• 2015-3

Годовщине вывода войск из Афганистана

1.ОБСТРЕЛ. АРТАМОНОВ И ЕГОРОВ
 
Командир экипажа вертолета Ми-8МТ капитан Андрей Артамонов проснулся от гулкой канонады. Сотрясались окна и стены. С самодельной полки над кроватью его летчика-штурмана Олега Егорова что-то упало.
Хлопки выстрелов были сухими и резкими. Казалось, вздрагивает даже воздух в комнате. Андрей в который раз подумал про артиллеристов из охранения: не сладко им сейчас. Он сочувствовал им еще и потому, что был летчиком, а они — артиллеристами. То, что было дозволено ему: сходить после полетов в эскадрильскую баньку или в кино, заглянуть после привоза товаров в «чекушку», посидеть в ленинской комнате у цветного телика — было проблемой для тех, кто нес постоянную круглосуточную охрану аэродрома.
Жидкий лунный свет еле пробивался через единственное, занавешенное тормозным парашютом окно. На пыльном шелке красными зайчиками скакали сполохи орудийных залпов, после чего модуль — их эскадрильское щитовое общежитие — устало подпрыгивал на месте.
Андрей попытался по времени между вспышками и звуком залпа определить расстояние до гаубиц, хотя немые вспышки, как зарницы сверкали совсем рядом, за складами обеспечения, на склоне, между военным городком и центром афганской провинции, которая раскинулась в широкой долине.
По коридору заходили. Так было всегда, когда поднимались не успевшие заснуть курящие и шли в трико и куртках, накинутых на голые плечи, выкурить последнюю сигарету, а заодно и поболтать.
Проснулся и штурман Павел Егоров. Надевая в темноте брюки, зашарил ногами по полу в поисках комнатных тапок. Вот его шаги. Полоска света от входной двери скользнула в комнату и, точно испугавшись чего-то, метнулась обратно.
Подоткнув под себя одеяло, Артамонов свернулся калачиком и закрыл глаза.
— Нас обстреливают! — крикнул испуганно кто-то.
Артамонов не двигался, слушая частые, сухие выстрелы, свистящие звуки и наперекор всему старался уснуть. Стены жилья не падали, стекла со звоном не сыпались внутрь комнаты, значит все нормально.
Он, кажется, задремал, потому что когда открыл глаза, будто снова услышал канонаду. Взяв с тумбочки китайский фонарик, Андрей включил его. Койки ребят были пусты. Он мгновенно напялил на себя комбинезон и в комнатных тапочках выскочил на крыльцо.
Желтый свет лампочки над входом освещал пустое, в окурках и сожженных спичках, крыльцо.
Артамонов знал, где находится их взводный опорный пункт и, пригибаясь, точно осколки свистели над головой, быстро двинулся туда.
Он уже миновал коробку эскдрильского душа, который размещался перед левым крыльцом модуля, когда услышал сбоку:
— Командир, сюда!
Слева, в неглубоком окопчике, похожем на яму, сидели двое. В одном Артамонов узнал своего штурмана. Андрей примостился рядом и, обхватив колени руками, замер.
На мгновение небо над гаубицами осветилось. В него бесшумно вонзились огненные стрелы. Грянул клокочущий гром залпа, похожий на грохот груженого товарняка.
— «Град» заработал, — с какой-то радостью произнес Егоров, имея в виду те три гвардейских реактивных миномета, которые стояли левее складов обеспечения, направив соты стволов в сторону далеких, негостеприимных гор.
— Духи, поди, закапываются сейчас, — подал голос третий сосед по окопу.
Серебряная пыльца падала с неба в том месте, где только что пронеслись наши ракеты, а товарняк все грохотал и грохотал и вдруг смолк, точно нырнул в тоннель.
Зарницы гаубичных выстрелов вспыхивали то ближе — за складами, то левее. И это не давало Артамонову окончательно расслабиться.
— И чего зря стреляют? — Егоров запустил комок земли в стену душевой. — Так духи и ждут нас. Они пустили свои ракеты, и — дай бог ноги! Или где-то пережидают. Зря только деньги переводим...
— Здесь везде деньги, — вздохнул Артамонов. — Но меня другое интересует: сколько нужно времени, чтобы победить душманов? И чего нам здесь ждать? Мы уже шестой год воюем…
— Я лично жду дембеля, — шуткой ответил Егоров. — Честно выполнить свой долг и через пару месяцев вернуться домой живым.
— Об этом мечтают все. Мечтают больше, чем о победе Афганистана, — Армамонов уперся в колено штурмана и, не разгибаясь, пересел на край окопа. — Я о другом: какая у нас цель? В 45-м мы дошли до Берлина и взяли Рейхстаг. И войне пришел кабздец. А что нужно сделать сейчас: захватить Кабул? Кандагар? Шинданд? Но там и так стоят наши войска, а конца этой драки что — то не видно. Слышал, чье-то выражение, что Афганистан можно пройти, но завоевать его невозможно…
Со стороны аэродрома донесся гул вертолетов. Рокот невидимых машин вклинился в черное небо.
— Пару подняли, — пошевелился, разминая ноги, Егоров, имея в виду два вертолета боевого дежурства. — Проснулись, наконец.
Со стороны капониров потянулись пережидавшие там обстрел авиаторы.
— Все, что ли? — спросил он, вставая.
— Наверное, — Артамонов тоже приподнялся, прогнулся, разминая затекшую спину.
Загремели шары в курилке с единственной лампочкой над бильярдным столом.
— С ума сошли, — бросил Егоров, и легонько толкнул Артамонова. — Час ночи, а они надумали шары катать.
Небо над далекими горами вдруг озарилось, точно от праздничного салюта. Но огни эти не потухли, а замерли на месте, освещая округу. Чуть выше их рокотал вертолет боевого дежурства.
— САБ (светящаяся авиабомба) бросил, — объявил Артамонов.
 Огни, не спеша, качаясь, скользили вниз по тонким веревочкам дыма.
— Я только уснул, вдруг что-то как бахнет в окно и мне на голову точно ведро щебенки высыпали.  Витя Кирпичников, командир экипажа, коллега Артамонова по звену, выкатил глаза, изображая удивление.
— Включил свет: в окне дырка — во! А подушка вся в битом стекле.
— Осколок, наверное, — высказал догадку Артамонов.
— Черт его знает, — пожал плечами Витя. — Смотрел и на кровати и под кроватью — нигде ничего. Пойти поглядеть под окном, что ли?.. Кто со мной?
Никто не вызвался составить компанию.
Андрей посмотрел в спину удаляющемуся Кирпичникову, потом на небо. Бомбы, качаясь на парашютах, вот — вот должны были скрыться за крышей столовой для технического состава. Качались они сильнее обычного, видно уже догорали.
А стрельба на охранении тем временем не прекращалась.
Артамонов посмотрел на часы. Было два, в шесть — подъем, cпать — совсем ничего осталось.
Тумбочка дневального в коридоре торчала одиноко, как пенек на лесной тропинке.
— Дневальный! — позвал Артамонов. Из-за угла, точно поджидая летчика, вышел солдат. Был он, как и положено в ночное время, в бронежилете, каске, с автоматом.
— Где твое место? — спросил Артамонов.
— На тумбочке.
Под пристальным взглядом офицера солдат, точно делая одолжение, встал возле тумбочки и стрельнул в Артамонова недовольным взглядом.
— Заблудишься еще, потом ищи тебя, — бросил летчик, шагая по коридору.
 
Включив свет на кухне, Андрей заглянул в спальню. Все кровати, кроме борттехника Лесняка, были заняты. Вспомнил его, голого по пояс, с кием в руке, деловито кружащего вокруг бильярдного стола и делающего удивительные промахи, подумал: где же ему еще учиться играть, как не здесь...
Кровать давно остыла, и, чтоб быстрее согреться и уснуть, Артамонов накрылся одеялом с головой. Лежал и думал о том, что пережил еще одно испытание. Сегодня их обстреляли «духи». И главное, они никого не потеряли. Хотя кто его знает. Утром все будет известно...
Что-то мучило его, точно кто-то трогал незаживающую рану.
«Пролетел с операцией!» — подсказала память и нарисовала вечернюю картинку.
...Артамонов возвращался из столовой с половинкой хлеба. Ужинать решили дома. Полутемный коридор модуля не спеша заполняли сослуживцы. Самые нетерпеливые из собравшихся в кино настойчиво бухали в закрытые двери комнат:
— Выходи на вечернюю поверку!
Опершись о край бильярдного стола, стоял начальник штаба капитан Гончаров.
Разговаривая в строю, и тем самым мешая начштаба, проверились. Потом начштаба зачитал приказ, в котором от них на операцию требовалось четыре борта.
— Изъявили желание участвовать двенадцать человек, — сказал начштаба и, оглядев строй, стал зачитывать фамилии.
«Сейчас я», — сказал себе Артамонов, вытянув шею и прислушиваясь. Вскоре, действительно, зачитали и его, но в другом списке:
— Поисково-спасательное обеспечение... Буду без званий: Артамонов, Егоров, Лесняк — борт 35. Кирпичников, Симикян, Ващенко — 40-й…
— Вопросы есть? — поднял голову Гончаров, закончив читать и не дождавшись ответа, захлопнул папку, посмотрел на замполита эскадрильи Коломийца: у тебя будет что?
Тот, глядя себе под ноги, отрицательно покачал головой.
— Все свободны!
Артамонова захлестнула волна обиды. Опять его нет в списках на боевую операцию. Опять целую неделю боевое дежурство.
Начальника штаба он отыскал на крыльце.
— Ну, ты что, Николаич? Я же тебя когда еще просил?.. — они были почти одного возраста, и это давало право обращаться на ты.
— Ты о чем?.. А! — Гончаров стукнул себя по лбу и тут же спокойно, взяв Артамонова за локоть, объяснил:
— Ты думаешь, я отбирал? Мне дали список — я зачитал. Так что не дуйся. Придет бумага — хоть завтра всех домой оформлю, не то, что на операцию.
Стоящий рядом Кирпичников, привлекая к себе внимание, щелкал привезенной из дукана японской зажигалкой.
— Какая разница, где замену ждать, — сказал он.
Артамонову было наплевать на его слова и зажигалку.
— Кто же тогда переиграл список? — остывая, поинтересовался он.
— Командир.
Глухо, точно из бочки, звучали со стороны клуба голоса киногероев.
«Наташа, наверное, там, караулит его, — подумал Артамонов. — Неужели она не поймет, что между ними все?.. Слишком поздно они встретились... Семью он не бросит, а вести двойную игру выше его сил».
    
Артамонов удивился, с какой легкостью он сейчас отказывался от Наташи. Еще недавно, когда Егоров вдруг открыл ему глаза на девушку, он готов был все отдать за один ее поцелуй, все бросить к ее ногам, чтобы добиться своего. А когда все осталось позади, когда стал знаком каждый изгиб ее тела, каждая родинка, когда ореол над кудрями Наташи растворился, его стали раздражать ее кажущиеся пустыми речи, и напускная капризность, и многое другое. То, чего до этого он не видел по причине любовной слепоты или на что умышленно закрывал глаза...
Артамонов вздохнул, вернулся в модуль.
— Комэск проходил? — спросил он у дневального. Тот пожал плечами, поправил ремень автомата.
— Андрей, ты где ходишь? — на пороге комнаты стоял Егоров. — Мы уже садимся ужинать.
— Сейчас иду, — махнул он рукой. Комната командира эскадрильи находилась в самом конце коридора. Жил он вдвоем с замполитом.
Артамонов подошел к двери и, оглянувшись, постучал. За дверью никто не отозвался. Андрей толкнул дверь. В прихожей, перегороженной в пользу кухни одежным шкафом, никого не было. Артамонов пропустил дверь замполита и постучал в соседнюю.
— Кто там? Командира нет, — донеслось из — за первой полуоткрытой двери.
Увидев Артамонова, замполит, круглолицый, с глубоко посаженными глазами майор, которому недавно, по слухам, послали представление на Героя Советского Союза, отложил летную книжку, которую заполнял, и рывком сел поудобнее на койку.
Артамонов спросил: где командир.
— В штабе на постановке задачи, — майор устало потер глаза. — А ты чего хотел?
Артамонов неохотно пересказал огорчивший его эпизод.
— У тебя когда замена? — спросил замполит.
— Через два месяца.
— Неужели не налетался?.. На орден тебе послали, значит, долг свой ты выполнил честно. Есть идея— командир не против — рекомендовать тебя на должность старшего летчика. Ваш-то болеет. Желтуха — дело серьезное: месяц здесь проваляется, потом месяц реабилитации в Союзе, а там и замена. А командиру звена кто-то должен помогать?
— Кирпичников, — бросил Артамонов.
— Кто тебе такое сказал? — замполит поднял на собеседника усталые глаза. — Я лично об этом впервые слышу. Так что успокойся и дай молодежи проверить себя в деле. И потом, — замполит поднялся и положил руку на колено Артамонова, — списки на операцию предварительные. Точных сроков ее проведения никто не знает. Так что не расстраивайся. Если к тому времени не сменишься — я тебя сам внесу в списки. Договорились?
Артамонов благодарно улыбнулся.

 
 2. РОНАЛЬД МЭРФИ, АДАМ-ХАН

Протяжный, заунывный голос прорезал тишину. Рональд Мэрфи открыл глаза. В палатке было темно. Чего это они с утра развылись?
Откинув полог, вылез наружу. В лицо ударило низкое утреннее солнце, и Рональд прищурился. За время пребывания на Востоке он уже успел порядком загореть, отрастить усы и бороду, и теперь смуглое лицо его под надвинутой на брови полосатой чалмой мало чем отличалось от лиц афганцев — лишь серые холодные глаза по-прежнему выдавали в нем европейца.
Мэрфи посмотрел в сторону реки. Недалеко от берега, два десятка моджахедов, стоя на коленях на молитвенных ковриках, совершали утренний намаз. Они прижимались лбом к земле и обнимали ее руками, а потом распрямлялись, обращая раскрытые ладони к небу. В их мерном раскачивании, невнятном бормотании ощущался завораживающий гипнотический ритм.
Мэрфи усмехнулся и встряхнул головой. Религиозные предрассудки — будь-то католицизм, буддизм или магометанство — были ему чужды.
Он спустился к реке. Умывшись, почувствовал облегчение. Да, неплохо... Все пока идет неплохо...
Когда он доставал платок, из кармана безрукавки, сверкнув на солнце гранью, упал в реку серебряный доллар. Присев на корточки, Мэрфи посмотрел сквозь прозрачную воду. Орел на монете показался особенно выпуклым и привлекательным.
«Нет, пожалуй, — подумал Мэрфи, — бог, видно, все же есть. И, черт побери, если тот бог не похож на эту чеканную с гордой головой и распростертыми крыльями птицу».
Мэрфи достал монету из воды. Доллар был своего рода талисманом, с которым Мэрфи никогда не расставался. Он считал — и на то были свои веские основания, — что эта монета приносит ему удачу.
Он без труда отыскал глазами среди молящихся Адам — хана. Тот был впереди всех на богатом коврике. В отличие от одеяния других «воинов ислама», его одежда была изысканнее.
Адам-хан в последний раз обратил лицо кверху. Глаза его смотрели на небо равнодушно, и в них даже самый тонкий психолог не смог бы обнаружить религиозного экстаза.

Из досье осведомителя ЦРУ США, регистрационный номер 200961:
«Родился в 1948 году в семье вождя пуштунов — кочевников. Во время обучения в Париже, и в Нью-Йорке имел связи с группами марксистски настроенных студентов из стран Востока... Неоднократно встречался с Бабраком Кармалем, Хафизуллой Амином,
впоследствии членами ЦК НДПА... Как выходец из племенной знати пользуется значительным влиянием среди пуштунов...»
 
