«Иногда я думаю, что Венеция не имеет настоящего, что она вся состоит из воспоминаний, из старины и, как говорят итальянцы, aldia, находится по ту сторону. Новые события, старые истории — для Венеции все едино. Здесь только призраки танцуют па-де-де, вызываемые на бис вашими воспоминаниями. Venietiam, возвращайся опять. По преданию, по этой латинской фразе и была названа Венеция…»

Марлена де Блази. Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман.

Зачерпнув из склянки вазелин, я покрыла толстым слоем лицо Тадеуша. Из последних сил сдержала восторг и плотское возбуждение, рожденное на кончиках пальцев от прикосновений к бугоркам морщин, расчертившим лоб, к притихшим венам на висках, к гипертоническим паучкам. Насладилась шелестом смазки, пропитывающей густые жесткие брови и появившуюся щетину. Удалила излишки из глазных впадин и уголков губ, выудила ноготками из носовых отверстий. Готовая пластическая масса размякла от тепла моих рук, послушно легла на лицо поверх вазелина. Смачивая пальцы в прохладной воде, мягкими движениями, повторяющими кожные линии и мускульную фактуру, я распределила полимерную глину по покатому лбу, по заострившимся скулам, проработала носогубные складки, тщательно вылепила безвольные губы, растянула остаток на срезанный, переходящий в шею подбородок.

Глянула на часы. Обычно скульптурный пластик затвердевает через полчаса при комнатной температуре. Но остывающее тело Тадеуша могло замедлить процесс. Я плотно задернула шторы. Поднесла включенную настольную лампу, подсушивая глину, равномерно распределенную по лицу покойного.

Беспокоиться не о чем! Вся ночь в моем распоряжении.

Через час я уйду, скрыв следы преступления, случившегося не по вине амока, а по велению ослепительного экспромта, прожегшего насквозь мою суть и поднявшего ее на недостижимый, недосягаемый ранее уровень — творящего палача. Я уйду, унося слепок лица синьора Тоцци, готовая приступить к созданию новой коллекции, загодя нареченной «Пороки — Vizio».

Добродушный и чрезмерно общительный масочник, до вчерашнего дня державший крошечную лавочку на Риальто и зазывающий праздный люд в надежде продать акриловые штамповки, положит ей начало, станет бессмертным в одноименной маске «Тадеуш — Доверчивость или святая простота» — «Credulita o semplisita santa».

Уйду, тихо прикрыв дверь, вспомнив, кто я на самом деле.

 

За два дня до...

— Детка, отцепи меня, — жалость в голосе прикованного к кровати Кости не стоила внимания.

Удовлетворив его плоть, я вскармливала осязание. Мои руки скользили по влажному телу, лепили его, исправляли невидимые дефекты, сглаживали их, рождали совершенство. Порой кажется, часть моей души заключена в кончиках пальцев, она заблудилась в папиллярном лабиринте, не рассчитывая выскользнуть на свободу. Тело моего парня, молодое и сильное, не нуждалось в реконструкции. Оно дарило эстетическое удовольствие.

— Кара, милая, мне пора отлить, — дрогнула вторая умоляющая нотка.

Исполнялась привычная увертюра. Чем она продолжительнее и драматичнее, тем слаще. Константин — мастер уловок. Он позволял утвердиться женскому эго. И не догадывался, насколько осточертел его «госпоже» балаганный антураж то ли спальни, то ли пыточной камеры. Насколько приелась клоунада пошлого садизма.

Но я улыбнулась и продолжала играться.

— Карина, я не шучу, отстегни наручники, стоп! — в голос вплелась уже нетерпеливая хрипотца.

Не обращая внимания на «слово», я молча оделась, пригладила волосы, шагнула к окну и приоткрыла фрамугу, впуская влажный, смешанный с грозовым озоном смог. Садовое кольцо пульсировало неоном, дышало ядом, оглушало нетерпеливыми гудками. Вновь парило. Дождь не освежил мучающийся от жажды город.

У каждого города есть жажда…

«Оставить недоумка прикованным к кровати до завтра? Чтобы раз и навсегда завязал с больными фантазиями. Изгадился до ушей?»

Изъеденный Мазохом разум Константина Прилуцкого слабел на глазах, утрачивал былое остроумие, которое привлекло меня к мажорному студенту архитектурного. Прожигатель жизни, «золотой» мальчик присосался к не оскудевающей кормушке отца-депутата. Появлялся в стенах альма-матер лишь в зачетную сессию, веселился напропалую. Зачем напрягаться? Папа уже забил под единственное чадо теплое местечко в Горстрое. Я знала Костю от силы полгода, а патология налицо.

Халява — идол, воспеваемый недоумком. Даже сейчас, в поиске запретного плода, приковал себя к кровати и изображает жертву. Наслаждается за мой счет.

Basta!

Я подхватила сумочку и, не включая свет в коридоре, прошла к двери.

— Кара, ты с ума сошла? Стоп!

Ключ повернулся в замке. «Лечу подобное подобным», — успокоила я проснувшуюся совесть.

— Я не шучу. У меня дело на миллион!

«Миллион за возможность пописать — неплохая отмазка».

Я уже была за порогом, когда услышала истеричный вопль Прилуцкого.

