• 2015-1

— Гегам тха, ты куда собрался? — спрашивает меня сосед.

— В Москву, — отвечаю я ему, — в Москву еду. Подзаработаю немного, да и назад вернусь. Семья, дети тут у меня. Денег не хватает. А Арменчик в будущем году в школу должен пойти. Совсем взрослым стал…

— Эээ, — тяжело вздыхает он и поднимает указательный палец вверх.

Я стою перед ним и не понимаю, то ли старец Галуст сказанное наотрез не принимает, то ли беспокоится за меня, а может совсем иной смысл в его мудром вздохе. И не могу спросить напрямую, что это он вдруг так... Знаю, мною принятое решение ему небезразлично. С самого дня рождения рядом находился. Когда у мамы схватки начались, на своем запорожце родителям добраться до больницы помог. Было это поздней ночью, спал наверняка, однако не поленился. «Сосед на то и есть сосед, чтобы в трудную минуту помогал», — твердил он часто нравоучительным тоном. Когда в школу пошел, каждый день встречал меня после и спрашивал: «Гегамчик, какие отметки получил?». За пятерки хвалил и поощрял, начинал ругать, если вдруг двойку в дневнике видел. В основном я хорошо учился, но всякое бывало. А после вырос, уехал за высшим образованием в столицу. В Ереване встретился со своей любимой Шушаник. После первого курса в армию забрали, так она два года ждала. Вернулся и сделал предложение моей красавице выйти замуж. Ей было двадцать, а я на год старше. На мою свадьбу старец Галуст вместе с женой, с тетей Ануш пришел. Веселились, за здравье новобрачных бокал вина поднимали. Через три года у нас первенец родился, они вновь помогли, как могли. А через полтора года умерла тетя Ануш. Старик плохо перенес потерю, на долгое время заперся дома, необщительным стал. Моя Шушаник заглядывала к нему практически каждый день, убирала, обед готовила и по хозяйству помогала. А он сидел, молчал и тзбехом[1] возился. Это после начал снова выходить, но не далеко от своего участка. И теперь, сидя на скамейке возле дороги, большими глазами из-под густых седых бровей смотрит на меня и задает вопросы. А сердце у него по-старчески бьется.

— Тебя кто-нибудь в Москве ждет? Работа есть, или едешь с бухты-барахты, авось повезет?

— Я еду к Завену, к сыну тети Каринэ. Он занят на стройке. Буду с ним работать.

— Будь осторожен. Веди себя нормально. Русские нас нынче не любят. Тебе покажется, что к армянам хорошо относятся, но не успеешь и шага ступить, как за спиной услышишь: «Понаехали сюда хачики».

Извиняюсь перед старцем. Говорю, мол, знаю я, но сейчас пора домой. Завтра утром улетаю, а чемодан до конца еще не собран. Дядя Галуст хочет продолжить со мной беседу, рассказать об армянах в России, но мне приходится снова извиниться. На улице совсем темно, моя Шушаник явно приготовила что-то, детей спать не отправляет — меня дожидаются. Спешу, а с другой стороны, не хочется обижать соседа. Совсем одинок он; и желает с кем-то поговорить, поделиться своими мыслями. Сын давно уехал в Москву, пропал без вести, ни разу не позвонил. Так и умерла тетя Ануш, ничего не узнав о своем чаде. На смертном одре его звала. Произнесла имя единственного — и дух испустила.

— Встретишь вдруг моего Арама, — говорит мне старец, — скажи, что мать умерла, а отцу недолго осталось на белом свете... Пусть позвонит, хоть со мной по телефону попрощается. А я привет передам от него Анушик, она обрадуется, душа ее, наконец, успокоится.