 Адам-хан поднялся, моджахеды последовали примеру своего главаря.
 Адам-хан, заметив Мэрфи, прогуливающегося у реки, сделал знак рукой. Мэрфи кивнул и направился к палатке Адам — хана. В ней на небольшом столике был накрыт завтрак на двух человек.
Адам-хан, присев на атласную подушку у сундука из оцинкованного железа, включил японскую стереомагнитолу. Едва слышно зазвучала любимая афганская песня. Открыв баночку кока — колы, Адам-хан отпил глоток и выжидающе посмотрел на вход.
Откинулся полог, пригибаясь, вошел Мэрфи.
— Хелло, Махраб! — бросил он.
— Хелло, Рон... — Адам-хан пристально рассматривал Мэрфи. — Как спалось?
Ступая пыльными армейскими башмаками по толстому ковру, Мэрфи прошел вглубь палатки и опустился по другую сторону столика.
— Неважно, — он взял со столика другую баночку кока — колы и привычным жестом открыл ее. — Как подумаю, сколько здесь ползает всякой нечисти: скорпионы, фаланги...
Бр-р-р!
 — Это тебе не Париж.
 — И даже не Калифорния. — Мэрфи насупился, точно и впрямь рассчитывал увидеть в этих местах нечто иное. — Что это у тебя? — он ткнул в тарелку с мелко порезанным мясом. — Надеюсь, не жареные скорпионы?
— Нет, баранина, — сказал Адам-хан и, подхватив куском ржаной лепешки ломтик, отправил его в рот. — Не сомневайся. Хотя... — Он исподлобья глянул на Мэрфи, тоже принявшегося за еду... — Мне кажется, при твоей профессии не стоит быть слишком
привередливым.
— Что ты имеешь в виду? — спросил Мэрфи, пробуя мясо.
— То, что «перелетные гуси» обычно всеядны.
— А, вон ты о чем. — пожевав, Мэрфи отхлебнул кока-колы, и, подумав, произнес:
— С этим покончено. Рональд Мэрфи — добропорядочный семьянин и преуспевающий бизнесмен. — И он улыбнулся:
— Похож?
— Что — то есть...
— Слушай, Махраб... — Мэрфи допил кока-колу и прикурил сигарету. — Удовлетвори мое любопытство, Махраб: скажи, сколько у тебя жен? Дюжина? Две? Держу пари, ты и сам, верно, сбился со счета.
— Считай, что ты проиграл, Рон. Их ровно дюжина... — Адам-хан прищурился, точно считая в уме. — А, может, и две...
Громкий хохот донесся до ушей телохранителей, но их лица остались бесстрастны.
Слышал его и Саид Фатах, сидевший неподалеку. Заканчивая чистку снайперской винтовки, он аккуратно протер оптику кусочком замши. Он должен первым заметить врага. От этого зависит успех поединка. Один раз он уже подпустил его близко и жестоко за это поплатился. Точнее даже не он, но...
Им с отцом оставалось совсем немного, чтобы закупить новый товар и тем переманить покупателей в свой дукан. Будь под боком брат, дело пошло бы живее, но тот учился в Кабуле, посещал революционный кружок и, что немаловажно, отказался от своей части наследства в пользу младшего брата Саида. И все бы ничего, если бы не сосед... Их дуканы находились в одном ряду, товары тоже мало чем отличались: сигареты, хозяйственное мыло, жевательная резинка, напитки...
— Зачем по одной афгани копить, если можно сразу миллион заработать, — загадочно обронил сосед однажды и тусклые глаза отца Саида загорелись живым блеском. Сосед приволок завернутую в кусок рогожины круглую, похожую на чайник, мину. Показал, как
пользоваться... Но все вышло иначе. Вместо железной души танка шурави, к аллаху улетела душа отца, а, вернувшись с поля домой, Саид с женой и матерью обнаружили, что все в доме перевернуто вверх дном, а тайник с денежными накоплениями пуст.
Верные люди, конечно, не за сотню афгани, подсказали где искать соседа: отряд Адам — хана.
Впервые Саид не заправил конец чалмы — символ данного обета отомстить за отца, — и отправился в отряд Адам — хана. Но сосед был уже в Пакистане. И Саиду оставалось одно: вместе с отрядом, выполнив задание, вернуться в Пешавар и, отыскав «советчика», расквитаться за все.
Саид прижался щекой к прикладу, точно собираясь выстрелить в небо. Лицо Саида было спокойным и красивым: четкий профиль, прямые, тонкие брови...
В перекрестье прицела попал парящий в небе коршун, потом изображение птицы смазалось — прицел заскользил вниз и, минуя белоснежный пик горы, каменный склон, деревья у реки, остановился на шатре Адам — хана.
А там продолжался «светский» разговор о женах.
— О, кей, Махраб, — сказал Мэрфи, с наслаждением вдыхая дым. — Я думаю, ты мне покажешь когда-нибудь своих красоток. Или шариат запрещает это?
— Нет таких законов на земле и небе, которые сильнее нашей дружбы, — высокопарно изрек Адам-хан. — Но, дорогой, они в Пешаваре... — лицо его снова приобрело мечтательное выражение. — Я думаю, что скоро мы вернемся туда.
— На Кабул ты уже не рассчитываешь?
— На все воля Аллаха!
Адам-хан замолчал, потягивая трубку. Сладкий дурманящий дым заполнил палатку...
— Ваше дело стоящее и я думаю, ты еще доберешься до Кабула, — сказал Мэрфи.
— Я тоже так думал до последнего времени. Но фокус с примирением спутал все наши карты. — Адам-хан покосился на вход в палатку, точно опасался, что кто-нибудь из телохранителей может знать английский. Лицо его налилось кровью. — Шайтан! Если б у меня вместо этих трусливых шакалов были такие ребята, как ты, Рон, мы бы давно уже были в Кабуле. А эти... Вчера мои люди обстреляли ракетами гарнизон шурави в Кундузе, а я до сих пор не знаю результатов операции: каждый врет так, точно он весь гарнизон с землей сравнял... Шакалы! Ослы! Половина уже разбежалась и оставшиеся уйдут, заплати им Наджиб на десять афгани больше, чем я … Проклятье! — Адам-хан в сердцах стукнул кулаком по колену. — Мне бы сотню настоящих воинов ислама...
Мэрфи выразительно, точно считал банкноты, потер пальцами:
— После Анголы «серые гуси» сильно поднялись в цене.
— А-а... — Адам-хан раздраженно махнул рукой. — Не в этом дело. Мы не так бедны, как ты думаешь. У нас есть товар, за который можно получить любую валюту...
— Ваши горы? — Мэрфи, до этого рассматривавщий инкрустацию на столике, насмешливо покосился на Адам-хана.
— Да, наши горы. Наши горы, на которых растет мак. К которому, кстати, имеют отношение и ваши люди.
— Да? — Мэрфи сделал удивленное лицо. — Откуда у тебя такие сведения? Лично я про это ни разу не слышал.
— Не прикидывайся простаком. И не делай из меня болвана...
— Ладно, ладно, — подчеркнуто миролюбиво сказал Мэрфи. — Я пошутил. Я думаю, что вы в любом случае не в накладе. Неясно только, почему, имея такие деньги, вы воюете таким дерьмом. — Мэрфи кивнул на «базуку» возле сундука.
— Во всем виноваты ваши политики. Было бы лучше, если бы они поменьше говорили и не мешали тем, кто хочет нам помочь. А когда ходишь с протянутой рукой, сплавляют всякую дрянь, типа этой вонючки...
Мэрфи не заметил, как в руке Адам — хана появилась необычного вида граната.
Он взял ее — сбоку на серебристом металле виднелась четкая надпись: «Изготовлено в федеральной лаборатории в Солсбери. Штат Пенсильвания. США. 1978».    
— А что, неплохая штучка, — сказал Мэрфи и, покачав гранату на ладони, осторожно положил ее на столик.
— Где -нибудь в Алабаме, но не здесь в горах. Нам нужно настоящее оружие, а не эти хлопушки. Ваш президент уже всему миру прожужжал уши про «Стингеры». А где они?
У Мэрфи невольно екнуло внутри. Разговор сам пришел в нужное русло.
— Президент — деловой человек, он слов зря на ветер не бросает.
Адам-хан пристально посмотрел на Мэрфи.
— Да, да. Теперь ты понял, что сюда я приехал не горами любоваться? Наша фирма может предложить зенитные комплексы с дальностью поражения до пяти тысяч метров.
— Да? — Адам-хан почуял неладное. Сделки по поставкам оружия решались в Пешаваре и было странно, что Мэрфи понадобилось переходить для этого границу.
Адам-хан слышал, что Мэрфи связан с ЦРУ, но им никогда не приходилось работать вместе. К тому же вчера Мэрфи упорно твердил, что является лишь представителем частной фирмы, имеющей определенные экономические интересы в Афганистане.
— Даже так? — Адам-хан, нахмурившись, смотрел на Мэрфи. — Надеюсь, эта штуковина стоит меньше миллиона?
— О, сущие пустяки — всего восемьдесят тысяч баксов.
— Ладно, Рон, — Адам — хану надоело играть в прятки. — Говори прямо, что тебе надо.
— Не сердись...Но я действительно могу тебе предложить пару отличных машин с комплектом ракет, которого хватит, чтобы свалить до десятка вертолетов шурави.
— Да? — Адам — хан прищурился. — И сколько это будет стоить?
— Бесплатно! По-моему это превосходные условия. — Мэрфи выжидающе смотрел на Адам — хана. Тот усмехнулся.
— И что мы должны с ними сделать?
— Ну, разумеется, использовать по назначению. Чертовски обидно, когда такие дорогие штучки лежат без дела. Там, за горами, — Мэрфи махнул в сторону Пакистана, — ваши ребята уже осваивают «жалящее насекомое»…
— Это что еще за насекомое? — заинтересованно перебил его главарь. — Рон, давай без загадок…
Американец довольно заржал.
— А я и говорю без загадок. «Stinger» переводится как «жалящее насекомое». Или ты уже забыл английский? И ребята некоего «инженера Гафара» на аэродроме в Джелалабаде уже убедились: насекомые жалят шурави конкретно. Но до Пешавара далеко, а у тебя, надеюсь, найдется один — два толковых человека, которых я бы смог за пару дней обучить, как обращаться с машинками.
Четки в руках Адам-хана застыли.
— Пятьдесят...
— Что «пятьдесят»?
— Пятьдесят тысяч долларов.
Мэрфи непонимающе посмотрел на Адам — хана:
— О чем ты?
Адам-хан в упор посмотрел на Мэрфи.
— Повторяю: не делай из меня болвана. Бесплатно ничего не бывает, за все надо платить. Пятьдесят тысяч долларов нам за каждый сбитый из ваших игрушек вертолет...
В глазах Мэрфи застыло недоумение, когда Адам-хан сказал это. Некоторое время оба молчали, потом Мэрфи зло спросил:
— Не валяй дурака!.. Мы помогаем, и мы же платим? Чушь!
— Именно так! — твердо сказал Адам-хан.

 
3. ДЕЖУРНЫЙ ЭКИПАЖ
 
— Кто со мной курить? — Кирпичников положил на кровать рыболовецкую сеть, которую вязал, и потянулся, разминая затекшую спину.
— Без меня, — сказал Артамонов, положив книгу на живот, тоже потянулся. Ни в семье, ни тем более в роду у них никто не курил. Сто граммов на праздник — еще куда ни шло, а чтоб взять сигарету в рот...
— Ну — ну, — Кирпичников, разминая сигарету, направился к двери. — Кто не курит и не пьет, тот в Союз не попадет.
Проводив его взглядом, Артамонов заложил руки за голову, уставился в потолок, окрашенный белой водоэмульсионкой.
В углу комнаты боевого дежурства завозился Егоров, вздохнув, перевернулся на
другой бок. Второй день спит, как суслик. Холостяку в Афганистане вдвойне тяжелее. Егоров чихал на запрещение начальника штаба полка посещать «кошкин дом», как называли женский модуль, после того как там кто-то посадил фингал «особисту».
— А Лесняк где? — хриплым от сна голосом спросил Егоров.
— На борт отпустил. Регулировать что-то собрался.
— Нашел время... Разберет так, что не взлетим, — пошутил Егоров.
— Взлетим, — спокойно заметил Артамонов. — Человек не привык сидеть без дела. Не то, что некоторые…
— Командир, не понял… — Егоров дернулся в кровати, собираясь оправдаться и успокоить командира, что он тоже о борттехнике хорошего мнения, но, подумав, промолчал.
Посмотрев на часы, Артамонов взял книгу, которую читал и, запомнив страницу, положил на тумбочку. Затем достал из кармана последние письма от жены. Вчера «почтовик» Ан-26 прилетел поздно, но писем Андрею все равно не было. В таких случаях он перечитывал старые — полностью или те места, которые он выделил на полях птичкой. Тогда, при первом чтении, эти строки заставили его сердце сжаться.

Здравствуй, дорогой наш папулечка!
Получили ответ от тебя на первое наше письмо. Были очень рады. Настя — рисунку пчелки, а я — ответу на свой вопрос. Настенька сейчас донимает меня: «Пиши домик, пиши киску, Бабу-Ягу!»
Андрей оторвался от письма. Он помнил вопрос жены: я беременна, что будем делать с ребенком? Ты в Афганистане, и все может случиться, я тогда двоих не вытяну…
Его ответ был простой: рожать, раз господь послал нам ребенка. Ответ, который давал надежду во всем: что все будет хорошо, и он вернется живым, и что их тогда будет четверо.
Ты знаешь, Настюша стала у меня большой помощницей: в магазин ходим вместе, дома посуду моет сама, я только полощу, у бабушки даже полы мыла, так она потом всем ходила и рассказывала: «Какая у меня помощница растет!»
 Мы вчера ходили в магазин и звонили оттуда маме (домой телефон я никак не куплю, все дорогие). Мы их слышали, а они нас нет. Вот такая сейчас связь. Так и не дозвонились!
Я пишу, а Настенька все время сбивает меня с мысли. Я дала ей полистать книгу «Волшебные сказки Шарля Перро». Сказку «Красная Шапочка» она уже рассказывает своими словами. Даже автора знает. Я спрашиваю: «Кто написал сказку?» Она говорит: «Шай Пейе».
Ты спрашивал как у меня с деньгами. Сто рублей еще есть, не считая Настиных -пособия на ребенка. Постараюсь устроиться на работу. Договорилась в ясли — сад няней. Собираю и сдаю анализы, на этой неделе, во вторник, пойду к гинекологу. Поговаривают, что на следующий год не 35 рублей будут платить на ребенка, а 50. Но, это слухи пока.
Сейчас собираемся с Настенькой гулять, бросим письмо в почтовый ящик. Она уже одевается.
Не скучай, пиши нам, не забывай. Извини, что письмо короткое, да разве с этой хабалкой напишешь. Целуем тебя крепко, родной наш!
До свидания! Твои Галя и Настенька.

Внизу листка, прямо на тексте, была обведена левая ладошка Насти.
Артамонов не удержался и поцеловал ладошку.
Другое письмо — на двойном листке из тетради в клеточку — пришло несколько месяцев спустя:

Андрей, здравствуй!
Сейчас вечер, скоро 10 часов. Что мы сегодня делали? После завтрака мы ходили по магазинам. Зашли в «Ткани», и я присмотрела материю на шторы в спальню. После обеда съездила за ней, пока Настя спала. Затем прошли вдвоем на базар, купили 1 кг груш за 4 руб. и большой гранат за 2 руб. на двоих, а вернее— на троих (и на Андрюшку тоже). Уставшие вернулись домой, Настя пообедала и — спать, а я — опять в город. Приехала, она еще спала.
Настюшку часто прошу одну поиграть, дела ведь нужно делать, а теперь вот села письмо писать. Ходит ребенок, скучает. Я ей на ночь книжки читаю(самое лучшее для нее), иногда сяду поиграю с ней в кубики, тогда она на седьмом небе от счастья. Что же будет, когда Андрюшка появится? А этот голопузик дает о себе знать все больше и настойчивее. Шевеление при первой беременности в 4,5 месяца, а при второй — может (говорят) произойти раньше. Так вот, у меня раньше, в 4 месяца. Мне все кажется, что ты не веришь в то, что я беременна, трудно поверить в слова, если не видишь глазами.
Я сама до конца не могу себе представить. Что-то стучит в животе, упирается. Когда ляжешь на спину, живот начинает ходуном ходить. Видно, активный будет ребенок, если уже сейчас (живота еще не видно), так агрессивно настроен против меня. Боюсь ложиться даже на бок, иногда, если лягу в пол-оборота, так в боку кто-то изнутри мне стучит: «Осторожней!»
Через месяц будет уже небольшой животик у меня. Да и сейчас он уже не в нормальном состоянии. Пора подумать про одежду для себя, а скоро и для малыша. Многое сгодится от Насти. Нужно будет подкупить пеленок простых (у Насти почти все теплые, т.к., в холодное время родилась) и ползунков (Настюшины все страшные и поизносились); шапочки все целые, распашонки есть. Марли купить еще на подгузники — и можно рожать.
Надо подумать, где будет спать Настюша, кроватка ведь будет занята ребенком.
Всего доброго! До свидания!
Галя.

Андрей сложил письмо, думая о прочитанном. На душе было легко, точно он побывал дома и остался незамеченным. Но что-то тяготило его. Радость от хорошего письма перевешивало какое-то неприятное воспоминание, которое казалось бы забылось, улеглось. А теперь просилось наружу и от одного этого ничем не омраченный день не хотел казаться гармоничным. Артамонов сосредоточился и попытался отыскать причину своего беспокойства. И она, точно щепка, всплыла на поверхность, словно ждала своей минуты: Наташа!