— Последняя маска появилась в сети! За нее назначена цена. Я не шучу! Карина, стой, черт тебя дери!

Тихо прикрыв дверь, я на цыпочках вернулась и заглянула в спальню.

«Золотой мальчик» не врал. Его покрасневшее от напряжения лицо, вздувшиеся на шее вены, сжатые колени говорили сами за себя.

— Это тебя черт во всех позах дерет, извращенец, — произнесла я менторским тоном, отстегивая одну руку за другой, — беги, не расплескай! 

— Ну, ты жесткая телка! Еле успел. Глянь, у меня опять встал. Повторим? — довольный баритон Константина прошелестел над ухом.

Я сидела на диване, сцепив руки в замок, и не поддавалась на уловки. Сексуальный марафон завершен, ближе к делу!

— Ты порочная до мозга костей.

Обмотавшись полотенцем, Костя устроился напротив. Нарочито хмурясь, прикурил, смакуя дым.

— Испорченная девица.

— Нет, я — кривое зеркало. Ты видишь то, что боишься увидеть — собственное убожество. Итак, дело на миллион?

— Ну что ты за человек, Кара! Кто ты такая? — Костя намеренно оттягивал разговор, добиваясь сатисфакции за непрошенное унижение.

Подавив раздражение, задала себе тот же вопрос. Кто я такая? Действительно, кто?

— Позвольте представиться. Дочь неблагополучных родителей. Мама загуляла на турецких берегах, раскрутила мужа на отцовство, довела его до белочки, а, упокоив, пустилась во все тяжкие. Я росла у бабушки, фанатки Сан-Ремо. Бабуля учила итальянский по разговорнику. Пришлось составить ей компанию. Окончила техникум, не работаю. Мы с тобой одного поля ягоды, Прилуцкий. Только ты халявщик и захребетник, а я приспособленка и авантюристка.

— Коварство и хитрость достались тебе от анталийского мачо?

— Как и мой взрывной и жестокий нрав, который так возбуждает тебя, вылизанный мамулей эстет.

— А также твое непостоянство, как и миграция точки J.

Не оценив пошлого юмора, я оборвала хихиканье Кости.

— Давай к делу! Что за маска?

Загасив сигарету, парень посерьезнел.

— Вчера звонил постоянный клиент, известный коллекционер. Чудак, выложивший за три маски из серии целое состояние.

— Что за серия?

— Смертные грехи, созданные руками Сальватора.

— Подробнее. Кто такой Сальватор? Отец Ихтиандра?

— Кара, шутки в сторону. Синьор Сальватор — таинственная личность, одна из мрачнейших страниц мастеровой Венеции. Автор ужасающих масок, по легенде ставших посмертными оттисками лиц убитых им грешников. Он появился ниоткуда и, вылепив маски, так же незаметно исчез. О его биографии почти ничего не известно. Одни люди говорили — он уроженец Флоренции, другие — выходец из далекой Медины.

Поймав мой недоверчивый взгляд, Костя нахмурился.

— Я сам в этот триллер с трудом верил, считал его выдумкой, набивающей цену антиквариату стоимостью в сотни тонн каждый. Тем не менее, существует семь ликов — семь грехов, нареченных Фомой Аквинским смертными, с оригинальной сургучной печатью и оттиском перстня. Маски сделаны по образу и подобию умерщвленных граждан Венеции.

— «Ах, обмануть меня не сложно! Я сам обманываться рад»… Чего только не придумают ушлые итальянцы. Эту душещипательную историю ты нашел в сети?

— Как бы не так. Она передается из уст в уста, своего рода сарафанное радио среди знатоков, не боясь прослыть ложью уже потому, что …

— Ей является?

Костя нетерпеливо дернулся, щелкнул по клавише.

— Потому что правда. Вот ссылка на коллекцию, полюбуйся. 

Я не верила ни одному слову.

Не буду спорить, Венеция полна тайн, особенно для тех, кто их ищет. Для экзальтированных романтиков, жаждущих вдохновения. Для реалистов, как я, это место паломничества глупцов, камлающих у ржавого идола. А идол тот горделиво раскорячился, оперся на сваи среди грязной водицы и пытается не утонуть. Я не люблю этот город за высокомерный блеск позолоты, за заносчивость, вознесенную до небес куполами церквей, за ненасытную жадность, хлюпающую веслами гондольеров. Я не доверяю вычурной лживости ее масок, смеюсь над украденной химерой, выданной за льва. Символ власти вскарабкался на колонну, и теперь за компанию с Теодором и крокодилом надменно взирает на плебс.

Я была бы рада никогда не возвращаться в город трофеев и льстивых даров, но со странным упорством несколько раз в год приезжаю. Моя ненависть к Венеции преданнее любви. Остров притягивает, завораживает, словно пытается что-то мне сказать, но не может. И лишь последний раз…

— Маска находится во владении синьора Мальфатти, до сих пор проживающего у моста Академии. Ты когда была там в последний раз? — голос Кости вписался в мои раздумья.

— В феврале, на карнавале. Сейчас уже лето.

Раздался тихий издевательский смешок.

— Продержалась полгода, уже прогресс. И не ломало? Злодеев всегда тянет на место преступления?