Я стою ошеломленный, не могу ничего промолвить. Застыл в молчании. Старец ведь сам понимает, что в большом городе случайно никого не увидишь. Но это его надежда ставит в тупик. И тут начинаю фантазировать. Двери вагонов закрываются, голос призывает: «Уважаемые пассажиры! Будьте взаимовежливы!». Я стою, а рядом со мной много русских. Большинство читает книгу или листает газету. Выхожу на станции Библиотека Ленина. Живо двигаюсь к выходу, толпа заставляет все делать быстро. Вдруг вижу его. Стоит рядом с шикарной машиной. Он хорошо одет, явно дела идут в гору. На прохожих сверху вниз смотрит, что-то на родном вслед им бормочет, плюет как верблюд под ноги, семечки грызет. А из автомобиля громко раздается армянский рабис, который мне самому слушать не очень. Русские проходят и в ответ фыркают: «Понаехали, хачики». Подхожу к нему, он меня не замечает. Чувствую себя неловко. Представлюсь, но имя мое ничего ему не скажет. Думаю, если про родителей забыл, то почему меня должен помнить. Задерживаюсь рядом, слежу. Он пристально глядит на проходящих мимо наташек. Явно глазами ищет, кого бы из них на ночь к себе в постель затащить. Армянский мужчина гордый, непокорный, непьющий, самолюбивый, тщеславный, настоящий. Сильно будет ревновать, но матом ругать и руку поднимать не станет. Идеал для женщин. Но это у нас они такие, а в Москве иными становятся. Не узнать. И сейчас хочу углядеть в Араме его прежнего. Он старше был, но вместе футбол играли. Помнится, как он первым из нас за девушкой стал ухаживать. Мы мальчиками его дразнили, а он влюблен был и злился на нас. Первая она была у него, а значит, чувства все были острые и порой непонятные. Со временем он отдалился от нас во имя своей любви. Меньше с нами начал общаться, а после — перешли на случайные приветствия. Больно перенесли мы расставание с другом, но поступили также, когда сами влюбились. Сейчас всех наших ребят разбросало, кого куда: Россия, Америка, Германия, Финляндия... Деньги заставляют покинуть родину, искать их в чужих краях.

… Меня отвлекает дядя Галуст. Старец встает, опирается на свою палку, подходит ко мне. Я чувствую, как губы из-под густых усов и бороды тянутся к моему лбу. Обнимает по-отцовски и дрожащей рукой хлопает тихонько по моей спине. Шепчет:

— Иди, Шушаник с детьми тебя ждут.

Поворачивается, ковыляя худыми длинными ногами, доходит до своих ворот, открывает и вновь оглядывается в мою сторону:

— Доброго пути, сынок. Будь осторожен.

— Спасибо, дядя Галуст. Берегите себя. Я ненадолго улетаю.

— Все так говорят…

До моего дома минут пять ходьбы, но для начала решаю заглянуть в ларек друга. А по дороге размышляю об Араме. Сам себе задаю вопросы, и хочу на них найти ответ. Любопытствую, как сложилась у него жизнь. Снова возвращаюсь мысленно туда, где я его оставил. Смотрю прямо ему в глаза. Они всегда были синими, а сейчас в них появился какой-то коричневый оттенок. «Как ты начинал в Москве? Может с зеленого человечка?». Представляю его в грязном, вонючем костюме пчелки. Раздает рекламные листовки прохожим, стараясь не обращать внимания на детей, каждый из которых хочет ударить больно в пузо. Бьют не человека, а ходящую куклу. Отцы со стороны смотрят, после же подходят и начинают говорить о чем-то отдаленном. Через прорезь для глаз суют зажженную сигарету, бутылку пива. Он много курит. Наверное, чтобы успокоить нервы. Скоро рабочий день закончится, ему дадут за отработанные часы деньги, небольшие. Скитаясь вечером по улицам, встретит беспризорника, познакомится с ним. Новый Мамочка из детдома знаком с суровыми правилами жизни: хочешь выжить — умей бороться. Он будет учить, как шмонать по чужим, буржуйским карманам в метро, в переполненном вагоне. Главное, скажет, кого обворовывать: «Выбирай среди приезжих. У них в бумажнике всегда больше денег, чем у местных». Вначале Арам будет бояться, а после наловчится. Вечерами со своим напарником рубли и копейки станет считать. Как-нибудь повезет на крупную сумму — сильно обрадуется. А после влюбится в хорошую девушку Лиду, живущую в соседнем дворе. Захочет познакомиться, но постесняется. Пройдется по магазинам. Костюмчик себе купит новый, сорочку и галстук к нему подберет. Зайдет в парфюмерную, одеколон французский приобретет. Постарается в новом облике явиться перед ней. Всегда был симпатичным: высоким, широкоплечим. Ухаживать за понравившейся женщиной умел. Наверное, ее сердце также завоевал. Она и помогла ему на ноги встать. Тогда жизнь пошла.

— Слишком все придумано, киношный сюжет какой-то получился…, –возмущаюсь я вслух, открывая дверь магазина друга.

— Кого я вижу!.. Ахперс, цавд танем, заходи.