4. НАТАША

...Они познакомились на День Советской Армии. Торжественного собрания, ни накануне — двадцать второго, как это обычно в Союзе, ни назавтра, не было. Но праздничный ужин, придерживаясь старой традиции, решили не отменять.
За столом были только свои: он, Пашка и Лесняк. Правда, в самый разгар ужина, когда врубили «Шарп» борттехника и перешли к «культурной программе» — танцам, заглянул, будто бы случайно, Кирпичников. Он всегда появлялся случайно, но всегда вовремя. Понадобилась соль. Многие уже знали, что Кирпич экономит на всем, старательно складывая в кучку получаемые на зарплату чеки.
Чтоб Кирпичников не захлебнулся слюной от вида импортных разносолов, пришлось плеснуть ему в «нурсик» (пластмассовый предохранительный стакан для оперения неуправляемого реактивного снаряда) разведенного спирта и, конечно, угостить салом. Земляк Лесняка из командировки в Союз привез.
Пропал и опять появился за столом возбужденный Егоров, доложил, потирая ладони, новость: в летной столовой тоже танцы. Присутствует слабый пол...
Опрокинули на посошок по «нурсику» и на улицу. Звезды на небе после выпитого подпрыгивали на месте в такт музыке, точно непоседливые дети.
Столовую не узнали. Все столы — у окна раздачи, по периметру зала — табуретки и стулья, все занято. Среди пятнистых и песочного цвета комбинезонов пестрели нарядные женские платья.
Егоров затащил Артамонова в жидкую толпу танцующих, тот немного поплясал, но полковой ансамбль больше огорчал своей игрой, чем разжигал, и он, как и Лесняк, подпер стенку, оббитую обожженной планкой.

Артамонов даже не заметил, когда перед ним возникла девушка в голубом махровом платье, подчеркивающем стройную фигуру. У нее были короткие волнистые волосы, тень морщинок под грустными, не смотря на веселье, глазами.
— Простите, — обратилась девушка, робея. — Вас, кажется, Андреем зовут?
— Да, — удивленно ответил Артамонов. За время, проведенное в Афганистане, его еще никто так не удивлял.
— Вы родом из села Раговка, — продолжала добивать его девушка, с восторгом наблюдая за реакцией летчика.
Артамонов оттолкнулся от стены и удивленно посмотрел на скучающего Лесняка.
— Я валяюсь…
Лесняк деликатно улыбаясь, перебрался на другое место.
— Вы, конечно, меня не узнаете? Мы с вами вместе в десятый ходили, только в параллельные классы: вы в 10 «а», я в «б».
Андрей помнил этот класс — он находился слева, но не мог вспомнить девушку, хоть чем-то похожую на эту еще и сегодня прекрасную женщину. В том классе училась Майя, девушка — еврейка, с которой он дружил. Вспомнилось ее бледное веснушчатое лицо, задумчивые глаза и высокая грудь. Приезжая из села в райцентр на свидание, он всегда заставал Майю с учебником английского языка. Английский преподавал ее отец, и Майя владела языком свободно. И даже проводила уроки в их классе вместо отца. Скорее всего, она тоже собиралась стать педагогом.
Майя не была красавицей, как ее подруга Люда — среднего роста, крепко сложенная, с короткими волосами и слегка вздернутым носиком. Сейчас, спустя годы, Андрей не мог понять: почему он бегал за вечно занятой Майей? Надеялся со временем подружиться с Людой? Одноклассники постоянно дразнили их «жених и невеста», а он за два года учебы даже не поцеловал ее...
Афганистан — особые условия. Здесь земляками считались не то что из одного города или села, а даже из соседней области или республики. А тут в одной школе учились!
— А вы где здесь работаете? — Артамонов справился с волнением.
— В медсанбате медсестрой.
Артамонов удивился: медсанбат находился по ту сторону взлетной полосы. Девушка поспешила объясниться:
— Подруга в гости пригласила. На пересылке в Ташкенте познакомились. Она к вам попала, а я в дивизию.
Помолчали, глядя на танцующих. Все было так неожиданно, что Андрей даже не сообразил пригласить девушку на танец. Вместо этого, сохраняя внешнее спокойствие, он все еще пытался узнать девушку. Но...
Пригласив Андрея в гости, девушка поспешила к своей компании, где уже мелькала кудрявая голова Егорова. Рядом крутился Кирпичников.
Артамонов, после ухода девушки, ругал себя последними словами. Боевой летчик! 514 боевых вылетов! Без пяти минут орденоносец! А тут — перед землячкой растерялся...
Рядом возник сияющий Егоров, по — дружески толкнул в плечо:
— Тебя, командир, хоть не оставляй одного... Сразу женщины вокруг.
— Ладно трепаться, — потер плечо Артамонов. — Сам, поди, уже закадрил кого-нибудь?
Егоров оглянулся на покинутую компанию:
— Подругу твоей землячки, — оказывается, он уже все знал.
Мелькая среди танцующих голубым платьем, девушка — землячка изредка бросала взгляд в его сторону и заразительно смеялась, собрав лучики морщинок. Там, наверное, было весело.
— Пора на абордаж! — догадавшись о настроении Артамонова, подал идею Егоров.
— Там, вроде бы, все по парам.
— Это все вилами по воде писано. Кирпича я беру на себя.
Снова, фальшивя, заиграл ансамбль, и Егоров подтолкнул Артамонова к танцующим. Те, особенно мужчины, неохотно потеснились, увеличивая круг. На втором танце Егоров тайком пригрозил кулаком Артамонову: не спи!
Артамонов пригласил девушку на танец.
— Полчаса знакомы, а я даже не знаю, как вас звать..
— Наташа.
— Андрей.
Домой шли впятером, Наташа оставалась ночевать у подруги. Возвращаться ночью через «взлетку», пусть даже с провожатым, было небезопасно. В восемь вечера выставляли караул. Часовые, в основном, ребята с юга, патроны — боевые, так что...
Девушки шли посредине, Егоров, Артамонов и Кирпичников — по бокам.
Плохо освещенная аллея казалась подземным переходом. Над головами, рискуя зацепить крыльями, носились летучие мыши.
Разговаривая, дошли до женского модуля. Раньше «кошкин дом» находился в центре городка, но кому-то из начальства, видимо, не хотелось быть в центре внимания и общагу перенесли за продуктовый склад, отдав прежнее жилье техникам из ТЭЧ (технико-эксплуатационная часть).
Прощались скромно. Егоров все время рвался в гости «на чай», Кирпичников вторил ему, от волнения потирая свой орлиный нос, но девушки были непреклонны. Особенно Наташа. И авиаторы ушли не солоно хлебавши, связывая все надежды со «следующим разом».
Медсанбат вертолетчики обычно посещали в трех случаях: при диагнозе (желтуха, малярия и т.д.), перед командировкой в Союз, когда надо было поставить отметку на тиф, и — по личному плану. Артамонов работал по третьему варианту.
Был нелетный день — задул «афганец», подняв в воздух мириады легких песчинок, — и командир звена попросил Артамонова проведать Горшкова, их старшего летчика, лежавшего гепатитном отделении. Артамонов, вспомнив про Наташу, с удовольствием согласился.
Отдав больному свежие письма и гостинец от ребят, поведав последние новости, Артамонов только на улице вспомнил, что забыл спросить про Наташу. А вдруг он знает такую медсестру. Из суеверия решил не возвращаться.
Солдаты в курилке, в синих больничных куртках, подшитых белыми подворотничками, показали летчику где находится терапевтическое отделение.
Артамонов шел полутемным, прохладным коридором, пропахшим лекарствами и карболкой, читал таблички на дверях и чувствовал на себе неприятный, сопернический взгляд дивизионных офицеров.
Авиатора здесь узнавали за версту по комбинезону или по темно-синей, в зимнее время, куртке — демисезонке. Офицеры дивизии, страдая, как и все, от жары, тем не менее и здесь, вдали от Родины, были верны себе. Видимо, проверяя себя на выносливость, они ходили в дурацкой, со множеством широких, накладных карманов полевой форме для ДРА и в офицерских ботинках, которые по сравнению с кроссовками и техническими тапочками «в дырочку» вертолетчиков, выглядели современным орудием пыток.
Артамонов постучал в дверь с табличкой «Зав. терапевтическим отделением». Спрашивать Наташу, фамилию которой он к тому же еще и не знал, не пришлось. Наташа сидела перед ним.
Белоснежный халат, нога на ногу, рука с зажженной сигаретой замерла над
пепельницей. Дым от сигареты тянулся к немолодой, полной женщине с фонендоскопом на
смуглой шее. Наверное, завотделением.
Завотделением невозмутимо положила сигарету на край пепельницы и подняла глаза:
— Я слушаю вас.
— Это ко мне, Юлия Павловна, — вскочила с места сияющая Наташа. — Вы разрешите, я выйду на секундочку?

За дверью Наташа, глянув на часы, предложила свой план: сейчас она отпрашивается — скоро обед — и они идут к ней.
По сравнению с их комнатой, жилье Наташи представлялось настоящим
раем: занавески, коврики, правее окна серебристая решетка кондиционера. Посредине комнаты что-то вроде паласа. Везде уют и чистота
Артамонов растерянно посмотрел на свои пыльные кроссовки.
— Оказывается и здесь раньше вертолетчики жили, — кивнул он на парашют под потолком.
— Нет. Это нам в наследство досталось, — простодушно ответила Наташа, торопливо срывая с натянутой веревки и пряча под подушку высохшее белье.
Жужжал кондиционер, на кухне шумел, закипая, чайник. Наташа только с третьего раза включила побывавший, видно не одних руках, советский «кассетник». Комнату наполнило ржание «рыжего коня» и хрипловатый голос Михаила Боярского. От знакомой мелодии стало уютнее.
 Андрей музыку любил и считал, что понимает.
Наташа пригласила Артамонова к столу.
— Я вообще-то уже обедал, — отказался Андрей, наблюдая, как Наташа неумело пытается открыть консервы. — Разреши...те?
— Ну, тогда хотя бы чайку...
— Разве что... — Андрей поставил открытую банку перед девушкой, сел на солдатскую табуретку. — А подруга где? — кивнул на вторую кровать.
— В столовую, наверное, пошла.
— Выходит, я сорвал тебе обед?
— Ладно тебе... Была б столовая, как столовая...Все на комбижире готовят.
Артамонов согласился с ней, что доппаек здесь, в Афганистане, большое подспорье.
— Паек? Откуда?.. Последняя радость — знакомые ребята из редакции угостили. Марина, соседка, машинисткой там работает.
— Ну вот, а мы лососевыми тараканов глушим, — играя на публику, пошутил Артамонов.
— Хорошо живете, — Наташа налила Артамонову чаю, подвинула сахар и югославское печенье, купленное в «чекушке».
«Теперь будешь жить не хуже других», — подумал про себя Артамонов.
Заметив, что Артамонов почти не пьет, а разглядывает комнату и ее, Наташа покраснела:
— Ты чего?.. Хочешь, чтоб я подавилась?..
— Думаю: это ж надо где встретиться!... Как будто в Союзе места было мало... — Артамонов отхлебнул из чашки.
— Когда первый раз предложили — отказалась, хотя ничто меня не держало. Родителей уже не было. Просто страшно было погибнуть в такое время. А потом смотрю: возвращаются знакомые девушки и ничего, живые...
— И не с пустыми руками... — подсказал Артамонов.
— Не без этого, — стрельнула глазами Наташа. — Решила и я рискнуть.
За глаза женщин в Афгане называли «чекистками», поскольку платили здесь чеками. Был в этом определении и другой смысл: женщинам платили за любовь тоже чеками. Это и отталкивало Артамонова от них, хотя он в какой-то степени завидовал тем ребятам, у которых были «боевые» подруги. И если женщины в столовой, в штабе, магазине, в медпункте были для него, как говорится, сбоку — припека, то сейчас, напротив, сидел в чем-то близкий человек, больше, чем земляк... Было над чем задуматься.
После обеда, видя, как мнется, убрав со стола, Наташа, Артамонов кивнул на пепельницу.
Наташа, слегка покраснев, принялась разминать сигарету.
— Наверное, не перевариваешь курящих женщин? — струйкой дыма она потушила горящую спичку.
— Почему... — соврал Артамонов, по-хозяйски оглядывая комнату. Ему казалось, что он нравится девушке.
На Наташу смотрел спокойно: переспелая ягода. Если и нырять в омут, то ради чего-то. Сейчас он был просто обязательным человеком. Он обещал, что заглянет? Он свое слово сдержал. Остальные ощущения — следствие хорошей музыки и присутствия женщины.
— Это не мои проблемы, — еще раз повторил Артамонов и подошел к фото над кроватью Наташи. — Это ты? — удивленно спросил он.
Не докурив, она затушила сигарету, поднялась.
— А что, не похожа?.. Я целый альбом с собой привезла. Хочешь посмотреть?
— Конечно.
Они сели на кровать. Наташа, точно специально, села рядом, коснувшись бедром его бедра, и Артамонова подмывало обнять девушку — как бы по — землячески, но он сдержал себя и положил руку на прохладную металлическую спинку кровати.
— Это я в детстве, — рассказывала Наташа, листая альбом. — Вот в медучилище...Это на практике...А это в школе, в десятом классе.
Артамонов смотрел на фото и не мог отыскать на лице у той худенькой, угловатой, ничем неприметной девочки хоть что-то похожее на сидящую рядом привлекательную женщину.
— Узнаешь?
— С трудом… — заколебался с ответом Артамонов, поскольку такие девочки были и в его классе, а его тогда интересовали только Майя и Люда. — Я ведь, как перемена, сразу на волейбольную площадку убегал, — соврал он.
Фотографии разбередили душу, и Наташа вспомнила про свое село:
— Как оно там? Не выселяют ли его? Там ведь дом родительский остался.
Артамонов ухмыльнулся:
— Тут под самым носом не знаешь что творится, а ты хочешь про свой дом правду узнать. Правду про Чернобыль мы только лет через двадцать пять — пятьдесят узнаем. Точнее, про Припять. Отселили, говорят, только тридцатикилометровую зону, а если кто — то дальше живет? До моего села, например, шестьдесят кэмэ, поэтому родители мои, как жили в своем доме, так и живут, только что паек дополнительный получают…
— Но вы-то, военные, должны больше об этом знать, — удивилась Наташа. — Вам же лекции, наверное, какие-то читают.
— Должны... Из программы «Время» узнаем, что и в Афгане -то происходит. Недавно, правда, военный прокурор у нас выступал, я как раз шел из столовой, остановился на минутку послушать, — так я чуть не обалдел, услышав, что здесь и в плен сдаются, и оружием торгуют, и мужеложеством занимаются... Не удивлюсь, если через некоторое время узнаю, что мы сюда зря сунулись... Зачем мы здесь, ты не знаешь? — Артамонов повернулся к Наташе, точно одна она могла ответить на мучивший его вопрос: «Для защиты южных рубежей»? Но южные рубежи на своей территории защищают, а мы уже, получается, чужое государство оккупировали. И сколько нам здесь придется торчать — одному богу известно…
Через секунду Андрей понял, что зря сказал все это. Нужна ей эта политика! Хотя говорил он искренне, и потому, что наболело, и потому, что больше всего боялся вопроса о семье. Нет, он не отказался от нее, от похожей на него дочурки, от сына (только сына!), который скоро должен был родиться. Он ежедневно ждал писем, огорчался, когда почты не было, но вопрос этот, о семейном положении, был сейчас неуместен. И Наташа, видимо, понимая это, не задавала его. И стала нравиться Артамонову чуточку больше, но не более того.
— Ой, я уже опаздываю, — засуетилась девушка, глянув на часы. Выключив магнитофон, пленка которого уже начала пищать, она положила на него фотоальбом.
Быстрым движением поправила перед зеркалом волосы.
— Ты проводишь меня?
Рисоваться лишний раз не хотелось, но...
 — Конечно, — ответил Артамонов.
— Слушай... — Наташа на секунду задержалась перед дверью. — В воскресенье у Людки — подруги день рождения. Я от ее имени приглашаю тебя. Придешь?
Это было любопытно. Сегодняшняя встреча не завершала их необычно начатое знакомство. Продолжение следует?..
— Постараюсь, — согласился летчик.
    
...В комнате дежурного экипажа резко зазвонил телефон.
— Заколебали, — вздрогнул, проснувшись Егоров. — Опять в медсанбат, наверное, звонят... Родильное отделение здесь, что ли?..
— Слушаю, капитан Артамонов, — летчик первым поднял трубку полевого телефона и закивал головой. — Так... Понял... Есть!
По тому, как изменилось выражение лица командира, Егоров догадался: разговор касался их. Артамонов еще не положил трубку на место, как Егоров спросил:
— Есть работа?
— Подъем. Борт на вынужденную идет, — он сунул письма в карман куртки, напялил панаму, схватил сумочку со шлемофоном. — Обороты упали на левом двигателе. Сказали грузить НПСК (наземная поисково-спасательная команда) и ждать указаний.
Из комнаты они выскочили друг за дружкой.