Константин знал о моей одержимости и, как приближенный к телу, иногда позволял себе подтрунивать. Заметив мое негодование, осекся, поменял тон, проникся заискивающим интересом.

— Кара, расскажи о последней поездке. Какую тайну раскрыл тебе утопленник?

Он придвинулся ближе, ласковым щенком заглянул в глаза, выпрашивая сказку.

Сердце неожиданно дало течь. Словно добрая мамочка, я потрепала Костю по влажным волосам и улыбнулась.

— Безумно пожалела, что не сфотографировала. Когда плыла на катере от аэропорта, на кирпичной стене фундамента Нуово — уродливом заграждении на севере острова появилась выложенная кирпичом надпись — Something strange happened here. Огромная надпись, видная с борта. Я терялась в догадках: какие-то чудаки сообщают приезжим — в городе случилось нечто странное, не объясняя — что именно. Зачем? Очередной дешевый фарс? 

Итальянский малыш, сидевший рядом, ткнул пальчиком в окошко и спросил отца. Мужчина перевел на итальянский и также не смог ничего объяснить. 

— А что здесь удивительного, Карина. На заборах много чего пишут. Тут или там.

— Костя, не перебивай. Что-то шевельнулось у меня внутри, голодно и мерзко засаднило. Будто веками Спящее подало признаки жизни. В тот же миг нахлынула пронизывающая тоска, а следом жажда, неутолимая, сжигающая дотла. И паника! Если можно было бежать, покинуть борт катера, я сделала бы это...

— Ах, как не логично для стервы!

Не обращая внимания на ехидное замечание, продолжила:

— Запечатлеть послание я решила на обратном пути и держала камеру наготове. Но произошло невероятное. От надписи не осталось и следа — лишь чистая стена. Ни единого скола. Три дня тому назад была — и вдруг нет. Если бы не кучерявый бамбини, решила — показалось. Но малыш-то видел! И его отец тоже.

Глаза Константина плотоядно сверкнули.

— Бу-у! Это был знак, детка. Тебе, не желающей касаться зловещих тайн, пора в них поверить. Действительно, в городе происходили странные и очень страшные вещи. Говорят, мясник Сальватор, перед тем как освежевать трупы грешников и снять оттиск с холодеющих лиц, имел с каждым половое сношение, да-да, он мужеложествовал. Он приручал свои жертвы, притуплял их инстинкты.

Я улыбнулась.

Костя в любом жареном факте отыскивал намек на чертовщину или сексуальную подоплеку. Так и сейчас — таинственно исчезнувшая надпись на кирпичной стене была притянута к легенде о масочнике-маньяке.

— Пойду, сварю кофе, а ты готовь подробности о пережитом карнавале, желательно «с душком».

Откинув соскользнувшее с бедер полотенце, молодой человек во всей красе отправился на кухню и, не обращая внимания на не зашторенное окно, включил свет. Любуйся, страна, на своего героя!

Проводив взглядом его упругие ягодицы, я задержалась на широкой искусно шрамированой спине, имитирующей жестокую порку, и невольно подумала: «Ты плохо закончишь, парень. И довольно скоро».

За несколько часов до…

Мой вояж в Светлейшую оплачен случайным работодателем — Прилуцким младшим, точнее, его отцом, протирающим штаны в Думе. Заняв место у иллюминатора, я устало прикрыла глаза, вспоминая наш с Костей последний разговор, его наставления:

— Сын сеньора Мальфатти извещен мной. Джузеппе ждет тебя завтра после полудня в своем палаццо у Академии. От Сан Марко налево по кала Ларго …

Я не выдержала:

— До моста Академии я доведу тебя с закрытыми глазами, на ощупь.

— Знаю, как ты любишь все трогать и гладить. Итак, господин Мальфатти покажет тебе маску. Осмотри ее внимательно, отличить новодел сможешь. Обрати внимание на оригинальный оттиск перстня на клейме, лаковое покрытие и оборотную сторону. Сфотографируй печать и саму маску в трех ракурсах и вышли мне для контроля. Я тут же переведу деньги Джузеппе. Ты получишь треть моих комиссионных, а это без малого десятка.

Отлично, десять тысяч евро обещают несколько месяцев безбедного существования.

На руках Костиного заказчика, неизвестного антиквара, уже были маски Уныния, Гнева и Чревоугодия. Сейчас он охотился за Похотью, промелькнувшей на закрытом аукционе. Лот стоимостью девятьсот тысяч. Верхняя планка цены зафиксирована до моего приезда.

Я мысленно рисовала портрет человека, тратящего бешеные деньги на поиск грехов из папье-маше. Пыталась понять, какой из семи демонов пожирает его душу. Кроме зарвавшейся гордыни и тщеславия ничего в голову не приходило. Соткался образ напыщенного высокомерного господина, прячущегося на форумах за нейтральными никами, чья пошлость — уже клеймо вырождения, а не греха. Не греха — порока! Сложно сказать, что хуже, что коварнее и злокачественнее. Пожил бы бедный Фома сейчас, расширил кругозор. Переписал бы библейские истины. Полюбовался на новых чудовищ, им имена — Халява, — да, это ты, Костя, паразит, все и вся получающий даром. В спину тебе дышит Пофигизм — «белые воротнички», офисный планктон вперемешку с недорослями из подворотни, выпестованные на руинах гуманизма. Третьим номером шествует команда Фобов, тварей дрожащих, теряющих самообладание и мочащих штаны, торопящих смерть, так и не научившись жить. За компанией суицидальных параноиков крадется чудище с лицом дяденьки-педофила, руками матери-кукушки и берцами скинхеда. Имя ему — Жестокость. Любая, на выбор.

