• 2016-4

— Георгий! — сказал зав. отделом инженеру испытательной группы. — Делать нечего. У меня разнарядка. Поедешь на две недели в совхоз. Больше некому. То есть, остается Каприн, но ты его знаешь. Зайди к Игорю, он тебе сапоги выдаст.

Конечно, Левшин знал Каприна, молодого специалиста и отъявленного разгильдяя. Каприн свою работу за кульманом выполнял образцово. Но периодически у него с начальством случались такие вот разговоры:

— Каприн, ты должен поехать в совхоз.

— Не поеду. Вы сами прекрасно знаете, что распределенных молодых специалистов можно нагружать только профессиональной работой. Это закон.

— Каприн, с тобой по-человечески разговаривают. Некому больше ехать. Группа Шпака только что неделю на овощехранилище отфигачила. Левшин все лето из командировок не вылезал. Надежда беременная. Руководители отдела мне нужны здесь. Кого я пошлю? Дину Михайловну, у которой двое детей в школу ходят?

— А мое какое дело? Дину так Дину, она свое в молодых специалистах уже отпахала.

— Ох, доплюешься ты в колодец, Каприн. Когда-то ведь твое распределение закончится...

— Да увольняйте меня хоть сейчас. Я уже знаю, где работать буду! — и т.д.

Мысленно матеря Каприна, но и втайне восхищаясь, Левшин пошел получать сапоги. Были они не простые, а со вшитой в носок стальной пластиной. Орудие убийства, а не сапоги.

В назначенный день институтский автобус после трехчасового путешествия высадил его вместе с другими приговоренными перед общежитием совхоза. Это был помещичий дом в два этажа со стенами метровой толщины. Внутри он был разделен наподобие казармы.

— Народ! — провозгласил некий молодой спец из отдела легковушек по кличке Граф. — Началась новая жизнь. Будем пить, драться, трахаться!

— Знаем мы твою жизнь, — флегматично отозвался инженер отдела трансмиссий Рома. — Найдем тебя завтра у дверей в синяках. И не будешь помнить, как и где ты их заработал.

Для Ромы это была необычно пространная речь. Он был молчун, этот Рома, и довольно милый парень, если вы к нему привыкли. Но в нем было около двух метров росту, а в лице все было каким-то гипертрофированным — и губы, и уши, и нос. Челюсть и зубы в ней были просто лошадиные, и когда Рома разговаривал этим речевым аппаратом, в нем кипела и пузырилась слюна, которая легко могла сойти за пену бешенства. И еще — с Ромой нельзя было здороваться за руку. Вашей руки он просто не чувствовал. Со всеми вытекающими.

Сейчас этот Квазимодо меланхолично распаковывал свои съестные припасы, зная наперед, что и в дополнение к местной столовой их не хватит на две недели, стандартный срок совхозной ссылки.

Что до Жорки, то хотя у него и была с собой гитара, но он не хотел, чтобы к нему сейчас приставали с просьбами петь есенинского «озорного гуляку» и тому подобное. Уже около месяца в голову к нему стучалась мелодия, и ее надо было как-то одеть словами. Поэтому он завалился со своей тайной тетрадкой в койку и выводил, шевеля губами: «Для королей пришло дурное время — об этом знает каждый дуралей — Да будет так, поскольку наше племя — со страшной скоростью свергает королей».

Это был наконец-то найденный финал. И вовремя, ибо отмечание приезда уже начиналось.

 

На следующий день их вывезли на поле. Погода была подходящая, вернулось лето, почему-то называемое бабьим. Работа была даже приятной — они шли вдоль полосы скошенного клевера и закидывали его вилами в тракторный прицеп. На соседнем участке что-то пололи местные девчонки.

— Эй, Москва! — крикнула одна. — Что вчера вас никого на танцах не видели? Приходите в пятницу, мы своим скажем, чтобы вас не очень обижали!

— Не трудитесь, — ответил кто-то. — С нами Рома. Он им подмигнет, и они друг друга в дверях передавят.

Обед привезли прямо на поле. Но вместе с обедом приехала бригадирша.

— Мне нужен один доброволец. Срочно. Работа легкая. Ну?

Народ напряженно молчал. Не стоило, ох не стоило Левшину высовываться и всех выгораживать. Но мы крепки задним умом, и не знал он, что грядут события, после которых его станут называть садюгой и вивисектором, а с подачи Графа — еще и «неуловимым Джо».

В конторе их ждал белобрысый пацан лет тринадцати.

— Это Юрик. Будете пастухами, — объявила бригадирша. — Его напарник вчера, когда бегал за телками, попал в яму и ногу сломал.

Левшин подумал было, что это какая-то совсем уже небывалая прыть для тринадцати лет. Не сразу вспомнил исходное значение слова «телка».