Здороваюсь за руку, целуемся в знак дружбы.

— Ну, когда улетаешь? — спрашивает у меня Мика.

— Завтра вечером, но рано утром должен выехать. Зайду к старшему брату в Ереване, с родителями попрощаюсь. А оттуда сразу в аэропорт.

— А как до Еревана доберешься? Провожать будут?

— Нет. На автобусе, а после на такси.

— Я тебя до Еревана отвезу на машине, попрощаешься с твоими, а после в аэропорт съездим.

— Спасибо за заботу. Но у тебя тут дел полно.

— Дружба важнее, работа подождет. Племянника попрошу, чтобы за ларьком проследил. Бездельничает весь день. Только о девушках думает. Балбес, совсем еще подросток.

— Спасибо. Ясно, — отвечаю я ему.

— Ты почему такой задумчивый?

— Да про Арама думал.

— Это кто еще?

— Пропавший сын дядя Галуста.

— Нашел о ком думать. Ты лучше ступай домой, а я утром за тобой заеду.

— Хорошо…, — отвечаю я ему, и собираюсь уходить. Открываю дверь, но останавливает меня еле слышный голос друга.

— Арам не пропал, — шепчет он.

Слова с тревожным скрипом достигают моих ушей. Неожиданно сердце начинает стучать быстро. Я смотрю на Мику, но он уже занимается посетителем. Ожидаю, пока покупатель возьмет пачку сигарет и выйдет.

— Мика?!

— Что?

— Ты сказал, что Арам не пропал.

— Я этого не говорил.

— Мика, что тебе известно о нем?

— Ничего! Да зачем Арам тебе сдался?

— Ты не умел никогда лгать.

— Что на тебя нашло?

— Мика, я знаю его родителей.

— Гегам, и мне они не чужие.

— Тогда скажи…

— Не могу, не знаю.

— Мика?

— Гегам?

Я взял паузу. Несколько секунд просто стоял молча. Выжидал, но он ничего не собирался говорить. Знал, мне не послышалось. Понимал, заставить его что-то сказать невозможно.

–— До завтра, — говорит он мне. — Я заеду за тобой утром.

Ничего не произношу, головой киваю в знак согласия. Выхожу, ступаю домой. Всего несколько шагов — и дойду. Мысли об Араме не покидают меня. Снова слышу голос Мики: «Арам не пропал». Вспоминаю старца Галуста: «Будь осторожен… Русские нас ныне не любят». Черт, что происходит? Зачем эта недоговоренность? Чую неладное, словно все вокруг знают, что произошло, но молчат. И вдруг, словом сам того не ожидая, внутренний голос спрашивает: «Может его скинхеды убили?». «Скинхеды?», — удивленно повторяю вслед и вспоминаю коричневый цвет в глазах, похожий на запекшуюся кровь. Я хочу снова оказаться возле него, на сей раз подойти и заговорить. Может быть, я ошибаюсь. Он меня узнает и обрадуется встрече. Но вот станция метро, я стою там же, а его нет. Вместо него город насыщенный людьми в ночном освещении. Я слышу голоса незнакомцев. «Россия — для русских, Москва — для москвичей», — говорят одни. «Слава России!», — произносят другие, протягивая руку, как фашисты и отдавая честь Гитлеру… А я армянин, когда-то верящий в дружбу народов. Мои школьные годы прошли вместе с красным галстуком. Я восхвалял Ленина, зная, что он отдал Турции мою священную гору Арарат. Мы защищали Советский Союз как свою родину во время Великой Отечественной. Мы считали русских своими… Неужели я должен хорошо относиться и любить тех, кто ненавидит моих братьев, пренебрежительно называя армян «хачиками»? Не могу найти на это ответа, но меня реально знобит.

Я отворяю ворота и начинаю медленно спускаться к дому. Из окна виден свет на кухне. Жена с детьми выходят на встречу. Моя маленькая бежит ко мне, я наклоняюсь, чтобы поймать ее в объятия. Шушаник стоит у порога вместе с Арменом. Мой старший ведет себя как настоящий мужчина. Какое счастье для меня быть любимым мужем и отцом! На глазах сверкает слеза. Боль от мыслей и ожидания разлуки постепенно покидают меня. Беру за руку Шушаник, целую ее и подмигиваю детям. Мое поведение их смущает, но они в ответ улыбаются. Больше мне ничего не нужно.