Я загибала пальцы. В расстрельную команду просится девчушка в стразах. Губки уточкой, попка колесом. Глупость гламурная шествует под руку с рубахой-парнем — душа нараспашку, «алешенькой карамазовым». Можно рассуждать на тему добра и зла, о границах, но все-доверие и все-прощение — зло себе намеренное, а что может быть страшнее?

Последний индивид сильно нарушает мое равновесие, смущает и дезориентирует. Ату его, ату!

Оставленное на десерт Шарлатанство вызвало волну гадких воспоминаний.

Однажды странный недуг, жажда ли, тоска по заклятому городу привели меня на прием к врачу. Выслушав исповедь о беспредметной на первый взгляд ненависти к какой-то там Венеции и повторяющихся изнуряющих снах, задав много отвлеченных вопросов, психотерапевт воодушевилась собственной значимостью, а, может, нависшей над ней гиппократовой клятвой — сказать сложно. Сосредоточенная на анамнезе, она выводила птичьи росчерки, хмурилась, вздыхала и наконец, вздернув тонюсенькие карандашные бровки, пригвоздила на месте:

— Диагноз предельно ясен, маниакально-депрессивный психоз на фоне злоупотребления нейролептическими препаратами и когнитивными активаторами.

Ого, подумала я. Неплохо!

— Необходимо очень тщательное обследование, интенсивная витаминная терапия, детоксикация, серия плазмофереза, сейчас полно новейших технологий, конечно, не дешевых, но… Надо исключить онкологические патологии, на фоне которых возникают навязчивые идеи.

Особенно удался союз «но». Остальная устрашающая тирада не нашла отклика. А написанная на бумажке цифра с несколькими нулями за пустоту вызвала улыбку. Бедный Гиппократ объикался, слушая ее лживые клятвы.

— Деточка, не расстраивайтесь, случай не Бог весть какой, хрестоматийный. Но лечиться-то надо!

Опять «но».

— Запускать нельзя! Оплата возможна в рассрочку. У нас в клинике самое современное оборудование, самые лучшие специалисты. Вы будете находиться под моим личным присмотром.

Я тогда подумала: а скольких рефлектирующих дурочек она развела на кругленькую сумму? И засмеялась! Да-да, так и вышла из ее уютного кабинета, хохоча. И уважаемый доктор решила: я безнадежна.

Перечисление нетерпимых пороков вызвало невольную зависть к манифесту Сальватора. Вот уж кто вознесся над рамками людской морали, провозгласил себя судьей, карающим мечом. Сияющим ангелом, творящим собственную Фемиду. Везет…

Жара…

Июньская жара разливается по лабиринту каналов, стекает патокой с церковных шпилей, слепит позолотой в гривах морских коньков и чешуйчатых хвостах сирен на гондолах. Пустынный сирокко парит над городом. Призывает жажду. Гондолы качаются гипнотически плавно, гипнотически синхронно.…Бьются бортами и жалобно всхлипывают.

— Ciao, ciao, Cara…

Жара сводит с ума. Крики голодных чаек играют на натянутых нервах, безжалостно рвут их, начиная с самого тонкого. Си-ля-соль… «Си» западает, «ля» фальшивит.

Запах жареной рыбы, смешанный с ароматом эспрессо, вызывает рвоту.

Толпы бездельников. Потные тела. Любопытные взгляды. Щупают-щупают. Белла, Белла… Вавилонский блудливый гомон. Оглушает. Закрой глаза, пробирайся на ощупь

Чертова жара…Чертов город.

Я сошла на причале Заккария, окинула мельком кружевные арки дворца, пронзившую небеса Компаниллу и шмыгнула в первый попавшийся переулок. Быстрее! Жарко! Полагаясь на безошибочный нюх, погрузилась в спасительную тень в поиске отеля. Свидание с доном Джузеппе состоится через полчаса. Желательно не опаздывать. Быстрее! В прохладу! Иначе сойду с ума!

Сад дома Мальфатти благоухал жасмином и розами, услаждал взгляд облачками порхающих над ними бабочек. Увитая клематисом терраса нависала над Большим каналом, вызывая восторги проплывающих мимо туристов. Не имея противоядия от царящей вокруг красоты, не в силах объять необъятное, они старались сохранить в памяти камер ее жалкие осколки.

Наследник древней фамилии, Джузеппе растекся в комплиментах, демократично припал к протянутой для рукопожатия руке и повел меня на ту самую террасу. Предложив место в тени, начал хлопотать над аперитивом. По ускользающему взгляду и приторной улыбке, свойственной стареющим плутам, я поняла: сделка не состоится. Точнее, она уже состоялась.