— Лошадь дадите? — поинтересовался он.

— Вон ваша лошадь дожидается, — кивнула в окно бригадирша. Посмотрев туда, он увидел трехосный грузовик из тех, что в народе называют «колуном». Больше разговаривать не пришлось — телки были голодные и содержались за пять километров от конторы. Колун, нещадно подбрасывая их в кузове, греб всеми тремя осями по проселку, каким-то колеям и просто по луговине. Что-то от родео в этом все-таки было. Наконец они подъехали к загону, внутри которого, очень тихие, ходили телки, двести штук, и собирали последние былинки.

— Вот вам хлыст, — протянул Юрик орудие труда. — Мы их сейчас выпустим, встанем по углам поляны, и пусть пасутся тут рядом. Пойдут дальше — отгоняйте обратно, — и он снял жерди с ворот загона.

Последующие четыре часа тянулись с приятной ленцой. Телки кинулись собирать травинки прямо у загона и не делали серьезных попыток отбиться. Левшин даже сидел какое-то время в умильном созерцании. В сумерках они загнали стадо за жерди, погрузились в колун и поехали домой. Подумалось даже, что в жизни все-таки бывает везение— ведь Рома, Граф и все остальные целый день махали вилами.

На следующее утро два ковбоя опять стояли перед загоном. Юра инструктировал:

— Есть невозделанное поле. Вон там, в километре. Нельзя по дороге давать им сойти в сторону. Там слева клевер для покоса им на зиму, а справа — овес, это вообще не для них. Если они туда залезут, у нас будут неприятности.

— Да ладно, Юра, все ясно. Выпускай их, зараз, и направляй голову колонны. Я замыкаю.

Телки, подзаряженные накануне и отдохнувшие за ночь, начали вытягиваться в цепочку вдоль тропы. Но задние напирали, и поскольку колонна шла не быстро, начали поглядывать по сторонам.

— Юрик, шугани-ка их, пусть продвигаются поживее!

Раза два щелкнул бич. И вдруг стадо, охваченное паникой, рвануло вперед. Левшин дал последним телкам проскакать мимо и побежал с ними. Но удержаться рядом с проклятыми тварями не смог. Они скакали, как лошади, и разрыв нарастал. Юрик, видимо, приложил опыт и резвость, потому что как-то затормозил голову колонны. Но тут до запыхавшегося Левшина донесся его испуганный крик:

— Дядя Жора, они лезут в овес!

Только тут он понял, что маленькая победа оборачивается бедой. Вся колонна развернулась в цепь и широким фронтом лезла в овсяное поле. Левшин и Юрик попробовали перехватить лидеров и загнать их обратно. Но тут же вперед вырывались другие. Остановить вдвоем две сотни телок, развернутых в цепь? Немыслимо. Алчные твари быстро шли вперед, срывая на ходу лишь верхние метелки овса и нещадно сминая остальное. Левшин прикинул глубину тыла и отчаянно жестикулируя, просигналил Юрику бросить телок и бежать вперед, в поле. Им удалось отыграть метров пятьдесят у наступающего врага. Они сблизились. Левшин хрипло проорал что-то. Юрик кивнул. Они разбежались в стороны и засели в овсе на пути лидеров. Когда те приблизились, оба ковбоя с дикими воплями выскочили из укрытия и обрушили бичи на головы врага.

Эффект был глубоким. По видимому, телками поочередно управляли либо голод, либо паника. Паника сейчас брала верх. Второй раз за день стадо обратилось в бегство. И второй раз ковбои с удовлетворением наблюдали его, уверенные, что победили. Так продолжалось, пока последняя телка не покинула поле, и не стало ясно, что они не собираются останавливаться. Левшин постарался разглядеть, какая еще напасть могла ждать их впереди. То, что он увидел поверх голов удирающего стада, заставило его побелеть.

Была на совхозных угодьях брошенная деревня — обычное дело, Левшин их видел без счета в своих байдарочных странствиях. Последние ее обитатели, неистребимые деревенские бабушки, переехали от безысходности к детям, в панельные хрущобы Волоколамска. Но пяток домов в летнее время продолжал жить: теперь уже младшее поколение приезжало выращивать для себя картошку, помидоры и неизбежную культовую клубнику. Заборы по большей части отсутствовали — от кого отгораживаться, когда в призрачную деревню не вела ни одна дорога?

Сейчас на эти кущи катилась лавина. Первые телки уже достигли участков и на бегу обжирали, но в основном давили посадки. Разъяренные бабы выскакивали из домов, вооруженные чем попало, и бесстрашно перекрывали собой путь к грядкам. С тыла не менее озверелые ковбои нещадно гнали стадо вперед, ибо только паника могла изгнать ненасытных телок из деревни.