 5. ЛЕСНЯК
 
Было уже жарко, в небе ни облачка, далекие горы точно спрятались от солнца за голубоватой дымкой. Рядом проехала машина запуска, стреляя из-под колес густой, как вата, пылью. Когда не нужно, она всегда под рукой, отметил Лесняк. Он и полчаса не смог высидеть в прохладной хибаре дежурного экипажа. На вертолете всегда есть работа, а тут лежи, валяй дурака и жди, когда ты понадобишься. А если не понадобишься? И он подошел к Артамонову:
— Командир, я пойду на борт.
— Давай. Только оттуда ни шагу, — понимающе бросил летчик.
Лесняк за это время не спеша осмотрел вертолет, навел порядок в салоне и теперь сидел, перечитывая вчерашние письма.
По железке стоянки застучали шаги, и в проеме двери показался Гена Рафалович, добродушный, застенчивый прапорщик — приборист из Белоруссии, которого с борттехником сблизила страсть к книгам. Его, знающего здесь только одно — свою работу, интересовало все, чем увлекался Лесняк. Иногда это любопытство раздражало Лесняка, и он еле сдерживался, чтобы не обидеть, не оттолкнуть от себя этого в общем-то безобидного, со смешными усами парня.
Рафалович для приличия заглянул в пилотскую кабину, затем пощупал, проверяя, мешочки с оранжевыми кассетами бортового самописца, которые со временем и в Союзе все запомнят, как символ беды — «черный ящик», неторопливо расписался в журнале подготовки и, присев, уставился на разложенные письма:
— Ого! Это все из дома? — Гена заранее виновато улыбнулся.
— Не совсем. Это письма фронтовиков из дивизии Покрышкина, — ответил Лесняк и принялся поспешно складывать конверты.

Рафалович от любопытства даже заерзал на месте.
— Того самого Покрышкина?
— Да, того самого, трижды Героя Советского Союза, что сбил во время войны 59 самолетов противника.
— А зачем вам письма Покрышкина? — Гена, будучи на несколько лет моложе Лесняка, всегда обращался к нему на «вы», и это несколько смущало борттехника.
— Это письма не Покрышкина, а тех, кто воевал с ним.
— Вы что, собираетесь писать о нем? — в эскадрилье многие знали, что Лесняк пописывает в окружную газету.
— Я разыскиваю сослуживцев отца, — спокойно ответил борттехник и в доказательство потряс сложенной пачкой писем. — На фронте он, как и ты, служил прибористом, с кем-то дружил. После войны какое-то время переписывался с однополчанами. А потом женился, дети родились, начал потихоньку поддавать и все вскоре забросил. А тут перед Новым годом получает письмо от своего товарища, тот приглашает в гости. Кое— как настрочил ответ, а письмо вернулось: такой-то адресат не проживает.
— Умер? — поспешил с выводами Рафалович.
— В адресе накосячил: номер дома с квартирой перепутал.
— А как узнали?
— А чего узнавать — с конверта нужно внимательно списывать. — И Лесняк зачем-то для убедительности показал одно из писем. — Одним словом, отец попросил помочь связаться с товарищем. Я вышел на этого товарища из Донецка — Паршина — моториста Покрышкина, тот дал мне адреса Короткова, Пугачева, Почки…
— А Пугачев и Почка это кто? — перебил борттехника Рафалович, и глаза его смущенно забегали.
— Сослуживцы отца, которых он просил найти: Александр Пугачев, Иван Почка, Федор Паршин, Виктор Коротков, Михаил Артамонов.
— Артамонов? Это не отец твоего Артамонова?
Лесняк ошибался, думая, что подробный рассказ вскоре надоест прибористу и тот оставит его в покое. Гена и не думал уходить, а новые вопросы были тому подтверждением.
— Ты что! Мало ли в мире Артамоновых: тот воевал сорок лет назад! А этот, по-твоему, его сын, служит в Афгане?
— Почему бы нет... Жизнь сейчас такая: вчера я еще по Кобрину расхаживал, а сегодня уже здесь…Твоего Артамонова как по — отчеству — не Михайлович?
Лесняк растеряно почесал затылок.
— А я и не знаю. Прямо из головы вылетело. Почти год вместе, а я ни разу не поинтересовался: не его ли отец воевал с Покрышкиным? А ведь крутилась мысль спросить.
— А ты узнай. Если Михайлыч, то, может, и он.
— Ладно, узнаю, — Лесняк торопливо посмотрел на часы и засуетился. — Цигель, цигель, ай лю-лю…Ты сейчас куда? Я лично в домик. Надо у инженера одну железку спросить.
 Лесняк спрятал письма и спустился по трапу на землю.
— Я тоже в домик, — Рафалович солидарно последовал за борттехником.

 х х х

Возле вертолета Лесняка было пустынно. Сам вертолет, точно большой пятнистый спутник, скользил в жарком дрожащем воздухе. Открытые створки капотов напоминали лепестки солнечных батарей.
— Коля! Лесняк! — крикнул Артамонов, поднявшись в грузовую кабину.
Вместо борттехника отозвался Егоров:
— Наверху его тоже нет. — он успел уже обойти вертолет.
В ту же секунду в салон, отстранив летчика — штурмана, поднялся сияющий Лесняк. В руках он держал тонкий трубопровод.
— Ты что, собираешься это ставить? — спросил с тревогой Егоров и посмотрел, ища поддержки, на Артамонова.
— Зачем… Это запасной. Куда-нибудь летим? — спокойно спросил Лесняк. — Вертолет к полету готов, заправка полная.
— Борт на вынужденную идет… А капоты?
— Айн момент! — Лесняк подбросил и ловко поймал отвеертку и через мгновение его ноги мелькнули в проеме люка пилотской кабины.
Артамонов глянул на Егорова, потом на часы и покачал головой:
— Где же НПСК? — спросил он не то Егорова, который уже садился на свое место, не то себя.
Егоров, прищурившись, посмотрел в сторону ТЭЧ, сборные ангары которой находилась в ста метрах от их вертолетной стоянки. Команда НПСК назначалась оттуда.
— Можно было уже десять раз туда и обратно сбегать, — слегка стукнул он по гашетке носового пулемета.
— Ты давай подключайся и слушай эфир, — поторопил его Артамонов.
— Понял, командир! — Егоров загремел замками подвесной системы парашюта, усаживаясь поудобнее.
В пилотскую спустился Лесняк.
— И всего делов-то, — сказал он и, щелкнув над головой ручкой — замком, поинтересовался: — Как они там, которые идут на вынужденную?
— Еще не сели, — не контролируя в наушниках свой голос, громко ответил Егоров.
— А мы не спешим, — слова Лесняка адресовались Артамонову. — Без НПСК все равно не полетим. Так что вина, если что, не наша, — сказал он, вытирая руки ветошью.
Возле вертолета, заскрипев тормозами, остановилась бортовая машина, груженная продолговатыми зелеными ящиками. На кузове сидели, держась за борта, несколько человек в комбинезонах, с автоматами, зажатыми между колен.
Руководил всеми невысокого роста худощавый майор в больших очках и солдатской пилотке с офицерским крабом. Он решительно спрыгнул на железку стоянки, едва не потеряв очки, крикнул:
— Перекурите, а я пока уточню что к чему.
Щегольски козырнув, подал руку Артамонову, потом Лесняку.
— Что там случилось? — сразу поинтересовался он, толкнув пальцем очки на переносицу.
— Упали обороты на левом двигателе, — Артамонов, освобождая проход, присел на сиденье и бросил взгляд на Егорова. Тот выглянул из пилотской, подтверждая, кивнул головой.
— А нам передали, что отказала основная гидросистема. — и для убедительности
показал на висевшую через плечо портативную радиостанцию. — Надо уточнить: запчасти и инструмент в этом случае надо брать другие...
Только он спустился на землю, как из пилотской раздался радостный крик Егорова, всполошивший всех:
— Все!
— Что все? Сели? Упали? — бросил укладывать чехлы Лесняк и резко выпрямился.
В проеме двери показалась голова Егорова в шлемофоне.
— Сели в Файзабаде, — посмотрел он на Артамонова. — Что будем делать, командир?
— Запросите руководителя полетов, — подсказал, заглянув в салон, офицер в очках.
— А, может, не стоит поперед батьки? — подал голос Лесняк. — Нужны будем — сообщат.
— Стоит, — спокойно ответил Артамонов и прошел в пилотскую кабину. Одел шлемофон, нажал кнопку на ручке управления.
— Запуск! — бросил он через некоторое время Лесняку и повернулся к офицеру в очках. — Все зависит от вас: успеете отремонтировать до темноты — забираем. Нет — остаетесь ночевать в Файзабаде, а мы возвращаемся.
Не заметив поблизости машины запуска, подсказал борттехнику:
— НПСК загрузилась?.. Лишним покинуть вертолет!

 
 6. МАЙОР МОБОРАКШАХ
      
Первое, на что обратил внимание замполит афганского отряда майор Хафиз Моборакшах, когда они с музыкой въехали в кишлак, — пустые улицы, безлюдье. Не играли на пыльной дороге и на плоских крышах домов босоногие дети, не толкался у лавки дуканщика сельский люд: седобородые аксакалы и женщины в легких морщинистых, как лицо дуканщика, паранджах; не вился, возбуждая аппетит, дым над закопченной жаровней шашлычника.
— Сделай тише! — крикнул, наклонившись в люк агитмашины, Моборакшах. Он сидел на краю другого люка, свесив ноги в проем.
Радист внизу, в боевом отсеке, повернул ручку громкости портативного магнитофона и песня, летевшая из квадратных колонок за спиной Моборакшаха, зазвучала тише.
Они въезжали так в каждый кишлак. Расчехляли колонки и радист — сарбоз вставлял в магнитофон прозрачную и потертую от частого пользования японскую кассету с афганскими популярными песнями. Их на полке гнездилось множество.
Рядом, зашуршав галькой, затормозил БТР командира отряда. Его цепкие глаза на бронзовом худощавом лице умеренно бегали, точно прощупывали каждую хижину.
— Ничего не понимаю, где жители?
 Моборакшах поднялся со своего места, ухватившись рукой за открытый люк с повешенным на него автоматом, и тоже оглянулся.
— Ушли, наверное... Такое ощущение, что Адам-хан и здесь опередил нас. Вот как надо работать, — и майор, то ли в укор себе, то ли кому-то еще, покачал головой.
— Хафиз, ты же видишь, сколько у нас людей, — отозвался командир отряда. — Ты лучше подскажи людям, где здесь колодец — надо срочно пополнить запасы воды.
— Сразу за поворотом, — Моборакшах показал рукой где это. — Командир, если не возражаешь, я проеду к дому Ахмеда, — он вытер потный лоб и одел как следует фуражку. -Здесь недалеко. Может, у него что разведаю.
— Тогда бери мой БТР, — заботливо предложил командир отряда. — Музыку слушать будете в следующий раз.
— У меня три автомата, пулемет. Хватит, — пожал плечами Моборакшах. Но командир отряда пропустил эти слова мимо ушей. Спрыгнув на землю, он подозвал к себе молоденького сержанта, командира взвода, и что-то сказал ему.
Минуту спустя трое сарбозов, почти без рук, вскарабкались на горячую и пыльную броню БТР. Посидев немного, они заерзали на месте, потребовали у водителя что-то подстелить.
— Вот еще возьмите, — подал свой бушлат Моборакшах и, ухватившись за протянутую руку одного из подчиненных, залез на броню.
БТР осторожно покатил по узкой пустынной улочке вдоль высоких саманных дувалов. Пустые дворы тянулись один за другим. Калитки закрыты. Везде чувствовалась хозяйская рука: мы скоро вернемся.
«Но почему? Что случилось?»
— Стой! — требовательно махнул рукой водителю Моборакшах и тот, нажав на тормоз, вопросительно поднял серое от пыли лицо.
— Сбегай, посмотри: есть ли там кто? — кивок одному из солдат на калитку, возле которой остановились.
Сарбоз послушно соскользнул с брони и, прошлепав тяжелыми солдатскими ботинками по пыли, толкнув калитку, осторожно заглянул во двор. Слабый ветерок сквозняка пошевелил серую золу очага. Еще утром на ней, видимо, готовили плов или кипятили воду для чая. Загон для скота был пуст.
Так же крадучись, солдат вошел в хижину. Вышел он через некоторое время, что — то жуя. На улице задержался, оглядываясь по сторонам, и всем своим видом показывая, что ему не страшно.
— Ну что? — нетерпеливо спросил Моборакшах. Сарбоз ответил, что ему никто не встретился, что в доме никого.
— Точно сквозь землю провалились, — добавил он. Взобрался на броню, оторвал кусок ржаной лепешки товарищам, свою часть разделил пополам:
— Товарищ майор, держите...
— Спасибо, — вежливо отказался Моборакшах, хотя время завтрака давно прошло.
Доля его зря не пропала, за ней потянулась прокопченная рука механика-водителя.
— Никого. Взяли самое необходимое и пропали. В горах уже, небось, — солдат разведчик деловито отвернул колпачок зачехленной фляги, сделал глоток, запивая лепешку.
— Трогай!— приказал водителю Моборакшах.
На втором этаже дома, где размещался уездный комитет, кто-то был. За разбитым окном мелькнула фигура. Моборакшах привычно перехватил рукой автомат.
Насторожились, заметив волнение старшего, и бойцы. Но ставни со скрипом распахнулись и все увидели забинтованную голову бойца самообороны.
— Ассалам алейкум, Балуч, — вскинул руку Моборакшах.
— Асалам алейкум, товарищ майор. Заходите в дом, чаем угощу.
Моборакшах, держась за скобу, спрыгнул на дорогу. Прогнулся, разминая затекшие спину и ноги.
— Никуда не расходиться. Я сейчас, — приказал он солдатам. — Можете перекурить.
В прохладе коридорного полумрака, по скрипучей лестнице со следами пожара, Моборакшах поднялся наверх. Балуч, кряхтя, убирал с полу куски битого стекла. В некоторых местах окна его заменяла полиэтиленовая пленка.
Моборакшах скользнул взглядом по противоположной стене — она была истыкана пулями.
— Адам-хан? — Моборакшах подошел к стене и провел по ней рукой.
Балуч выпрямился.
— Его дружки. Я только на секунду отлучился узнать как здоровье Хатум, жены Фатаха, вдруг слышу выстрелы. Сразу догадался: у нас! Бегу, ноги от страха, как ватные. Ахмед ведь там один остался. Пока добежал — все кончилось. Окна побиты, документы по столу разбросаны, везде керосином разит. Лестница и стол уже начали гореть, еле потушил.
Балуч резко поднялся и нервно заходил по комнате, держась за перебинтованную голову и хрустя битым стеклом.
— И ведь надо: зашли с той стороны, откуда мы не ждали. Как будто кто-то предупредил. Азиз и Нурик, тоже молодцы, слышат выстрелы, понимают, что-то не так, а прибежать на помощь не догадались. Голова-то для чего аллахом дана?.. Так бы и дежурили, пока не сменил...Прибежал к уездкому — пыль в конце улицы и конский топот. Я затвор передернул и с колена в последних всадников. Один взмахнул руками и слетел с лошади. Я начал было, постреливая, к нему приближаться, но они, повернувшись, такую стрельбу открыли, что я и головы поднять не мог. Раненого, конечно, забрали. Увезли и Ахмеда...
Балуч поставил перед Моборакшахом пиалу, небольшой пузатый чайник, рядом лепешку и початую пачку сахара.
Балуч, наполняя пиалы — свою он держал в руках, — продолжал рассказывать:
— Прошло не более полчаса, слышу шум под окном. Выглянул — сосед с семьей куда-то направляется. За ним еще один аксакал, и еще... Весь кишлак точно в Мекку собрался. «Куда вы?» — спрашиваю. — «Мы скоро вернемся», — отвечают. Только мулла и сказал что-то вразумительное: сюда, мол, идут люди Наджиба. Адам-хан передал, если мы их встретим, они уничтожат их всех до одного.
— Как у вас с боеприпасами, Балуч?
— Пока есть. Гранат бы, правда, не помешало. Только разве этим поможешь Ахмеду? -он задумчиво посмотрел в окно на далекие заснеженные вершины гор, точно надеялся, что они подскажут ему ответ. — Может, его уже и в живых нет. Хотя, навряд ли. Он один знает выход из ущелья.
— Они не должны далеко уйти. Для них очень важно знать, что мы делаем в кишлаке, — сказал Моборакшах. — Если Ахмед жив, мы спасем его.
Балуч поставил пиалу на стол, налил в нее из темного от заварки чайника.
— Они поскакали в сторону ущелья... Может, еще чаю?
— Нет, спасибо, — остановил его Моборакшах и благодарно приложил руку к груди. — Нам, как я понял, нельзя здесь долго засиживаться. И надо как-то сбить их со следа. Своего человека здесь Адам-хан наверняка оставил. Скорее всего, мы вернемся в свой последний лагерь. Пусть думают, что мы испугались. А вечером... — Моборакшах стукнул кулаком в ладонь. — Ты же поговори, когда вернутся, со старейшиной, с муллой, с народом. Помощь нам не нужна, хотя и это не помешало бы. Плохо если они пригреют врагов, которые схватили их односельчанина.
— После всего этого — навряд ли. Бедная жена Ахмеда, она сейчас, наверное, сходит с ума от горя. Она уже второй день с лежанки не встает, так что разговор о том, где сейчас ее муж, придется отложить, — сочувственно покачал головой Балуч.
— Что с ней? — спросил майор, снимая с гвоздя свой автомат.
— После родов. Старая Хатра сказала, что до следующего рамазана едва ли дотянет.
— Жаль... — Моборакшах повесил автомат на плечо. — Нура бы сюда, но в последнем бою его ранило. Пришлось вызывать врача шурави и отправлять в госпиталь в Кабул. Если улучшения не наступит, найдешь меня и будем выходить на советских товарищей.
Моборакшах подошел к окну и, облокотившись свободной рукой, выглянул на залитую солнцем улицу. Бойцы, спрятавшись в тени шелковицы возле арыка, курили по очереди одну сигарету. Голубой дымок от нее терялся в зеленеющей пыльной кроне.
— Ну ладно, засиделся я у тебя. Командир, наверное, уже волнуется. — он поправил на плече автомат и серьезно добавил:
— Ты сейчас здесь самый главный представитель власти. От тебя зависит, за кем потянется народ. Если что, мы поблизости. — и Моборакшах назвал урочище.
— Будьте спокойны, Хафиз — ака, не подведу. Мне не привыкать...Так вы поделитесь гранатами?
— Да, да. Идем...
 Солдаты неохотно вставали, бросив окурки на землю, лениво полезли на броню. БТР тронулся.