— Миллион извинений, белла сеньорита. Этим утром нам предложили наличную сумму, на порядок выше заявленной. Мне очень жаль, традиции моей семьи консервативны, мы не доверяем переводам. Нам по душе реальный расчет и крепкие рукопожатия. Увы, не было гарантии, что вы приедете и купите маску. А деньги нужны срочно и без проволочек. Посмотрите, как осел фундамент каза Мальфатти, сотни тысяч требуется для капитального ремонта, укрепления свай, осушения подвалов. Мы тонем, сеньорита! Тонем каждую минуту.

Сохраняя спокойствие, я слушала оправдания удачливого дельца и заодно проигрывала предстоящий разговор с Прилуцким-младшим.

— Кто, если не секрет, опередил меня, синьор Джузеппе? Или это коммерческая тайна?

— Нет, конечно. Покупатель действовал в интересах нашего соседа, владельца палаццо Дарио. Посмотрите налево, его дом прекрасно виден отсюда.

— Вы имеете в виду эту безобразную заплатку, дом, закрытый на вечную реконструкцию?

— На вечную или временную, кто скажет правду? Возможно, американский хозяин осмелится въехать и снять проклятие. Ведь оно глупо по сути!

— Ну, не скажите. Владельцы дома недолго радуются жизни.

— Не стоит верить сказкам. Дом — это удачное вложение денег, а чем больше вокруг него слухов, тем выше процент. Человек, приобретший маску, остановился именно там. Сеньорита, предложите ему свою цену. Если фортуна благоволит, вы перекупите раритет. Перейдите мост, поверните налево, напротив букинистической лавочки Каннетрели увидите ворота палаццо Дарио.

Я в десятый раз утопила звонок, но ни одна душа не подала признаков жизни в закутанном в саван доме. Сквозь проржавевшую изгородь был виден двор, захламленный старой мебелью, да пыльные олеандровые кусты. В воздухе витал поначалу неуловимый, но очень стойкий запах тления и пустоты. Ясно, мошенник Мальфатти избавился от нежеланного гостя, пустил меня по ложному следу. Дарио необитаем, маска Похоти потеряна безвозвратно, а с ней и моя безбедная жизнь полетела в тартарары.

«Надо уметь проигрывать», — подумала я и набрала номер Кости.

На халяву — мягка и веревка, на которой болтаешься, не так ли?

Жарко…

Пьяцелла Марко раскалилась под полуденным солнцем. Она говорила на всех языках, бурлила толпами глупцов, кормящими голубей. Они стояли распятиями посреди площади, прогибаясь под стаей грязных плотоядно курлыкающих птиц, норовящих выклевать глаза!

Жарко…

Благо, под арками Прокураций еще властвовала прохлада. Скорее туда! Я присела у «Флориан» и заказала кофе, приходя в себя после разговора с раздосадованным другом. Злость Прилуцкого понятна и оправдана. В потере денежного клиента приятного мало.

Надо убираться из этого пекла. К черту проклятый жарой город! Город лжецов! Город пороков! Закрыться в отеле, дождаться утра и бежать! 

Многоголосое море разлилось у подножья Риальто, вынудило свернуть и поискать обходные пути. Переулок за переулком, я шла по наитию, держась правильного направления. Заблудиться на острове легко. Венеция играется с простаками, путает следы, меняет отражения, строит здания, прорезает каналы. Наигравшись, отпускает на волю.

 

Странные маски, запертые в витрине небольшой лавочки, привлекли внимание. Унылые, горделивые, злобные, приторно пошлые… Дверь мастерской приветливо распахнулась.

— Который раз вижу вас, bella сеньорита, интересуетесь особыми масками или ищете сувениры для друзей? — мастер вытер о холщовый передник широкую ладонь и протянул ее в приветствии. Я оторопела — запомнить мое лицо среди миллионного разноязычного потока казалось невозможным.

— Тадеуш Тоцци. Наша семья держит эту мастерскую более сотни лет, и ремесло передается от отца к сыну.

 

Добродушная искренняя улыбка, открытое лицо пожилого масочника совершили чудо, мое сердце дрогнуло, смягчилось. А теплая крепкая рука мастера завершила превращение гадкого лебедя в райскую пташку. Я просияла в ответ.

— В витрине обычный ширпотреб. Моя коллекция на втором этаже, позвольте ее показать. Не пожалеете!

Закрыв изнутри лавочку, Тадеуш помог подняться по крутой лестнице в мансарду.

— Осторожно, смотрите под ноги.

Предупреждение поступило как нельзя вовремя, я чуть не снесла ремесленный стол, уставленный склянками с акрилом, чашами с разведенным клеем и гипсовыми болванками.

— Вот моя гордость! Каждая воссоздана максимально приближенной к оригиналу, с использованием старинной техники изготовления папье-маше. Добавление в клейстер куриных белков придало эффект …

— Лучше утиных в разведенном столярном клее.

Слова слетели с моих губ неожиданно. Я отступила на шаг, не веря собственным глазам. В полутемном помещении, за завешанными портьерами, скрытое от посторонних глаз, хранилось настоящее сокровище, пробирающее до костей.

— Простите, — не понял Тадеуш.

Я молчала, восхищаясь копиями знаменитых масок Сальватора. Все семь грехов невозмутимо взирали на меня со стены крошечной лавочки.

Мастер осторожно снял лик Скупости, повернулся к свету, давая разглядеть старческое лицо, украшенное завитыми пейсами и традиционной ермолкой.

