами, что он все равно уже «мертвяк». Так, усилиями дежурных акушерок и его измученной первородящей мамы, он пришел на этот свет. Но, очевидно, он уже тогда хотел жить и, всем на удивление, начал дышать, а потом он орал день и ночь. Орал до трех лет. По очереди родители носили его на руках. Отец однажды проснулся ночью и стал убаюкивать пустые руки, потому что Ким в это время орал на руках мамы. Провинциальные врачи ничего не говорили. И до полутора лет Ким жил с диагнозом «здоров». А потом в областной больнице, куда его повезли, после длительных обследований и снимков позвоночника, вынесли диагноз-приговор: ДЦП… со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Это было началом «хождения по мукам». Ким и его мама буквально не выходили из больниц. Мама снова и снова везла Кима к врачам, в санатории, к костоправам, даже к знахарям. Надежда умирает последней. Киму было три года, и он много чего понимал: знал алфавит, уйму сказок и разных историй, которые ему рассказывала или читала мама во время очередного курса лечения. Делала это в перерывах между процедурами или во время их, лишь бы он не плакал. В то время Ким уже умел хитрить и орал уже со смыслом, замолкая при чтении очередной сказки или стихотворения.

Каждый год его возили в санаторий в Евпаторию. Здесь Киму усиленно проводили массаж, грязелечение, и даже подрезали уздечку языка, чтобы он начал наконец говорить. Однажды, видя бесполезные мучения матери ребенка-инвалида, добросердечные врачи предложили отдать Кима в спец учреждение для таких как он. Но его не отдали. Очевидно, любили. И вот настал тот день, когда на очередной консультации в областной больнице молодой, амбициозный и, по словам мамы, очень красивый рыжий врач-невролог сказал, что такое заболевание лечению не подлежит и что если нужен здоровый ребенок, то можете родить другого, пока не поздно. У мамы тогда впервые в жизни и, наверное, в последний раз в жизни была истерика. Больше Ким не видел, чтобы она так рыдала. Она словно угасла. Вроде бы, все как всегда, но свет, тот лучистый теплый свет надежды в ее глазах погас.

Теперь каждое утро Ким просыпался с улыбкой на лице и ожиданием чего-то нового и обязательно хорошего. Вернее, он открывал глаза и в первый момент задумывался о том, что с ним произошло вчера. Хорошее или плохое, а когда понимал, что это не сон и он действительно ехал на лошади, то улыбка озаряла его лицо. Улыбался он всегда боязливо, потому что думал — мало ли что могло произойти в то время, пока он спал. Вдруг его улыбка будет некстати…

Чаще всего утром к нему подходила усталая мама, которая пришла «с суток», и на лице у нее была, скорее, вымученная гримаса, чем ответная улыбка. Но теперь он улыбался смело, легко, счастливо. И при виде его улыбки лицо матери озаряла такая же милая, смелая улыбка в ответ. Он давно не видел, чтобы она улыбалась искренне, без этой вечно вымученной гримасы.

Закончив все утренние повседневные процедуры, они наконец начинали собираться на конюшню. И, о чудо! Он поймал себя на мысли, что ни разу не подумал о том, что о нем скажут добродушные соседи или те красивые и здоровые девчонки и мальчишки, шагающие в школу или на спортивную площадку. Он не думал о тех любопытных детишках, которые обычно сбегались со всего двора, когда его выносили, чтобы посмотреть на это «странное существо», ухмыляясь и перешептываясь друг с другом, разглядывая Кима. Он думал только о том, как он встретиться с Беллой.

Вот и собрались: теперь надо сесть в коляску, привязать ноги, чтобы он с нее не слетел, и вперед. Он взглядом показал на морковку, приготовленную для Беллы. Ах, чуть было не забыли! Наверное, Белла не сравнивает его с другими, она просто воспринимает его таким, какой он есть. Ведь животные чувствуют доброту, а его маленькое сердечко было переполнено той чистой, искренней, непосредственной добротой, готовой в любой момент выплеснуться навстречу любому, кто будет с ним рядом. Он не знал этого мира, но очень любил жизнь. Любил яркое солнце так же сильно, как любил ветер, а вьюгу и снег — так же сильно, как тихую дождливую погоду. Он всегда удивлялся и восторгался красотой и совершенством этого мира. В мире все так гармонично, а он не очень-то вписывается в эту гармонию жизни. Ну да ладно, подумал Ким, прогоняя грустные мысли. Они уже подъезжали к конюшне.