7. В ЛАГЕРЕ. САИД, ИБРАГИМ

Саид Фатах чинил жилетку, когда к лагерю Адам — хана приблизился отряд вооруженных всадников. Заслышав стук копыт, Саид на мгновение замер и крепко сжал теплое цевье лежащей рядом винтовки, но тут же успокоился, разглядев знакомые лица: свои.
Моджахеды спешились в тени деревьев, привязав к стволам лошадей, и начали сгружать какие-то тюки, узлы. Один из тюков оказался связанным человеком. Упав на каменистую землю, он застонал от боли. Судя по бедной одежде, это был дехканин.
К нему подошел Ибрагим, один из помощников Адам — хана, главаря банды. Держа в руке автомат, он пнул пленника в плечо, повернул на спину.
— Живой! Он думает, ему повезло, если мы не убили его сразу. Наивный глупец! Это твоим «бабраковцам» нужен проводник, чтоб пройти это ущелье, а мы у себя дома.
Сплюнув, он крикнул Саиду:
— Эй, Фатах! Иди посмотри какого активиста мы поймали. Может, это и есть виновник смерти твоего отца?
Саид равнодушно поднял голову, некоторое время смотрел на лежащего на солнцепеке пленника. Ничего не сказав, вновь склонился над жилетом. Конечно, он узнал Ахмеда, соседа, которого искал, когда погиб отец.
Саида тоже агитировали в уездный комитет, приводили в пример брата в Кабуле, который в то время уже работал там. Но Саид отказался. До брата было далеко, как до Мекки, и потом уметь считать деньги и стрелять, еще не значит уметь руководить народом.
Рядом остановился Ибрагим, довольно ощерился:
— Брось эти лохмотья... Смотри, что я тебе привез, — сказал он и бросил к ногам Саида серый пиджак. — Хозяину он уже не пригодится.
Саид испытующе посмотрел на Ибрагима: тот и не думал шутить. Воткнув иголку, Саид осмотрел еще добротный пиджак, примерил, обнаружив в карманах горстку хлебных зерен и баночку с насваем. Пригодится, тем более, что у него уже кончается.
Ибрагим присел рядом на корточки.
— Чего молчишь? Шел бы ко мне в отряд. Мне нужны такие стрелки, как ты...А?
Так же не спеша Саид снял пиджак, положил рядом. Опершись на автомат, Ибрагим нарочито медленно встал:
— Смотри, Саид. Больно ты гордый. Не прогневи аллаха...
Глядя в сторону, Саид обещал подумать.
— Пойду к Адам-хану, пускай раскошелится за активиста... Русские совсем рядом летают, точно ищут кого-то. Не нас ли? Уходить надо.
Саид провожал взглядом Ибрагима, пока тот не скрылся в палатке Адам-хана. Потом встал, одел жилет, взял в руки карабин и пиджак, подошел к пленному и внимательно посмотрел на него, точно хотел еще раз удостовериться, что не обознался.
Морщинистое лицо Ахмеда было искажено от боли, он испуганно смотрел на Саида и тот, боясь, что его узнают, быстро отвернулся и зашагал прочь.
Раньше Саид думал, что активисты это особенные, богато одетые люди. У каждого свой дукан. Дети ходят в лучший лицей, а после занятий помогают родителям торговать. И как же он был удивлен и разочарован, когда узнал, что его бывший сосед Ахмед, сейчас председатель уездного комитета. «Жил, еле концы с концами сводил, за свои идеи и речи в тюрьме чаще, чем дома бывал. Дети то и дело бегали к отцу Саида чего-нибудь занимать: то немного муки, то гороха, а теперь, гляди — начальник, власть! Точнее, бывший начальник, — подумал Саид, — и власть его сейчас бессильна перед его оружием».
Саид остановился и огляделся: никому не было дела до пленника. Он быстро вернулся и, подняв Ахмеда за плечи, усадил в крохотной тени тутовника. Вынул изо рта кляп. Губы у пленника задрожали, глаза наполнились слезами...

 х х х

... — Хорошо! — Адам-Хан властно хлопнул себя по колену, не сводя глаз с почтительно склонившегося моджахеда. — Я доволен тобой, Ибрагим. — тот склонил голову еще ниже. — Деньги за пленного партийца получишь в Пешаваре. Здесь они тебе все равно не нужны...
— Но, мой господин...
— Ты недоволен?
— О, нет, господин. Да продлит аллах твои годы до бесконечности.
— И еще Ибрагим, — голос главаря стал мягче. — Мне нужен человек. Верный человек. Я думаю, у тебя есть кто-нибудь на примете?
Ибрагим вопросительно посмотрел на Адам-хана.
— Нужно проводить нашего друга... — Адам-хан почтительно указал на Мэрфи, и Ибрагим скосил взгляд на иностранца в чалме. — ... в то место, где ты видел сегодня вертолеты.
— Есть такой человек. — Ибрагим тут же вспомнил про Саида, его гордый взгляд: «Кто не со мной, тот против меня». — Саид, мой господин. Саид Фатах. Он знает эти места лучше любого из нашего отряда.
— Саид Фатах, говоришь? — Адам-хан задумчиво теребил четки. — А он случаем не сбежит?
— Как можно, мой господин. Ведь он дал обет мщения. Да и родные его здесь недалеко. Жена, дети. Если что — сам приползет...
Адам-хан, помолчав, приказал:
— Хорошо. Ступай! И пришли сюда Саида. Да распорядись, чтобы готовили лошадей.
— Слушаю, мой господин. — Ибрагим выскользнул из палатки.
Снаружи лицо его сразу приобрело надменное выражение, он поправил на груди патронташ, свысока поглядывая на телохранителей.

 х х х

...Перед входом в шатер, один из телохранителей молча показал Саиду на кинжал, болтающийся на поясе, другой — заглянул в шатер. Саид вынул кинжал из ножен, протянул телохранителю. До него донесся жалобный вопль, и прежде чем войти, Саид приостановился, посмотрел туда, где копошились возле пленного моджахеды...
— Ну что? — Ибрагим сладострастно провел лезвием ножа по худой небритой шее Ахмеда. — Сразу тебя кончать, гяур, или еще землицы напоследок попробуешь? Вкусная она, чужая землица? Убрав нож с горла, Ибрагим выпрямился, с наслаждением наблюдая, как подчиненный моджахед пытался запихнуть землю в рот активиста. Тот извивался, отворачивался, мычал, сцепив зубы. Сильный удар ботинка в поясницу остановил Ахмеда, он затих, глаза его были закрыты, а в уголке измазанного землей рта проступила кровь.
Ибрагим сделал знак и на голову активиста полилась тоненькая струйка желтой мочи, смывая землю и кровь.
Раздался дружный хохот подвыпивших душманов. Ахмед открыл и тотчас же закрыл глаза, сморщившись, заплакал.
— Ну что? — глаза Ибрагима азартно горели, он наклонился над активистом. — Вот тебе и земля и вода... — Ибрагим подмигнул своему подчиненному. Тот понимающе кивнул, присел на корточки, второй моджахед упал на ноги Ахмеда и, прижав их мертво к земле, начал стягивать выгоревшие на солнце шаровары. Но Ахмед этого уже не чувствовал...

 
8. МЭРФИ, САИД

Саид вел за уздечку ишака, навьюченного двумя зелеными продолговатыми ящиками. Когда лагерь скрылся из виду, Мэрфи вспомнил про серебряный доллар. Он полез в карман безрукавки и, не найдя там монеты, очень расстроился. Он остановился, оглянулся на лагерь. Они отошли не так уж и далеко, но возвращаться, значит потерять время. Другого такого случая не будет. И потом возвращение — к неудаче. И Мэрфи бросился догонять Саида.

Из досье агента Центрального разведывательного управления США, регистрационный номер М-3208:
«...Родился в 1949 г. в семье южноамериканского бизнесмена, проживающего в США... Образование получил в Париже (востоковедение). Обучался в Нью-Йоркской школе бизнеса...Участвовал в проведении тайных операций в Иране, Ливане... Специализация: нелегальная поставка оружия...»

Тихо в горах... Саид Фатах насторожился: чуткий слух уловил далекий еще рокот машин. Саид по откосу стал карабкаться к гребню. Мэрфи, выйдя из-за валуна, беспокойно наблюдал за проводником. Рука его машинально расстегнула кобуру.
Быстро достигнув гребня, Саид выглянул. Далеко внизу в долине клубилась дорожка пыли. Наконец он смог различить головную бронемашину и несколько грузовых.
Колонна остановилась, пыль медленно поплыла вперед и стало видно, как из машин соскакивали на землю крошечные люди. Саид стянул с плеча винтовку. Оптический прицел приблизил колонну. В перекрестие попал офицер в афганской форме майора. Было видно
даже скрещенные сабли на погонах. Подошли другие военные и он показал им что-то на карте, а потом в сторону перевала...
Саид стремительно сбежал по обратному склону. Мелкие камни выкатывались из — под ног, сыпались вниз к Мэрфи.
— Что там? — обеспокоено спросил тот, пряча пистолет в кобуру.
Саид бросил на чужеземца равнодушный взгляд, молча повел ишака по тропе.
— Чертов афганец, немой что ли? — бормотал обозленный Рональд.
Лицо Саида ничего не выражало. Тропа начала сужаться и они пошли друг за другом. Животное тащилось тяжело, но покорно, осторожно ступая по неровностям.
Саид равнодушно оглянулся на иностранца, потом на солнце. Оно краешком уже коснулось перевала. Розовели верхушки гор. В ущелье сгущались сумерки. Мэрфи и Саид были почти у цели.
— Эй, Саид, ты уверен, что мы идем правильной дорогой?
Саид обернулся, кивнул, снова пошел впереди. Через полчаса он остановился, осматривая местность. Молча отвел животное в расщелину, заросшую кустарником, начал сгружать ящики.
Длинный зеленый ящик в иностранных надписях был неудобен, и Саид выжидательно посмотрел на Мэрфи. Тот нехотя подошел, придержал груз. Чье-то неверное движение, ящик выскользнул, с хрустом упал на камни. Мэрфи едва успел отскочить, взбешенный кинулся к Саиду.
— Идиот! — шипел он, хватая его за патронташ. — Ты специально это сделал? А? — от злости он путал английский и пушту. Саид никак не среагировал даже на приставленный к подбородку ствол пистолета.
Тропинка над пропастью узка, и им пришлось идти медленно, осторожно переставляя ноги. Спереди Саид, согнувшись под тяжестью большого ящика. Винтовка свисала на грудь. Мэрфи нес небольшой плоский ящик и фонарик. Неожиданно тропинка расширилась и они оказались на сравнительно широком карнизе. Слева чернел вход в пещеру. Мэрфи посветил внутрь, луч коснулся боковых стенок, но конца пещеры видно не было. Луч опустился и высветил сложенный из камней очаг.
— О’кей, — сказал Мэрфи, отстегивая от пояса фляжку, поразмыслив, протянул Саиду фонарик. — Принеси второй ящик, да побыстрее...
Из пещеры доносилось похрапывание Мэрфи, но Саид не спал. Лицо его было освещено призрачным светом луны. Сидя у входа в пещеру, он смотрел на звезды, точно надеялся найти в них ответ на свои мысли...

 
9. НАТАША. АРТАМОНОВ

— Наташа? — удивленно воскликнул Артамонов, увидев в полумраке вертолетного салона знакомое лицо. Неторопливо поднимаясь по трапу, он старался разглядеть в девушке то, что должно было выдать ее положение — ее живот. Но белый халат поверх легкого платья, мешал этому. Наташа все так же была стройна и привлекательна, разве что лицо ее с легкими следами косметики, выглядело немного усталым.
Металлический чемодан с красным крестом стоял на рифленом полу у ее ног.
— А я всю дорогу голову ломал: кто же это с нами полетит?..
Вспомнив, Артамонов снял солнцезащитные очки.
— А мы только что из Файзабада. Команду НПСК туда возили. Выключились, а нам новую вводную: возвращайтесь обратно, заберете на борт доктора, потом у «демократов» проводника и в какой-то кишлак к больной. Ты об этом знаешь?
Наташа кивнула, распрявляя халат на коленях.
Она уже заканчивала выполнение процедур в своей палате, когда ее вызвали к завотделением Юлии Павловне.
Женщина не спеша закурила, точно взвешивала слова, и сказала:
— Полетишь на вертолете в кишлак. Это не опасно — ты будешь там не одна. Предполагаемый диагноз — послеродовый сепсис. Точнее — сориентируешься на месте. Будут предлагать бакшиш — на слове «бакшиш» завотделением сделала ударение, — не отказывайся. У них это принято, могут обидеться.
Бакшиш был слабостью Юлии Павловны. Она приехала в этот гарнизон с чемоданами, доверху набитыми дефицитом, который пользовался у афганцев особым спросом: чайники из нержавейки, расписные подносы, новенький «Зенит», водка и многое другое. Откуда она была так информирована, как ей удалось протащить все это через таможню — остается загадкой. Не получив еще ни одной зарплаты, Юлия Павловна, тем не менее, уже через месяц ходила вся в «фирме», от которой ломились полки местных дуканов.
Заметив ожидающего его в кабине Лесняка, Артамонов шагнул через сиденье с парашютом бортового техника, бросил тому как бы невзначай:
— Найди шлемофон для врача.
Егоров, понимая состояние командира, опередил Лесняка, протянул девушке свой.
— Это одень. А это, — он показал на медицинский халат, — можно снять. В этих местах проблема с химчистками....
То, что Наташа в положении, Артамонов узнал совсем случайно.
Покидая после полета вертолет, Артамонов чуть не столкнулся в проеме двери с начальником Лесняка — инженером эскадрильи. Тот поднимался по трапу.
— Как матчасть? — спросил инженер.
— Все хорошо.
— Коломиец звонил: просил, как прилетишь, зайти к нему.
— И зачем я понадобился замполиту? — Артамонов, сдвинув панаму на затылок, склонился над журналом подготовки вертолета.
— Не знаю.
В эскадрильском домике Артамонов снял трубку полевого телефона, покрутил за маленькую неудобную ручку. Замполит оказался у себя.
— Ты сейчас что делаешь? — спросил он.
— Пообедать бы надо. А после обеда «кичкалдаки» (по-узбекски «утка»: так называли вертолет Ми-6) до Хайратона сопровождаем…
— После столовой заскочи ко мне. Есть разговор.
По дороге в городок, потом в столовой, рассеянно жуя душистый хлеб местной выпечки, Артамонов пытался угадать, зачем его вызывает замполит. Операция сорвалась? С семьей что-нибудь? Но так ни на чем и не остановился.
Все стало ясно, когда он переступил знакомый порог комнаты Коломийца и сел на предложенный стул.
Майор сначала поинтересовался какими — то мелочами по службе, точно пудрил мозги, а потом неожиданно спросил:
— Ты Наташу из медсанбата знаешь?
— Женщины тоже компетенция замполитов? — ухмыльнулся Артамонов.
— Ты не ершись. Я серьезно спрашиваю...
— Ну, знаю.
— Давно?
— Товарищ майор, а можно без загадок?
— Дело в том, что… — замполит сделал паузу, подыскивая нужное слово, — она беременна, ждет ребенка.
Панама в руках Артамонова замерла.
— А я здесь причем?
— А притом, что все, что ты заслужил здесь потом и кровью, может полететь к черту! — замполит встал и нервно заходил по комнате. — Увидите женский подол и — сердце останавливается... Орден на тебя со дня на день должен прийти, на старшего летчика документы готовим, а он два месяца потерпеть не мог...
— Кто вам это сказал? — Артамонов понял, что сопротивляться бесполезно и глупо.
— Какое это имеет значение?
— Значит, имеет.
Замполит зачем— то провел рукой по волосам, бросил:
— Кирпичников, черт бы его побрал.
— Мерзавец, — процедил Артамонов, ребром ладони легонько стукнув по верху панамы. — Решил избавиться от конкурента другим способом?
— Что — что? — не понял замполит.
— Да так, ничего, — поднялся Артамонов. — Должность одна, а кандидатов двое. — Он направился к двери.
      