— Маска вылеплена с реального ростовщика, жившего в еврейском гетто на Каннареджо в начале прошлого века. Прославился невероятной жадностью, скаредностью. Он бессовестно разорял не только иудеев, но и попавших в стеснение иноверцев. Имя ему Иолай. А рядом с ним бездонное чрево Венеции, человек-Голиаф, опустошающий остерии и траттории. Чудовище пустило по миру пожилую мать, братьев и сестру в угоду не утихающего голода. А вот дон Костелло, гордец, хозяин прядильных мануфактур. Этот богатейший человек истязал несносным нравом многочисленную челядь и собственную дочь, навеки проклятую, сбежавшую от него с бродячим театром. Ему принадлежал печально знаменитый палаццо Дарио, шрам на теле Венеции. Смотрите, вот донна Селестина, несчастная вдова похоронила пятерых мужей за пять лет. Доведенная до отчаяния несправедливым роком неоднократно пыталась закончить жизнь то в петле, то в канале с камнем на шее. Марио, гневливый гондольер, обливавший помоями каждого встречного. Отец Умберто, падший священник, завистливый змей, морил кляузами и напрасными наветами собратьев по вере. И, наконец, ненасытная плоть Венеции, куртизанка Аннабель, нежный цветок, изъеденный грехом… 

Голос синьора Тоцци потерялся в липком тумане морока, растворился в шелесте набегающих волн.

— Слушай! Слушай меня!

Я шагнула к маске Похоти, коснулась пальцами приоткрытых в томлении губ, не обращая внимания на предостерегающий жест Тадеуша, скользнула по срезу подведенных глаз, по карминовым щекам, задержалась на ямочках, и в тот же миг сознание оставило меня. 

…В ладони упираются набухшие от страсти соски, руки мои жадно сжимают грудь, наслаждаясь ее упругой полнотой, скользят ниже, по складкам живота, проникая в пышущее жаром лоно. Я вдыхаю приторный аромат потных рыжих волос, тону в неистовых поцелуях, теряя остатки разума, пронзаю жадной плотью тело стонущей женщины. На пороге насыщения некто во мне гортанно вскрикивает и, растекаясь блаженством, возносит слова к небесам:

— Отныне ты принадлежишь только мне, распутница, или буду я проклят!

— Проклят, проклят, — отвечает вездесущее эхо… 

Теплые ладони Тадеуша стерли с моего лба лихорадочную испарину. Наше дыхание смешалось, порождая телесную дрожь. Не вернувшись из жадного наваждения, я наклонила его голову и впилась в губы. Масочник испуганно отпрянул, привстал с колен. Не принимая в упрек его смущение, борясь с подступающей тошнотой, я прошептала:

— Каждый из этих несчастных был убит, не так ли?

Венецианец смутился.

— Такова легенда. Черный маэстро отрезал головы свои жертвам. Делал слепки с останков. Кровь стынет в жилах, когда я представляю глиняные болванки со страшной начинкой, запекаемые в печах…

— Он предварительно сцеживал кровь и вместо нее при помощи насоса заполнял головы формалином. Бальзамированные части тел сохранялись дольше и позволяли его безудержной фантазии развернуться…

— Откуда вы знаете?

Я осеклась, теряя мысль. Она рассыпалась в сознании, словно наскоро собранная мозаика, и спустя мгновение безвозвратно канула в небытие. Зато родилась другая. Я заглянула в глаза мужчине.

— Мне бы хотелось встретиться с вами сегодня вечером.

По радостным искоркам в глазах венецианца догадалась, что попала в самое яблочко.

Сластолюбец!

«Ничего не стоит выманить или украсть у тебя маску Похоти, продать ее подороже. Иначе зря я посетила этот погост».

Именно погост. Как же здесь душно.

Скорее! На воздух!

Не прощаясь, я спустилась по узкой лесенке вниз.

…Запах свежести и атмосферного озона сбивает с ног. Над городом наконец-то разверзлись небеса, пролив благоденствие. Дождь освежил изнемогающий от зноя город, остудил раскаленные набережные, разогнал праздно шатающийся люд.

Я иду на мост, наслаждаясь долгожданной прохладой и одиночеством. Человеческий муравейник, кишащий по обе его стороны, исчез. Никто не спускается и не поднимается по ступеням Риальто. Ни одна лодка не скользит по волнам. Исключительный момент, можно притронуться к мраморным поручням и считать пальцами выцарапанные признания, ощупать шрамы, морщины стареющего моста. Центра силы, вокруг которого закручивался по спирали город.

Закрыв глаза, я скольжу пальцами по каменному рельефу, считываю хронику судеб. Я растворяюсь в солнечном свете, становлюсь невидимой корпускулой, одной из мириад, когда-либо отраженной от прохладного мрамора и исчезнувшей без следа.

Я смотрю в смоляную воду канала, плещущуюся подо мной, и размышляю о вечности. Слежу за чайкой, мелькающей в еле волнующейся глади. Птица падает в руки господина, что стоит на пристани. Поднимаю от воды глаза, ищу чудака, ловящего чаек и удивляюсь. Его нет! Опускаю взгляд вниз. Вот он, колышется в разбегающихся рябью волнах, кормит из рук птицу, устроившуюся на плече, кусочками хлеба. Но незнакомец отвлекается, и птица с жалобным воплем улетает. Он смотрит на меня. Смотрит сквозь воду, сквозь изменчивое отражение.