Белла, как и мальчик, некогда чувствующая свою ненужность этому миру, вдруг ожила. За две недели нежные, почти невесомые прикосновения рук Кима сделали то, что не могли сделать умные эскулапы прежней цирковой жизни. Лошадь, как и Ким, жила ожиданием встречи с маленьким наездником. Она вновь начала есть траву, бегать галопом по лугу, и даже изредка косить глаз на красавца жеребца в черно-белых яблоках и с длинной блестящей гривой.

Тихим ржанием она встретила Кима, склонила голову и осторожно потерлась головой о плечо сидящего в коляске мальчика, а он нежно гладил шею лошади своей неуклюжей рукой, протягивая ей морковку. Пока Белла с аппетитом поедала гостинцы, он рассказывал ей о том, как провел эти дни. Спрашивал, зажила ли ее нога, а Белла вдруг начинала, как в цирковом выступлении, тянуть то одну, то другую ногу, при этом она кланялась Киму, чем вызывала полный восторг мальчика и всех тех, кто был свидетелем этой трепетной встречи Кима с лошадью. А потом опять он ездил на лошади, ощущая себя здоровым, крепким наездником. В эти минуты Ким забывал о своей болезни, забывал о том, что ждет его когда-то потом. Он был совершенно счастлив. Теплая спина лошади согревала не только его слабое тельце, но и душу. Он весело смеялся, когда конюх шутя, называл его джигитом. Обнимая обеими руками шею лошади, он шептал ей, как ему здесь хорошо, как не хочется возвращаться домой, где его жизнь ограничена замкнутым пространством квартиры, где он вынужден быть один в четырех стенах, где его единственное любимое занятие — встречать рассвет, наблюдая, как рождается день. Еще один день его жизни...

Весной у Беллы родился жеребенок. Он был в черно-белых яблоках, с серыми красивыми глазами, как у Беллы.

 

 

Зимние стихи

Я сегодня во сне

Бежал по заснеженному полю…

Я бежал босиком

И совсем не чувствовал боли.

А душа смеялась и пела,

И так рвалась на волю…

Я бежал навстречу ветру к восходу солнца,

Но рассвета лучи постучали в мое оконце.

И открыл глаза, и растаял сон…

У окна инвалидная коляска — моей жизни печальный фон.

 

 

Сегодня за окном идет пушистый снег,

А по тротуару шагает человек.

Мне хочется спросить, куда же он бредет,

Но я здесь у окна, а человек далек.

Быть может, на работу спешит и волнуется,

Возможно, на свидание, а там, глядишь, влюбится.

Не дай бог заболел и бежит лечиться,

А может, ничего не умеет и спешит учиться.

Скорее всего, просто гуляет, о душевной гармонии мечтает.

Он даже не подозревает, что кто-то с ним мысленно шагает.

 

 

Я видел сон, как белая метель слепила мне из снега колыбель,

Я спал там сладко, видел сны малиновые,

Из детства мишка мне приветы посылал

Я угостил его кусочком облака,

Он попросил, чтобы его с собой забрал…

 

 

А зима уходит прочь

По-английски, не прощаясь

А зима уходит в ночь,

В непогоду одеваясь.

Ты, зима, меня возьми

Я весне совсем не нужен,

Будем вместе мы идти, перепрыгивая лужи,

А в пути не подведу, я привык один скитаться,

В сильный ветер не склоняться,

Серым будням улыбаться,

Воспевать в стихах метель,

Солнцем зимним восхищаться.

 

Давай с тобою в январе представим лето на ковре

И шорох трав зиме назло,

Как нам с тобою повезло.

Мы птицу счастья позовем

И вместе песню пропоем.

А если птица не захочет в неволе петь нам в унисон?

Мы скажем: «Птица, это сон, но спой же с нами в унисон.

 

Попробуй с нами на ковре представить лето в январе…»