На выходе из модуля столкнулся с Егоровым. Куртка расстегнута, в руке письма.
— Мне есть? — Артамонов потянулся за письмами, забыв о неприятном разговоре.
Одно было Егорову, два других Лесняку.
— Часик подремать можно, — объявил Егоров свое желание командиру, вглядываясь в лицо. — Что — нибудь случилось?
Артамонов вернул письма.
— Да так, ничего... Но когда Артамонов спросил Егорова не видел ли тот Кирпичникова, штурман понял в чем дело. Взял командира за локоть, отвел в сторону.
— Это все моя Людка виновата. Трепло! Когда вы поссорились с Наташей из-за подаренных ей Кирпичем сережек, он подвалил к ней в кино. Наташа отшила его и он, конечно, расхрабрился. Когда пошли провожать, хотел даже на ночь остаться, но Наташа вдруг сказала ему что — то резкое и хлопнула перед носом дверью. А тут моя, возьми и брякни ему: «Смотри, а то как бы чужого ребенка не пришлось воспитывать...» Я ей, конечно, потом сделал внушение, но было уже поздно. Он, видимо, и заложил замполиту. Решил, что цель оправдывает средства.
— Что же ты раньше молчал? — Артамонов осуждающе посмотрел на штурмана.
— Думал: все образуется...
— Думал...Что же делать теперь? — Артамонов посмотрел себе под ноги. — Надо бы с Наташей объясниться. Кирпича-то я всегда увижу. Но и с ним надо потолковать.
— Да что с этим козлом разговаривать? Дал по рогам, вот и весь разговор.
— Дурное дело — не хитрое, — Артамонов застегнул карман на куртке Егорова. — Увидишь у Людки Наташу — дашь знать.
Он и не думал, что случай сведет их с Наташей так быстро...
    
— 017-й, запуск парой? — нажал кнопку радиостанции Артамонов.
— 017-й, разрешаю.
В тишину аэродрома ворвался свистящий гул вспомогательной силовой установки.
— Работает, — сказал Артамонов, видя как открыл рот, прислушиваясь, Лесняк.
— 017-й, разрешите вырулить! — открыв блистер, Андрей посмотрел на вертолет ведомого.
На месте винтов — прозрачные диски, исчезла лесенка под днищем машины, в пилотской кабине мелькнула тень бортового техника. Штурман ведомого тоже открыл свой блистер с брошенным на него бронежилетом, махнул по— деловому рукой: «Слышали... Давайте!»    
Ушел под вертолет конец бетонки с площадкой в конце взлетной полосы для разворота тяжелых транспортных самолетов, заставленный бомбами в деревянных намордниках бомботары, стопками железок аэродромного покрытия, саманный пост ВАИ (военная автоинспекция) с опущенным полосатым шлагбаумом. Открылась глазам уходящая к темнеющим горам просторная долина с редкими высокими сосенками по берегам извилистой речки и пустые хижины небольших кишлаков на излучине.
Артамонова пьянило ощущение полета и присутствие Наташи. В ту их первую после дня рождения, казавшуюся теперь сном ночь, Наташа вдруг спросила, устало отвечая на его нежные поцелуи: «А ты меня покатаешь на вертолете?» — «Конечно» — Андрей приподнялся на локте и поцеловал твердый сосок ее крепкой, не знавшей детского рта, груди. И это была не оговорка. В тот момент он мог сделать для нее даже невозможное. И этот момент настал.
Артамонов счастливо улыбнулся. Чувствуя, как послушна ему машина, оглянулся в блистер назад. Второй вертолет, блеснув на солнце капотом, тоже выполнил разворот, но по отношению к его машине будто замер на месте и висел ниже.
Беззвучно, то слева, то справа от него распарывали афганское небо тепловые ловушки АСО (автоматическая система отстрела тепловых ловушек), и вертолет, точно конькобежец, скользил по прозрачному льду раскаленного воздуха.
Артамонов бросил взгляд на приборы. До этого летали «на пределе» — на предельно — малой высоте. Но начались потери: вертол часто становился добычей ДШК (крупнокалиберный пулемет), а то и гранатомеа. Не спасала и броня. Вскоре прише приказ: от «точки» до «точки» идти на максимальной высоте. Пришлось перенимать науку у транспортников, терпеливо ввинчиваясь в небо над аэродромом взлета.
Морщины гор пересек шрам глубокого ущелья.
— Здесь нас никто не ждет? — Артамонова интересовала огневая оценка района. Егоров воткнулся в карту:
— На постановке задачи сказали: «чисто».
— Ты бы все же не расслаблялся...

 
10. МЭРФИ, САИД. ОСЕЧКА
 
Мэрфи, сидя у входя в пещеру, мучился от того, что не на чем было остановить свой взгляд: камни и небо. Хотя бы тучки бежали и он бы, наблюдая за ними, хоть как — то коротал свое время, вспоминал небо над своим штатом. А здесь все чужое. Не за что зацепиться глазам, как будто отрезан от внешнего мира.
Саида поблизости не было. Мэрфи прислушался. Легкое завывание ветра не доносило звука шагов.
— Саид! — крикнул он негромко в одну и другую сторону. Только эхо повторило невнятно: — ...ид. — и снова тишина. Мэрфи расстегнул кобуру, положил пистолет на колени.

... Саид слышал крик Мэрфи, но даже не подумал спешить обратно. Покричит и успокоится. Перевязав ишака на другое место, где корма было больше, он собрался уже возвращаться. Его внимание привлекли далекие фигурки людей. Он присел и выглянул из-за скалы.
Это был отряд солдат во главе с офицером. Вот передние остановились, оглянулись назад, ожидая, когда подтянутся остальные. Стоящий рядом с офицером сарбоз был очень похож на брата и, жестикулируя, что-то обеспокоено говорил...
Нет, это не брат, хотя похож. Брат Саида тоже сейчас в царандое (народная милиция), но в Кабуле. Учеба дала хорошую специальность— инженер — строитель, — но его революционная активность была замечена и теперь он возглавляет отряд народной милиции. Сюда он никак не может попасть. Мало кто знает о его брате, а то сколько бы сот афгани не додал ему Адам-хан...
Саид медленно опустил винтовку, стоял, прислонившись спиной к скале.
Заметил отряд и Мэрфи. Когда у тебя в руках сильный бинокль, это не проблема. Мэрфи невольно отступил назад, зацепился за ящик, едва не упал. Пещера— это ловушка, она глубока — он проверял. Но имеет ли она другой выход? Нет, дешево его не возьмешь. Он быстрыми уверенными движениями собрал переносную ракету, присоединив к герметичному контейнеру пусковой механизм.
В проеме пещеры появилась фигура. Мэрфи схватился за пистолет, замер. По свисающему концу чалмы и винтовке узнал Саида. Не обращая внимания на направленное на него дуло, тот спокойно и невозмутимо прошел вглубь пещеры и сел, прислонив к стене винтовку.
— Ты где шатался? — зашипел Мэрфи. — Ты хочешь, чтобы нас обнаружили?.. Что это?
Мэрфи бросился к выходу из пещеры, осторожно выглянул. Такой звук только у вертолета. Эхо мешало определить, откуда летели машины, хотя в это утреннее время они могли лететь только в одну сторону — к базе на советской границе.
Рокот машин слышался все ближе и ближе. Мэрфи поочередно вытер вспотевшие ладони о куртку, бросил взгляд на Саида. Тот, обхватив колени руками, равнодушно смотрел перед собой.
Мэрфи вскинул комплекс на плечо и навел оптический прицел на последний вертолет, который выплыл из — за скалы. Пока ведущий обнаружит его после выстрела — ищи ветра в поле. Конечно, придется затаиться, но пещера защитит его.
Машины медленно приближались, проплывая в вышине, уже можно было разобрать звезды и номера на фюзеляже. Звуковой сигнал и вибрация оптического прицела извещали: есть захват! Мэрфи выждал момент, когда задний вертолет прошел траверзу и, напрягшись, плавно нажал спусковую скобу дальше, включая пиропатрон стартового двигателя ракеты.
Выстрела не было... Не было привычного толчка назад и облака выхлопных газов от ушедшей к цели ракеты. Мэрфи нажал на скобу еще раз. Безрезультатно. Иностранец быстро снял с плеча полутораметровую трубу комплекса, ощупал правой рукой пусковой механизм, и опять прицелился с упреждением, целясь в двигатели вертолета. Нервно нажал скобу. Ракета внутри не ожила. Вертолеты удалялись.
Мэрфи недоуменно посмотрел на установку, на Саида, который по-прежнему, точно ничего не произошло, задумчиво смотрел перед собой.
Мэрфи жестко положил комплекс на контейнер, резво подскочил к Саиду и рывком за безрукавку и распахнутую рубашку поднял его.
— Свинья! — закричал он. — Что ты с ним сделал?
Некоторое время они смотрели друг на друга, оба задрав подбородки: Мэрфи от злобы, Саид — от рук, сжимавших его за грудки.
Первым не выдержал Мэрфи — отвел глаза. Саид мешком свалился на свое место, испуганно поглядывая на руку иностранца, достающую из кобуры пистолет. Потом резко попытался встать и кинуться к винтовке, но тотчас же упал лицом на камни, подкошенный сильным ударом в живот. Остальных ударов он уже не считал…
Саид лежал неподвижно, кровь засыхала на его разбитых губах.
Мэрфи закурил, сделал несколько быстрых нервных затяжек, потом, бросив окурок, приподнял Саида за плечи, прислонил головой к валуну.
— Живой, — проговорил Мэрфи, видя, как двинулись и заметались зрачки в глазах Саида. — Ничего, очухаешься! В другой раз будешь осторожнее с чужими вещами, а не бросать их на камни, как мотыгу...

 
11. МАЙОР МОБОРАКШАХ
 
Батальон «зеленых» Артамонов заметил еще до того, как Егоров показал пальцем вниз. Несколько палаток в окружении бронетранспортера и пяти грузовых машин походили с высоты на небольшой кишлак. Автомашины привлекали взгляд разрисованными бортами, а пулеметный ствол БТРа таращился на безлюдные горы.
Место показалось тихим и Артамонов решил не оставлять ведомого патрулировать. Да и керосин целее будет. Летчик отдал управление Егорову: «Сажай!» Егоров приземлил вертолет недалеко от лагеря, пригибая винтом жидкую траву в красных маковых веснушках.
С посадкой вертолетов работа в лагере приостановилась. Там, видимо, решили, что привезли груз. Афганские солдаты стояли, придерживая серые суконные фуражки с прямым козырьком, с интересом наблюдали за посадкой вертолетов шурави.
Выключив двигатели, Артамонов с борттехником выскочили из кабины. Толпа афганцев робко подошла поближе. Сквозь нее, поправляя на голове полевую фуражку с цветной кокардой в виде герба республики, к вертолету пробрался афганский офицер. На его погонах блестела большая звезда и две скрещенные сабли.
Винты, останавливаясь, вращались все медленнее. Видя, как опасливо посматривает на них афганский майор, Егоров взял ручку тормоза до упора и они замерли, качнув вертолет.
— Майор Моборакшах, — представился майор Лесняку, но тот, поздоровавшись за руку, показал на Артамонова. — Он командир.
— Капитан Артамонов, — чисто символически козырнул летчик, понимая, что это не так уж и важно. Представился и афганец.
— Моборакшах? — переспросил Артамонов и заглянул в наколенный планшет, который держал в руке. Там было написано «Боров-шах» и знак вопроса.
— Моборакшах, — еще раз повторил майор, тоже заглядывая в записи летчика.
— Вы-то мне и нужны...С нами врач, мы летим сейчас к больной, о которой вы сообщили. Кишлак покажете?
— Да, да, — засуетился Моборакшах. — Я сейчас.
Толпа солдат расступилась, майор побежал в сторону лагеря. Артамонов и вышедшая развеяться Наташа с интересом осмотрелись.
— Не страшно? — Артамонов кивнул на афганцев, которые, бросив разглядывать и ощупывать вертолет, уставились на женщину в голубом платье.
— А что они со мной сделают? — Наташа пристально посмотрела на Андрея и, заметив, что тот смешался, заметила мягко: — Ты же не дашь меня в обиду?..
Лукаво стрельнув коричневыми глазами, девушка, отойдя от вертолета, начала собирать маки. Гибко кланяясь цветам и чужой земле, она изредка бросала в сторону Артамонова насмешливый взгляд. Артамонов заметил это и запоздало отвернулся.
Афганский лагерь готовился к перебазированию. Часть солдат по — прежнему работала, среди них суетились какие-то гражданские. В отличие от «бабраковцев», у них не было оружия. Они грузили какие-то тюки и ящики на непривычно смотревшихся среди боевой техники низкорослых ишаков.
Один из гражданских не работал. Он покрикивал на других. Рядом с ним остановился такой же мужчина, в таких же одеяниях, только на голове его вместо каракулевой папахи высилась светлая чалма, и прежде, чем отойти, он что-то со злостью сказал, размахивая руками. Точно угрожал.
Первый афганец некоторое время с ненавистью смотрел ему в спину, но потом тоже направился к куче матрасов, тюков и ящиков, которую грузили на животных и одну из машин с высокими бортами, которые здесь называли «барбухайки».
— Я готов, — опять появился, тяжело дыша, Моборакшах с автоматом в руке и поправляя сбившийся планшет.
— Душманы? — спросил Артамонов, кивнув на гражданских.
— Басмачи, — ответил майор — афганец, демонстрируя знание русского языка.
— Не убегут?
— Куда?.. Кто хотел — давно убежал.
— Адам-хан? — Артамонов назвал единственное имя главаря, которое знал и попал в точку.
— Ушел собака, — выругался Моборакшах. — Но сегодня он от нас не уйдет.
Артамонов поинтересовался у майора: полетит ли кто еще и, глянув на часы, обратился к афганским солдатам:
— Товарищи, отойдите! Мы сейчас будем взлетать.
— Нахайр. Нет. Я лечу один, — отрицательно покачал головой Моборакшах, отвечая на вопрос летчика, и оглянулся, точно проверял: не стоит ли кто за спиной.
Лесняк ждал у вертолета. Ему убирать трап и закрывать дверь. Борттехник дернул замок летной куртки, доставая солнцезащитные очки, из кармана выпало несколько сложенных пополам конвертов. Отец Артамонова! — вспомнил вдруг Лесняк.
Улучив момент, он быстро подошел и взял Артамонова за локоть.
— Командир, извини за склероз, отца твоего звали Михаил?
— Раз я Михайлович, значит Михаил, — рассеянно улыбнулся летчик, поглядывая в сторону Наташи, рвущей цветы. — Что это тебя вдруг мой родитель заинтересовал? — и добавил уже серьезно: — Михаил Афанасьевич Артамонов, гвардии сержант Великой Отечественной. А что?
Лесняк, волнуясь, торопливо достал из кармана письма.
— А то, что наши отцы вместе воевали в дивизии Покрышкина… Идиот, чего же я раньше тебя об этом не спросил? Спасибо, Рафалович подсказал…
Эмоции захлестнули борттехника, он не верил в неожиданное решение проблемы и хотел поведать об этом командиру, но тот неожиданно цепко взял Лесняка за плечи и легонько встряхнул:
— Коля, я тоже рад, отец для меня святое, но давай поговорим об этом вечером. — и летчик многозначительно посмотрел в сторону девушки.
 
Когда Наташа с букетом маков подошла к вертолету, Артамонов, точно случайно, столкнулся с ней, осматривая вертолет.
— Наташа, — начал он, волнуясь, — это правда?
— О чем это вы, Андрей Михайлович? — девушка попыталась пройти мимо летчика, но тот легонько придержал ее за локоть.
— Сегодня я случайно узнал, что ты... ждешь ребенка.
— Мне от тебя ничего не надо, — Наташа с улыбкой высвободила руку и, разделив букет на две части, одну протянула Артамонову. — Мало ли что люди говорят…
Подойдя к вертолету, девушка переложила остатки букета в правую руку, а другую руку подала Лесняку, который помог ей подняться в салон.
— Ну что, командир, летим? — вопрос борттехника вывел Артамонова из оцепенения -задумчивости. Посмотрев невидящими глазами на букет, он уронил его под колесо вертолета, и уже не видел, как Лесняк бросился поднимать цветы...