Я закрываю глаза, стараюсь избавиться от странной иллюзии, но бесполезно. Что я вижу сейчас? Что вдыхаю? Я вижу таз, наполненный кровью, в котором плавают головы скупца со слипшимися седыми пейсами и завистливого монаха-августинца. Восславленный миг единства концессий! Я вдыхаю сладкий долгожданный запах их покорности и обреченности, благоденственный аромат собственного превосходства. Вот она, падшая блудница, затащившая мою душу в ад. Ее голова замерла в штативе, а насос, жадно всхлипывая, качает в вены бальзамический экстракт. Я вижу осунувшиеся потускневшие черты, исчезнувшие ямочки на щеках, вижу отпечаток смерти, наложенный на сводившую с ума красоту. Я чувствую жар из вспыхнувшей печи, где готовится особое кушанье, матрица Гордыни, глиняная маска, подсыхающая на черепе сеньора Кастелло. Давлюсь запахом жареной плоти.

Упав на колени, извергаю на камни моста жалкие остатки кофе и радуюсь, что дождь разогнал незадачливых прохожих. Поднимаюсь и вновь смотрю в маслянистые воды канала, наблюдая собственное дрожащее отражение.

— Живет притча, если долго смотреть в воду, то мир перевернется, — раздается голос Кормильца чаек, миновавшего водную преграду и возникшего рядом со мной. — Венеция — город-призрак, существующий в двух мирах одновременно. Вглядитесь в отражение и дорисуйте остальное.

Я послушно поворачиваю голову и всматриваюсь в колышущийся в воде город. Как вдруг плывущие абрисы домов замирают, четко прорисовываются, становятся явью. А мир наверху, напротив, подергивает призрачная дымка. Влажное марево поднимается с камней, испарина скрывает детали.

Я стараюсь разглядеть лицо стоящего рядом человека, но оно постоянно меняется, течет, словно вода.

— Мы опаздываем, сеньорита. Позвольте.

Незнакомец ведет меня к погруженному в туман причалу, там, на гематитово-ртутных волнах качается гондола. Быстрокрылой птицей летит она по водной глади, переставшей отражать город-перевертыш. Не успеваю задуматься о его пропаже, как лодка пристает к палаццо, в чьи двери я безуспешно ломилась пару часов назад. Какое удивительное зрелище — воззреть дворец Дарио без омерзительной завесы, долгие годы окружавшей его фасад. Хрупкий, словно карточный домик, устремивший ввысь узкие окна с заостренными сводами, облицованный драгоценным зеленым гранитом и кровавым порфиром, он сверкает выгравированным на цоколе девизом Geniour bis Joannes Dario.

— Вот и разгадка знаменитого проклятия. Первый владелец посвятил свой дом духу города. Поэтому другие хозяева в нем и не приживаются, — говорит Кормящий чаек и помогает сойти на берег.

— Кто вы?

Вопрос не находит ответа.

Мужчина подводит меня к зеркальному окну палаццо и остается за спиной. Калейдоскоп промелькнувших в отражении образов сменяется одним — привлекательного господина, черноволосого, смуглолицего, с горящим орлиным взором. Облаченный в элегантный костюм незнакомец движется плавно, танцует с кошачьей грацией.

— Не слушай наветы, Кара. Я не соблазнял никого из семи, не прелюбодействовал с выжившим из ума иудеем и обожравшимся Гаргантюа. Лишь двое прошли через любовное ложе: несравненная Аннабель, ветреница, похитившая душу, и дон Кастелло, аристократичный и трепетный интеллектуал, гостеприимный хозяин этого дома. Смерть каждого была чудовищно красива. Эстетически совершенна. Они не чувствовали боли, черты лица не исказило страдание. Засыпая навеки в опиумных грезах, они благословляли нашу встречу. Пройдя через руки мастера, обретали не только освобождение от греховного гнета, но и бессмертие. Они рады приветствовать нас, сеньорита.

С легким скрипом распахиваются двери дворца. По выщербленным мраморным ступеням спускается куртизанка и дарит воздушный поцелуй своему возлюбленному. Лицо седовласого господина, горделиво вскинувшего брови, смягчается при виде молодого человека, стоящего за моей спиной. В полутемном холле дворца слышатся торопливые шаги и шуршание платья, остальные пятеро появляются на пороге.

— Пора вспомнить начатое, — шепчет Сальватор, касаясь ледяными губами моей шеи. Его руки скользят по телу, обвиваются змеями, гибкие пальцы сплетаются с моими в немыслимые прочные узлы. Хищная плоть масочника вгрызается, мертвые соки впитываются в кровь, остывшее сердце маэстро просыпается, начинает разбег и вот уже бьется в унисон с живым, резонирует.

Подняв глаза к небесам, я кричу, стараясь заглушить похоронный колокол внутри себя. Бесполезно.

Слушай! Слушай меня!

Заглатываю всеми легкими влажный воздух и жадно пью его.