Все кончилось в какие-то минуты. Покинув деревню, стадо продолжало нестись по прямой. Там лежал пологий холм, засеянный клевером. Но телки, что называется, понесли. Оба пеших ковбоя окончательно выбились из сил и тяжело дыша, наблюдали, как последние твари скрылись за вершиной холма.

Мысли Левшина приняли уголовно-процессуальное направление. Может ли он отвечать за исчезновение двухсотенного стада? Принимая во внимание средства, которыми он располагал, и отсутствие профессионального образования — все-таки он был инженером, а не пастухом, —выходило, что не может. Но он жил в особенной стране, где всегда было место подвигу. И если страна устами начальника приказывала тебе стать пастухом — так тому и быть. Поэтому в реальном исходе дела о телках Левшин уверен не был. Сзади, из деревни, неслись матюги, выводимые мелодичными женскими голосами. Но из задумчивости его вывел Юрик.

— Интересно, что-нибудь их остановит или они устанут?

— Не знаю, — прохрипел Левшин, смахивая пот рукавом. — Там, куда они бегут, ближайший город — Малоярославец. Потому что позади — Москва.

В этот момент оба ощутили что-то странное. Ковбои переглянулись. Сомнений не было — это дрожала земля. В следующий момент через холм обратно пер черно-белый поток телок. Их глаза реально повылезали от ужаса. Никакие скачки сегодняшнего дня не шли в сравнение с этой. Нечего было и думать их останавливать, если ты еще собирался жить. И ковбои без слов отскочили в стороны. Уже все стадо было на этой стороне, а причина паники оставалась неизвестной. Затем на четком силуэте холма показался одинокий трактор. Он был вооружен каким-то сеносгребательным устройством, напоминавшим огромную челюсть. Переваливаясь на истоптанном склоне, влупив фары и щелкая этой челюстью, трактор гнал телок обратно на деревню. Бабы и их грядки трактористу были до фонаря — это были городские бабы, чьи мужья могли в любой момент достичь ликеро-водочного магазина и имели прочие мелкие удобства. В деревне матюги поднялись мелодически — на октаву, а текстово — в заоблачные высоты, где Левшин еще не бывал. Но удивляться было некогда — у него возник план, как остановить войну.

— Юрик! Бежим к овсяному полю! Заворачивай их, паскуд, в сторону загона. Я их там встречу!

Сам он бросился к загону по азимуту, форсировал какую-то речку глубиной по пояс и был у ворот как раз в тот момент, когда телки, похоже, уже подуставшие, появились в виду. Последним усилием он завернул их в ворота. Навесил последнюю жердь. И упал рядом.

Вечером в большом доме Левшин долго и мучительно снимал сапоги. Он и не заметил, что в кровь сбил ноги. Проклятые сапожищи не были созданы для бега. Боль была адская, и Граф, обычно далекий от альтруизма, поил его собственной водкой, а Рома внес наверх по лестнице, как малого ребенка. В последующие дни это вошло в распорядок: его сносили с лестницы, по которой он не мог сделать ни шагу, и забрасывали в кузов колуна. На месте Юрик снимал жерди с ворот. Выходили телки. И Левшин забывал о боли. Оставалась только ненависть к этим тварям и холодный расчет.

После Бородинского боя со стадом они изменили стратегию. Все придумал Юрик. Речка, петлявшая неподалеку от загона, образовала большие излучины, на которых были заливные луга. Немного приноровившись, одинокий ковбой — обычно Левшин — мог погнать стадо вдоль реки. У входа на излучину их поджидал авангард — обычно Юрик — и в несколько ударов бича загонял вовнутрь. Рукава реки здесь сходились, оставляя проход в десять-пятнадцать метров. Этот рубеж ковбои запирали шутя, и телки весь день более-менее покорно ходили по кругу. Лишь раз или два наиболее предприимчивые особи пытались удрать вброд. Но в воде они были очень пугливы, и эти попытки легко пресекались. И так со временем упростилась эта работа, что Юрик, например, коротал время, прячась на пути у телок, чтобы потом внезапно выскочить и засветить какой-нибудь между рогов. Левшин и сам иногда выходил поупражняться с бичом, и однажды телка проволокла его по земле метров десять. Но это было только оттачивание техники и напоминание, кто здесь истинный хозяин положения. В большом доме, перебинтовывая ноги, Левшин рассказывал о достигнутых победах. И приобрел репутацию врага всего живущего, которая прочно приклеилась и последовала за ним в институт.

Уезжая домой, Левшин не знал, что подарить Юрику. И подарил свою «выездную» гитару. Другая, концертная, из дома почти не выходила.

— Я же не умею играть, дядя Жора!

— Ничего. Учись. Я наверняка еще приеду. И помогу.

 

Дома он сочинил инструменталку в стиле «кантри». Она называлась: «Раз-ковбой, два-ковбой».