12. БОЙ В УЩЕЛЬЕ
 
Достигнув водопада, караван остановился. Моджахеды набирали в котелки воду, жадно пили сами, поили животных. Адам — хан был задумчив и смотрел как ставится его палатка. Отряд располагался на ночлег. Некоторые моджахеды, расстелив молитвенные коврики, ложились прямо на землю, подле животных. Ибрагим выставлял вокруг лагеря дозорных.
— Ночью проверю. Смотри у меня, — говорил он каждому из них и глаза его зло поблескивали в свете фонаря...
Адам-хан видел, как ниже по течению скачет луч от фонарика Ибрагима. Подошел телохранитель.
— Все готово, господин.
Адам-хан, вздрогнув от неожиданности, непонимающе посмотрел на бесстрастное лицо пуштуна, кивнув, приказал:
— Вернется Ибрагим, пришлешь ко мне. — Адам-хан лег на подушки, рядом оцинкованный сундук, автомат, сумка с запасными рожками, гранатами... Вскоре пришел Ибрагим, склонился в почтительном поклоне. Адам-хан выжидающе смотрел на него.
— Как дозоры?
— Выставил самых надежных и верных людей.
— После полуночи лично проверишь посты.
— Слушаюсь, мой господин, — Ибрагим усмехнулся.
До утра, во всяком случае, можно не беспокоиться: солдаты Наджиба любят
поспать...
— А утром?
— Утром, если они не разгадают наш «сюрприз», мы встретим их как надо.
— Здесь, по— моему, самое удобное место. — Адам-хан склонился над картой. Ибрагим бесшумно подошел и остановился сбоку. — Сзади к нам не зайти, зато долина, как на ладони... Здесь и будем ждать нашего друга. Если, конечно, никто не потревожит.. Ты, как
и договорились, стоишь в засаде. Пропустишь «бабраковцев» в долину и, как только услышишь первые наши выстрелы, — бей в спину...Ты меня понял?
— Да, мой господин, — приложив руку к груди, Ибрагим еще ниже согнулся.
— Ступай!
Тихо ночью в горах, но близится утро, и неимоверно яркие звезды гаснут на небе. Было слышно, как шумела вода водопада и предрассветная тишина рождала тянущий за душу звук. В далеком Кабуле муэдзин призывал правоверных на первую молитву, но город спал, как уставший за день дехканин...

 х х х

Майор, командир афганского отряда, посмотрел на светящийся циферблат часов, переглянулся с Гулямом Расулом, начальником штаба. Тот посмотрел на отряд, который неторопливо втягивался в ущелье, с досадой стукнул кулаком по пыльной броне:
— Меня беспокоит связь!
— А меня это ущелье, — сказал командир отряда и проверил на автомате предохранитель. — Идеальное место для засады.
После того, как вертолеты увезли Моборакшаха, отряд разделился на две группы. Одна, в которой были пленные душманы, под охраной направилась в центр ближайшей провинции, где находилась тюрьма. Вторая группа под руководством командира отряда получила из Кабула приказ уничтожить наконец банду Адам-хана. Она направлялась к пакистанской границе. По словам верного человека, путь ее пролегал через ущелье. В нем и планировалось сделать засаду.
— Вот здесь, — командир отряда включил фонарик и показал место на карте, — в ущелье что-то вроде «мертвой зоны». Здесь мы высадим группу с пулеметом. Возглавишь ее ты.
— Понял, командир, — коротко ответил начштаба. — Только боюсь, как бы эта перестраховка не ослабила наш тыл...
Командир отряда выключил фонарик и положил руку на плечо заместителя:
— Осторожность никогда не помешает. Поэтому захвати побольше гранат. Мы же пойдем дальше, вглубь, и создадим шум. Засада басмачей, если она есть, выкажет себя, попытается ударить нам в спину. Тогда вы скажете свое слово...
Спрятав карту в планшет, майор громко скомандовал:
— Всем спешиться!
 Солдаты неуклюже поползли с брони. Замелькали фигуры между машинами и бронетранспортером, захлопали дверцы.
— Возле машин оставить по одному часовому, остальные за мной, шагом марш!
 
 х х х

Беспросветная тьма в ущелье. Спят чутким сном, привалившись к скале, часовые в лагере душманов. Кажется, слышно их дыхание там, где залегли разведчики Гуляма. Он посмотрел на высокое небо, потом на солдат, и они, понимая, что от них требуется, бесшумно растворились во мраке...Прошла одна минута, другая, и донесся шум короткой схватки, чей-то сдавленный стон. Снова тишина...
Светает. Еще темно и горит на небе яркая утренняя звезда, но забрезжило на востоке.
Ибрагим сидел на тюках, когда послышался шум со стороны кустов. Лицо его
насторожилось, он прислушался. Нет, показалось. Тяжело поднявшись, он пошел по
лагерю, расталкивая моджахедов. Лагерь просыпался...
Адам-хан тоже проснулся, но продолжал лежать, ожидая прихода Ибрагима. С ним и пойдет на утренний намаз.
Утренняя тишина раскололась от грохота стрельбы.
— Шайтан! — прохрипел Адам-хан, хватая оружие. Он выскочил наружу и спрятался за валун, из— за которого уже отстреливался один из его телохранителей. Руки у Адам — хана тряслись, когда он передернул затвор автомата. Мозг лихорадочно соображал: что предпринять?
Афганские солдаты, стреляя из-за камней, короткими перебежками продвигались к участку, где сковывала душманов передовая группа отряда. Один из разведчиков короткими очередями вел огонь из автомата. Вокруг, повизгивая, крошили камень пули. Вдруг он дернулся и осел. Командир отряда оттащил его назад, в более безопасное место. Крикнул санитара.
Подоспела группа начальника штаба, которая находилась в засаде. Массированный огонь обрушился на душманов. С горного склона, утыканного валунами, наступающим было видно, что в лагере начинается паника: метались люди, истошно кричали животные...
Ибрагим, лежа за валуном, вел прицельный огонь из автомата. Лицо его было спокойно и сосредоточенно, точно он в учебном тире в Пешаваре. Вот выстрел поразил солдата — Ибрагим улыбнулся: что ж, все не так скучно будет на том свете...
В воздух метнулась красная ракета, разбавляя утренние сумерки мертвенным светом: ударившись о выступ узкого ущелья, рассыпалась на сотни искр.
Огонь со стороны наступающих сразу прекратился. Но из лагеря душманов продолжали доноситься отдельные выстрелы...
— Братья! — крикнул в мегафон командир отряда, и эхо продублировало его голос. -Прекратите огонь!
Стрельба стихла, и только одна винтовка продолжала стрелять с короткими равномерными промежутками. Это стрелял Ибрагим, отобрав у одного из подчиненных снайперскую винтовку.
Его остановившиеся глаза ничего не выражали. Указательный палец методично нажимал курок. Кончился магазин, и Ибрагим не спеша достал новую обойму.
В наступившей временной тишине было отчетливо слышно, как шумит далекий водопад.
— Братья! — майор, командир отряда, встал во весь рост. — Сложите оружие! Я обещаю вам жизнь! Ваши жизни нужны родине...
Резко ударил выстрел, отозвался эхом в горах. Ибрагим увидел, как исчез афганский офицер, усмехнулся, но в то же время раздался другой выстрел. Ибрагим вздрогнул, захрипел, уткнулся лицом в землю...
Один из душманов передернул затвор. Потом, точно сообразив, что теперь это ни к чему, отбросил винтовку в сторону, продолжая лежать за убитой лошадью.
— Братья! — снова поднялся командир отряда. Его поддерживал начальник штаба и молоденький санитар. Рукой майор прижимал неумело наложенную повязку, сквозь которую проступало красное пятно. — Я обещаю вам жизнь...
Командир отряда медленно шел вдоль шеренги обезоруженных душманов, поддерживая перебинтованную руку.
Одни смотрели прямо, другие, словно чувствуя за собой вину, сверлили взглядом землю...
— Где Адам-хан? — строго спросил майор, закончив осмотр и став так, чтобы видна была вся шеренга. Она ответила ему молчанием.
— Среди убитых нет, — подбежал запыхавшийся младший командир.
— Где Адам-хан? — обращаясь к пленным, повторил командир отряда. Молчание бандитов и боль в плече начинали выводить его из себя. Некоторые моджахеды удивленно переглянулись: разве могли они поверить в то, что их главарь бросил их. Хотя в этом мире все возможно...
— Ушел, шакал!— начальник штаба раздосадовано хлопнул себя по бедру. — В который раз ушел!

 
13. В КИШЛАКЕ

— Здесь? — Артамонов вопросительно посмотрел на Моборакшаха. Тот приподнялся с сиденья и заглянул через его плечо в прозрачный проем блистера.
— Да, здесь! — крикнул он.
— Прилетели, — передал Артамонов на борт второго вертолета. Взяв ручку управления на себя, начал гасить скорость.
— Я — 017, нахожусь над точкой. Разрешите посадку, — запросил он землю и она, перебивая шумы эфира, тотчас ответила:
— Разрешаю. Будьте внимательны!
— Понял. Я пошел, — передал он ведомому.
— Лады... Будешь скучать — пиши письма. — Артамонов отдал ручку управления от себя и вертолет, клюнув носом, понесся к земле по замысловатой спирали. Вскоре он завис и мягко ткнулся колесами в землю.
Выждав, когда сквозь поднятую винтами пыль проглянули сначала клочки выгоревшей травы на пересохшей земле, а затем и обманчиво близкие, в голубой дымке пики хребта, Артамонов приоткрыл блистер. В кабину ворвалась струя жаркого, пыльного воздуха.
Еще раз осмотревшись и не заметив ничего подозрительного ни за глиняными дувалами кишлака, ни в стороне невидимого сейчас арыка, он, отвечая на вопросительный взгляд борттехника, махнул рукой:
— Вырубай!
Лесняк дернул две красные ручки под потолком кабины и двигатели, выключаясь, издали короткий обреченный стон.
— Значит так: ты сидишь на радиосвязи с КП, — сказал Артамонов Егорову. — Николай, -Артамонов направил палец на Лесняка, — тоже остаешься здесь. Мы с майором и врачом идем в кишлак. Если что — галопом к нам.
— Понял, — отозвался Лесняк.
Артамонов затолкал защитный шлем за спинку сиденья и надел выгоревшую на солнце панаму. Увидел в полумраке грузовой кабины лоснящееся от пота лицо Наташи.
— С легким паром, Наташа!
Из пилотской выглянул Егоров:
— Командир, кто-то к нам идет.
Человек маленького роста почти бежал, изредка останавливаясь, чтобы отогнать увязавшуюся за ним ребятню. За спиной у мужчины болталась длинноствольная винтовка.
— Это Балуч, — сказал Моборокшах и тяжело спустился по трапу на землю. — Боец отряда самообороны этого кишлака.
Улыбка не сходила с лица бойца, когда он пожимал протянутые руки.
Сверху доносился рокот кружившегося над кишлаком вертолета. Артамонов постучал по циферблату часов:
— Дорого время, пошли.
Во дворе дома, куда привел их Балуч, пожилая женщина на корточках мыла в большом медном тазу посуду. Завидев незнакомых людей, она испуганно запахнулась черным платком.
Узнав Балуча, поднялась навстречу. Пока Балуч говорил, она лишь кивала, выжидающе глядя на односельчанина черными в кругу морщин глазами, и лишь быстро и, как показалось Артамонову, с интересом посмотрела в их сторону.
Переговоры, судя по всему, кончились благополучно и они прошли в дом на кухню — небольшую комнату, стены которой потемнели от дыма. Их встретила другая старуха и провела Наташу на женскую половину дома. Оттуда донесся стон, потом невнятная
женская речь.
Вскоре появилась Наташа.
— Где тут руки помыть? — спросила она.
Моборакшах вышел во двор и тотчас вернулся с кувшином. Наташа достала из кармана халата пластмассовую мыльницу с кусочком карболового мыла, подставила руки под тонкую струю льющейся воды.
— Ташакор, — поблагодарила она по-афгански Моборакшаха.
Стараясь не запачкать руки, девушка точно фокусник, за уголок вытащила из чемоданчика белоснежную вафельную салфетку.
— Может, какая помощь нужна? — спросил Артамонов. Экзотики за год он насмотрелся вволю и теперь умирал со скуки.
— В другой раз, — серьезно ответила Наташа и пристально посмотрела ему в глаза. Сгибаясь под притолокой, ушла в комнату, где лежала больная.
Осматривая женщину, девушка почти физически ощущала на себе тяжелый взгляд старухи— знахарки.
— Дар микина? (Болит?) — спросила Наташа единственное, что знала по-афгански и лежащая на подстилке женщина, открыв глаза, едва заметно кивнула. Она с надеждой и страхом смотрела на врача — шурави, потом веки ее лихорадочно блестевших глаз опустились.
Наташа открыла хромированный чемоданчик с красным крестом и, покопавшись в нем, достала баночку со стерилизованными шприцами и, плоскую картонную коробочку с ампулами. Она почувствовала, что взгляд старухи-знахарки стал настороженным.
— Все будет хорошо, мадар, — сказала она мягко. После укола напряженное лицо больной немного успокоилось. Наташа прощупала пульс на запястье и, удовлетворенно отметила: пока неплохо.
— Ну что? — спросил Артамонов, когда Наташа снова вернулась на кухню.
— Вроде бы уснула. Я сделала ей укол.
— А таблетки здесь не помогут?
— Ты что — о, — протянула девушка. — Если бы не мы — готовь красную ленточку на кладбище.
— Ну и что дальше? Надо везти в медсанбат? — Артамонов нетерпеливо посмотрел на часы. — Думай, времени в обрез.
— Вот именно что надо, — нерешительно сказала Наташа, — а что завотделением скажет? Ее разрешение требуется...
Артамонов чертыхнулся:
— Дожили! Чтоб человека спасти уже разрешение надо... Ну и лекари!..
— А у вас лучше? То-то я посмотрю: вольный сокол — куда захотел, туда и полетел...
К ним подошел Моборакшах.
— Все хорошо?
— Почти, — вздохнула Наташа, холодно посмотрев на Артамонова. — Нужно сказать матери: роженицу увозим. Пусть соберет все необходимое. Да, вот еще — где ребенок? Я бы хотела осмотреть его...
— Здесь какая -то крутилась девчонка...
— Это старшая, — пояснила Наташа и вошла в спальню. Артамонов, изнывая от духоты, вышел во двор и прошел под навес. Люди за глиняным дувалом любопытно заглядывали во двор. Балуч время от времени осаждал их.
— Балуч! — негромко позвал Артамонов, и когда боец, захлопнув калитку, подошел, как смог объяснил жестами, что тот остается сторожить врача, а он, Артамонов, идет за носилками.
Толпа у калитки, стихнув, расступилась, пропуская и с интересом рассматривая Артамонова.
 Из хижины вышла Наташа с Моборакшахом.
— Хороший мальчуган, — сказала она, щурясь от яркого солнца. — Вырастет — настоящий боец будет. Богатырь. А отец где?
— Пока вырастет, бойцы не нужны будут, — сказал Моборакшах. — А про отца лучше у Балуча спросить — он все-таки местный.
Видя, что народ вот-вот заполнит двор, Моборакшах выступил вперед и сказал несколько слов на своем языке. В толпе возникло оживление, люди задвигались. Вперед вышел старик и что-то произнес, показывая на дом. Моборакшах громко ответил и, видя, как кивает в такт его словам выделившийся из толпы старик — видимо старейшина, — можно было понять, что проблема вывоза женщины улажена. И все же Наташа про себя отметила, что большинство лиц по-прежнему остаются настороженными.
— Все будет хорошо, — сказал ей Моборакшах. — Просто они никогда не видели, чтобы военные лечили женщин.
— Еще бы, — оживилась Наташа, — «духи» им, видно, хорошо мозги прочистили: шурави прилетели жен забирать, детей убивать.
— В это мало кто верит. Хотя кишлак, конечно, у черта на куличках, и граница рядом. Без агитации, конечно, не обошлось...
Слова афганского майора прервала появившаяся на пороге хижины старуха — знахарка. Она обратила ладони к небу и сказала торжественно:
— Аллах акбар!
По толпе прошелся возбужденно — радостный шумок, она расступилась, пропуская Артамонова и Лесняка с носилками. К Наташе подошла мать больной и, передав какой-то сверток, стала что-то быстро говорить.
— Что она говорит? — обратилась Наташа к Моборакшаху, когда женщина замолчала.
 Афганский офицер прищелкнул языком.
— Это бакшиш, — кивнул он на сверток. — Подарок, значит. А сейчас она приглашает всех на чай.
Поймав на себе осуждающий взгляд Артамонова, Наташа стыдливо вернула сверток матери больной. Она успела заглянуть в него: толстая пачка перехваченных черной резинкой разноцветных замусоленных «афошек».
— Спасибо, но у нас времени в обрез...
Уже сидя в вертолете и поглядывая на спящую на носилках женщину-афганку, Наташа подумала, что Юлия Павловна не простит ей, если узнает, что она отказалась от бакшиша. Там, минимум, на японский кофейный сервиз с музыкой было. Она видела такой в дукане. А если пополам, то «монтановская» вельветовая юбка с лейблом ей и заведующей отделением.
Впрочем, жалеть уже поздно. «Что будет, то будет, — подумала Наташа, — главное, что все позади. Дай бог, чтоб все...»
Артамонов, оказавшись в привычной обстановке пилотской кабины, перестал волноваться. Они порядком задержались, и горючее у кружившегося над ними ведомого было на исходе. Но теперь, если не случится ничего непредвиденного, на обратный путь его должно хватить.
Лесняк, один за другим, запустил двигатели. Лопасти все быстрее побежали по кругу.
Артамонов видел, как отскочил в сторону провожавший их Балуч, потом фигура бойца; других жителей и детей закрыла пелена пыли. Нетерпеливо дрожа, вертолет на короткое мгновение присел, затем, оторвавшись от земли и оставляя под собой песчаное облако, устремился вверх, туда, где их поджидала машина ведомого.