Утолив жажду, благодарно растворяюсь в солнечном свете и прозрении, парю в ослепительном катарсисе. И вот, сбросив хитин, расправляю сияющие крылья… Палача-творца!

— Синьорина, придите в себя, умоляю! Я уже послал за помощью. Они будут presto! — голос Тадеуша доносится из зеркального лабиринта, где потерялась моя душа. Он мне снится.

…Я кружусь в вальсе с доном Кастелло, улыбаюсь скорбному брату Умберто, я ласкаю губы Аннабель, наслаждаюсь ее заливистым смехом. Она слишком красива и заслуживает… 

— Кара, ответьте мне! 

…Масочник с Риальто все ближе.

…Зеркала дрожат, покрываясь коррозией. Заплесневевшая амальгама отражает чадящие свечи и заросшие паутиной залы. Тленные трупы срывают с лиц маски — ciao! Чудный палаццо укутывает пыльный саван. Проклятый масочник! Он спугнул волшебство! Безумно яркий мир тускнеет, подергивается водной рябью, город-оборотень вновь путает отражения, переворачивается.

И вечная ненависть к нему прорастает любовью.

Я вновь на мосту, наклонилась и безуспешно ищу собственное лицо в очнувшейся от спячки воде. Но только Сальватор улыбается мне сквозь призрачную глубину канала и предлагает кормить чаек.

— Viva eternitа!....

— Со мной все хорошо.

Я встала с кровати, огляделась.

— Вы сначала говорили то же самое. Но стоило сделать пару шагов к лестнице, как упали без чувств.

— Это от переутомления и от голода, с самого утра во рту маковой росинки не было.

— Приглашение на ужин остается в силе, сеньорита. Позвольте руку, помогу вам спуститься.

Бросив прощальный взгляд на коллекцию мастера, подмигнув Аннабель (до скорой встречи!), я протянула ладонь Тадеушу и недвусмысленно улыбнулась.

Синьор Тоцци умер своей смертью. Если я и помогла ему, то совсем немного и не желая того. Растворенный в бокале вина стимулятор сыграл роковую роль с изношенным сердцем.

В благодарность за вкусный ужин и искреннее участие я пожелала доставить Тадеушу удовольствие. Пригласив меня, масочник, сам того не ведая, подписал смертный приговор. Разгоряченная страстью, я не заметила, как обмякли его упругие чресла, посинело лицо. Безжизненное тело каменной глыбой навалилось на меня, мешая дышать. Выскользнув, я повернула лицо умирающего к свету и проследила за тускнеющим взглядом. Поймав губами последний хрип, подарила венецианцу благодарный поцелуй.

По мере того, как смерть завоевывала тело несчастного, услужливая память снимала запреты, слой за слоем, погружала сознание в неведомые, спящие дотоле глубины. Она — верная подруга, позвала меня в мастерскую сеньора Тоцци и вернула украденное. Выпустила душу, заблудившуюся в лабиринте папиллярных линий, на свободу, заставила ладони вспыхнуть неистовым жаром. Захватив все необходимое, я вернулась к печальному ложу. 

Зачерпнув из склянки вазелин, я покрыла толстым слоем лицо Тадеуша. Из последних сил сдержала восторг и плотское возбуждение, рожденное на кончиках пальцев от прикосновений к бугоркам морщин, расчертившим лоб, к притихшим венам на висках, к гипертоническим паучкам. Насладилась шелестом смазки, пропитывающей густые жесткие брови и появившуюся щетину. Удалила излишки из глазных впадин и уголков расслабленных губ, выудила ноготками из носовых отверстий. Готовая пластическая масса размякла от тепла моих рук, послушно легла на лицо поверх вазелина. Смачивая пальцы в прохладной воде, мягкими поступательными движениями, повторяющими кожные линии и мускульную фактуру, я распределила полимерную глину по покатому лбу, по заострившимся скулам, проработала носогубные складки, тщательно вылепила размякшие безвольные губы, растянула остаток на срезанный, переходящий в шею подбородок. Глянула на часы. Обычно скульптурный пластик затвердевает через полчаса при комнатной температуре. Но остывающее тело Тадеуша могло замедлить процесс.

Я плотно задернула шторы. Поднесла включенную настольную лампу, подсушивая глину, равномерно распределенную по лицу покойного. Беспокоиться не о чем!

Через час я уйду, скрыв следы преступления, случившегося не по вине амока, а по велению ослепительного экспромта, прожегшего насквозь мою суть и поднявшего ее на недостижимый, недосягаемый ранее уровень — творящего палача. Я уйду, унося слепок лица синьора Тоцци, готовая приступить к созданию новой коллекции, загодя нареченной «Пороки — Vizio».

Добродушный и чрезмерно общительный масочник, до вчерашнего дня державший крошечную лавочку на Риальто и зазывающий праздный люд в надежде продать акриловые штамповки, положит ей начало, став бессмертным в одноименной маске «Тадеуш — Доверчивость или святая простота» — «Credulita o semplisita santa».

Уйду, тихо прикрыв дверь, вспомнив, кто я на самом деле…

Grazie a Dio! Спасибо! 

Я заберу маску Аннабель, как заслуженный трофей, он послужит приманкой следующей жертве под именем «Коста — Халява вечная».

 

Cosi sia! Да будет так!