14. «НАСЕКОМОЕ», КОТОРОЕ ЖАЛИТ…
 
Мэрфи, сидя на ящике, колдовал над ракетным комплексом. Он прозвонил электронику и, не выявив неисправности, просто поменял контейнер с ракетой. Прозрачный «глаз» ее блеснул на солнце, точно подмигнул ему. Закончив работу, американец, довольно насвистывая, аккуратно уложил установку в транспортировочный ящик, не спеша поднялся.
Засунув руки в карманы, посмотрел на неподвижно лежащего Саида. Глаза афганца по-прежнему были закрыты, но он дышал, по разбитому лицу ползала муха.
Мэрфи достал фотоснимок двух советских вертолетов в полете, полученный в Пешаваре. Так шурави летают сейчас. И это то, что ему нужно. Эта фотография была своего рода карманным «тренажером». Если ему придется столкнуться с вертолетами еще раз, он «сфотографирует» их лучше...
Мэрфи последний раз взглянул на снимок, потом спрятал его в карман куртки. Посмотрел на часы.
Саид по-прежнему лежал неподвижно. Мэрфи толкнул его ботинком:
— Все, подъем! Отдохнул и будет, — сказал он, когда глаза у проводника открылись. — Сматываемся...
Вдруг Мэрфи услышал вертолетный рокот. Он замер на месте, навострил уши. Быстро достал и собрал установку, опять прислушался. Шум двигателей, отражаясь от скал, то нарастал, то стихал, и было неясно — приближались вертолеты или удалялись.
Саид попытался приподняться, сделал вид, что не хочет быть безучастным, но ему с трудом удалось это, и он остался сидеть, привалившись спиной к прохладной стенке, и, откинув голову, снова устало закрыл глаза. Лоб его покрылся холодным потом.
В дальнем конце ущелья, с той стороны, куда ушла утром «пара», показалось два вертолета. Мэрфи усмехнулся. Это как раз то, что нужно. Самый раз! А он уже хотел возвращаться. Терпение — сколько раз он напоминал себе об этом. Сейчас он спокоен. Он должен сбить вертолет. На карту поставлены честь его и фирмы.
Мэрфи навел прицел на далекий еще вертолет ведомого, и оптика тотчас же приблизила машину. Она упрямо пыталась выскользнуть из кружка прицела...
    
Саид открыл глаза. Он тоже слышал нарастающий шум, но он показался ему пульсирующим, точно источник его находился в голове, в висках, где стучит обжигающая кровь.
Тыш — бух... Тыш — бух... Тыш — бух... Вот вертолет застыл в прицеле комплекса. Он совсем близко и за стеклами кабины угадываются люди. Они, кажется, улыбаются...
Улыбнулся и Мэрфи, предчувствуя удачу... Довольная улыбка — все, что видел Саид в проеме пещеры. Все остальное закрыла широкая спина Мэрфи. Спина, как дувал, закрывала от него свет. Он всю жизнь видел перед собой чью-нибудь спину, а когда однажды захотелось выйти вперед, его грубо остановили...
Но почему он всегда должен смотреть через плечо другого? Неужели для этого он, рискуя жизнью, оставил дома мать, беременную жену и дочь? Ведь солнце на небе светит и для него...
Собрав последние силы, Саид выдернул кинжал и, став на колени, пополз к выходу. Эта проклятая спина!..
Он уже замахнулся, когда струя отработанных газов стартового двигателя ракеты на мгновение ослепила его, и он, почти на ощупь, по инерции, поймал плечо Мэрфи и, сцепив зубы, вложил все свои силы в удар кинжала...
Темный силуэт Мэрфи осел на узкой площадке перед пещерой. В лицо Саида ударил свет. И он устало откинулся на спину и уже не видел, как огненный шар вспучился на обшивке ведомого вертолета там, куда беспощадно вонзилось серебристо — глазастое жало ракеты.

— Командир, справа ракета! — отпрянув от блистера, почти крикнул Егоров, и руки его инстинктивно метнулись к рычагам управления. Но Артамонов был готов ко всему. Быстрым, отработанным до автоматизма движением, он бросил машину вниз, уходя от коварной ракеты, и какое-то мгновение внутренне ликовал от удачного маневра, пока вертолет не вздрогнул, точно налетел на опору.
— Попал, сука!
Летчик только на секунду бросил взгляд на притихшего Егорова, который ждал любой его команды. Но чем он мог сейчас помочь, этот весельчак и бабник Егоров, когда машина стала почти неуправляемой. И работая рычагами управления, он попытался замедлить падение вертолета, который продолжал «сыпаться»…
Понял неладное и Лесняк, который сидел между летчиками. Он непривычно вздрогнул от визга Наташи и резко оглянулся на салон. От маневра вертолета Наташа с майором слетели на рифленый пол, точно в воду и теперь беспомощно барахтались, пытаясь удержаться самим, а также помочь больной, которую инерция смахнула с носилок и тащила в сторону грузовых створок.
Только на секунду в голове у Лесняка мелькнула мысль о том, что сегодняшний долгожданный разговор с Артамоновым относительно родителей, может быть испорчен. В отличие от Наташи и Моборакшаха, он понимал, что посадка будет жесткой, и дай бог, чтоб все остались живы. В другой ситуации, он давно бы выполнил команду командира: «Прыгай!» Но сегодня они были не одни. С безучастной больной, с растерянным, потерявшим фуражку Моборакшахом и медсестрой, они давно стали одним целым, и то, что им приготовила судьба, предстояло всем разделить поровну…
Со стороны они не могли видеть, как вертолет стремительно приближался к скалам, как жадное пламя рождало смолянистую струю удушливого дыма, обозначая линию полета. Эта линия вскоре круто изогнулась к земле, и она с оглушительным стоном навечно приняла тех, кто так неожиданно дорого заплатил за свои и чужие ошибки...

 х х х

Здравствуй, Андрей!
Мы с Настюшей сейчас в селе у родителей. Живем здесь уже неделю. Маму положили в больницу с радикулитом. Дядя Петя ездит к ней каждый день. Как ты понял, мы здесь потому, что оставлять дядю Петю в такую минуту нельзя. Кто — то ведь должен готовить ему?
Завтра дядя Петя поедет в Сызрань с отчетом, заберет твои письма. Сколько их там за неделю накопилось? Мы не болеем, беспокоюсь только: когда я сумею пройти все процедуры у врача?
Как ты там поживаешь? Скоро год, как мы тебя проводили, еще немножко и ты будешь дома. Скучаешь о нас или так себе, уже привык? Я все никак не привыкну, часто вижу тебя во сне. Возможно, я редко тебе пишу, но думаю очень часто, ты знай об этом.
Береги себя и веди себя хорошо. Ладно? Знай, что больше я тебя никуда не отпущу. Сколько мне хлопот свалилось на голову, а помощника нет! Помощник отдыхает на юге. Приедешь поджарый и копченый, высушенный, как вобла. Солнышко головку не бо-бо? Ну, ничего, оно вас еще приласкает, научит, как от жен убегать!
А вот и Настенька проснулась, тебе от нее привет. Она у всех нас стала спрашивать: «Как дела?» К тебе этот вопрос тоже относится.
Целуем. До свидания! Галя.
В уголке листка была обведена детская ладошка…

 
 х х х

Боль немного стихла, и Саид перестал раскачиваться, отнял руки от головы, огляделся вокруг. Полумрак, тишина. В проеме пещеры мерцал дневной свет.
Саид пытался сообразить, что же произошло только что. Быть может, ему лишь приснился кошмарный сон? У его ног лежали рюкзак и бинокль. Это не его рюкзак и не его бинокль. Потом он увидел кинжал, который валялся рядом, тускло отсвечивая костяной ручкой. Это был его кинжал. Саид взял его и провел безразлично пальцем по лезвию. Кровь давно засохла, а потому не пачкалась. Он все вспомнил.
Саид встал на колени и разжал холодные пальцы чужеземца на пластмассовой рукоятке пускового устройства со щелястыми щитками и оптическим прицелом. Затем, не раздумывая, столкнул его под откос.
Расписанный цифрами контейнер со второй оставшейся ракетой магически притягивал к себе. Саид понимал, что он стоит больших денег, если продать его с умом. Но он тут же вспомнил отца, который однажды погнался за легкими деньгами и что из этого вышло... Теперь его очередь? Нет уж... Зеленый, похожий на длинный чемодан ящик с пустым уютным гнездом для пусковой трубы, с ракетой тоже полетел вниз. Некоторое время Саид ждал взрыва, но его не последовало.
Саид убрал кинжал в ножны, и перевернул американца на спину. Глаза чужеземца были мутны и неподвижны, а к искаженному гримасой лицу припечаталась гранитная крошка. Из расстегнутого кармана рубашки выпал серебряный доллар. Покойнику он ни к чему, и Саид спрятал его в карман пиджака.
Саид, закашлявшись, сплюнул. Его тошнило от усталости и боли в голове. Он уже не испытывал к Мэрфи ненависти. Но и жалости тоже. На все воля аллаха. Лишь он вправе судить о том, кто прав, кто виноват. И если Саид сделал что-то не так, то аллах найдет способ покарать его за это. При мысли о Всевышнем Саиду стало спокойнее.
Затащив труп в нишу пещеры, он прислонил его к стенке, неторопливо, часто отдыхая, аккуратно заложил нишу камнями, чтобы ни шакал, ни беркут не могли потревожить тело чужеземца. Ведь даже неверный имеет право на покой после смерти.
Закончив работу, Саид напился воды из фляги. Вода была теплой и не утолила жажду. Ему хотелось лечь и уснуть, но он мог позволить себе лишь короткий отдых.
Саид сидел, сжимая виски руками, с губ его срывались невнятные звуки. Наконец он встал, нашел винтовку. Вышел из пещеры и, неверно ступая босыми ногами по узкому карнизу, побрел прочь. Теперь он знал, что ему делать. Главное, добраться до ишака, а уж тот вывезет. Хороший ишак. Такое животное в хозяйстве незаменимо. В горах от ишака куда больше пользы, чем даже от лошади...
Воздух наполнился гулом, и Саид, прислонившись к скале, посмотрел вверх.
Гул нарастал, приближался. Спустя некоторое время два вертолета пронеслись в бездонном небе. Саиду показалось, что это те же вертолеты. Значит, подумал он, Мэрфи промахнулся?..
Если бы они сбили хотя бы один из них, за это заплатили бы много афгани. Очень много! Саид тоже бы получил свою долю. Этих денег хватило бы на всю жизнь, подумал Саид, но это грязные деньги. Они не угодны аллаху. А потому ракета прошла мимо.
Раньше Саид так не думал, но теперь многое изменилось. Если братья протягивают руки и говорят: «Хватит проливать кровь», то тот, кто не откликается на их призыв, достоин самой суровой кары. Разве не так говорит их Учитель? Так...
Спустившись в котловину, Саид устало опустился на траву, и ишак, завидев хозяина, радостно прокричал свое извечное «иа».
 
15. САИД И БАЛУЧ
 
Беспокойство шевельнулось в душе Саида Фатаха, когда из-за поворота показался кишлак. У арыка ишак остановился. Саид, спешившись, опустился на колени. Черпая пригоршнями воду, напился, умыл лицо, пристально посмотрел в сторону кишлака.
Полуденное солнце ярко освещало безлюдные улочки, дувалы, плоские крыши домов. Одинокая птица щебетала высоко в небе. Мир и покой. На земле и в небе.
Но не было покоя на душе у Саида. Он смотрел на кишлак. Там его дом. Там его жена, которая, возможно, уже подарила ему сына, там его дочь и мать... Живы ли они? Сердце Саида болезненно сжалось.
Он стер со лба выступивший пот. Ждут ли его? Или уже прокляли за то горе, что он вольно или невольно принес им. Нет, он никому не хотел зла. Теперь-то он хорошо знает, кто истинный враг. Да, теперь... Не поздно ли? Не слишком ли дорогой ценой далось ему познание истины? Кто он теперь?
Саид поднялся. Он точно знал, что должен идти. Идти домой, идти на суд людей, идти, а там будь, что будет...
     На площади, в тени от стены мечети, толпились мужчины, на все лады обсуждавшие прилет шурави к Фатиме, когда их внимание привлекла одинокая мужская фигура, неожиданно появившаяся с северной стороны кишлака.
Разговоры стихли. Все с интересом наблюдали за медленно приближающимся незнакомцем. Очень скоро стало видно, что человек этот вооружен, но его пыльный и оборванный вид был настолько жалок, что даже Балуч, не счел нужным снять винтовку с плеча.
Метрах в тридцати от мечети Саид остановился. Лицо его ярко освещено встречным солнцем, разбитое, в кровавых подтеках, было неузнаваемо.
На площадь стали собираться дети, женщины.
— Эй, ты кто? — выступив вперед, строго спросил Балуч.
— Я — Саид, — прохрипели, отвыкшие от слов губы.
Балуч не расслышал. Он взял винтовку на перевес. Лицо Саида оставалось бесстрастным, зловеще качнулся от дуновения ветра конец полосатой чалмы. Старуха — мать, прищурив старческие глаза, узнала в окровавленном человеке сына. Зажав уголком черного платка рот, она с ужасом следила за происходящим.
Саид сделал шаг, другой. Приклад винтовки прочертил в пыли заметную борозду.
— Да это Саид! — прокричал Балуч и, направив свою винтовку в сторону пришельца, дернул затвор. Лицо его налилось кровью.
— Ата! Ата! Отец! — пронзительно закричала маленькая девочка в темном простеньком платьице, бросилась к Саиду, подбежала, обняла за ноги, стараясь заглянуть в его усталое, окаменевшее лицо, затеребила полу выглядывающей из-под пиджака, рубашки.
— Ата! Ата! У нас братик родился! Фатах!
Что-то изменилось на застывшем лице Саида, в его немигающих глазах. Пальцы, державшие винтовку, разжались и она упала к ногам, взметнув пыль.
Прижав дочь, Саид посмотрел на Балуча.
— Ты убил моего брата! — глаза Балуча наполнились гневом. — Я убью тебя, Саид! Отпусти ребенка! — и он поднял винтовку.
Саид опустил руки с плеч дочери, но та не уходила. По смуглому счастливому лицу девочки текли слезы. Саид замер.
— Постой, Балуч! — окликнул бойца старейшина. — Ты поступишь неверно. Разве Саид убил твоего брата?
— Не знаю! Мне все равно! Они убили! Я поклялся над могилой брата отомстить и, видит аллах, я сдержу свое слово. Саид, убери ребенка!
— Стой, Балуч! — приблизившись, старейшина отвел дуло винтовки вверх. — Разве ты не знаешь, что правительство Наджиба объявило примирение и прощение для тех, кто добровольно сложит оружие?
— Я поклялся отомстить! — вырвав винтовку, Балуч вновь прицелился. — Саид, отпусти ребенка!
Саид, облизав спекшиеся губы, попытался оттолкнуть дочь, но она крепко вцепилась в полы рубахи.
— Ата-а!
— Саид! — взвился над площадью крик старухи-матери. По толпе прошелся громкий ропот.
— Постой, Балуч! — сказал старейшина. — Ты не сделаешь детей Саида сиротами... Не надо проливать кровь, Балуч. На нашу землю и так пролито много крови. Земля от нее стала соленой. Нашей земле нужна вода, а не новая кровь...Убери оружие, Балуч!
Винтовка в цепких руках вздрогнула, но не опустилась.
— Убери девочку, Саид, — едва слышно прошептал Балуч.
Саид все же разжал руки дочери, оттолкнул ее и она, споткнувшись, упала. Все затихли. Стало слышно, как высоко в небе, под монотонный аккомпанемент далекого самолета беззаботно поет жаворонок.
Саид разлепил спекшиеся губы.
— Стреляй, Балуч, — сказал он хрипло. — Я не убивал твоего брата, но и на мне есть его кровь. Стреляй, аллах будет доволен: ты выполнил данный ему обет...
Скрипнув зубами, Балуч дернул винтовку, выстрелил... Пуля со свистом ушла вверх. Балуч опустил голову на грудь. Закинув винтовку за плечо и не глядя на людей, он пошел вдоль улицы...

Поделиться