• 2025-1(47)

Основано на реальных событиях

 

Незадолго до того, как Дима Сарайкин стал золотым светом и растворился в утреннем тумане, его укусила белка. Это была обычная маленькая немецкая белка в берлинском парке. Дима Сарайкин пришел туда с пакетом семечек «Тамбовский волк» из русского магазина и сначала молча смотрел, как белка прыгает с ветки на ветку, а потом подошел ближе и протянул ей на ладони десяток семечек. Белка спустилась на нижний сук и по одной взяла их, аккуратно очистила и съела. Дима пошевелил пальцами, пытаясь подманить белку ближе, чтобы дотронуться до ее мягких ушей, но она, видимо, решила, что это тоже что-то съедобное, и укусила Диму за палец. Дима отдернул руку, капля крови метнулась к асфальтовой дорожке, на миг застыв в воздухе ярко-красной дугой, белка испугалась и ускакала вверх по дереву. Дима хотел было облизать палец, но вспомнил, что белки — это такие же грызуны, как мыши, просто с красивыми хвостами. Он вытащил из сумки бумажную салфетку, обмотал палец и, вконец расстроенный, поплелся к автобусной остановке.

Когда российские войска длинными колоннами вошли в Украину, Дима Сарайкин забросил текущие проекты и провалился в черную яму, сутками сидя перед монитором и проматывая новостные ленты. Ему казалось, что еще неделя или две — и мир сгорит в огне ядерной войны. Насчет Путина он все понял еще в двухтысячном году, впервые увидев по телевизору холодные глаза на рыбьем эфэсбэшном лице. Но к тому времени Дима потерял в России родителей и уже больше года жил и работал в Германии, поэтому решил, что эти дела его больше не касаются. А теперь он в исступлении крутил колесико мыши и думал, что ведь с самого начала все было понятно, что все это можно было предвидеть, но, видимо, никто не хотел предвидеть, потому что все решали свои сиюминутные вопросы, не умея заставить себя остановиться и подумать. Недаром много лет по ту сторону границы росли как на дрожжах все эти «пиндосы», «можем повторить» и неизвестно из каких глубин советского сознания вытащенные «родители номер один и номер два».

С началом войны из Украины хлынули беженцы. Сначала они наполнили собой чашу Польши, затем эта река потекла дальше. В ленте Фейсбука писали, что на Главный вокзал Берлина несколько раз в день приходят составы с востока, забитые женщинами и детьми. Там волонтерили друзья и знакомые Димы Сарайкина, готовя обеды, раздавая памперсы и распределяя беженцев по берлинским семьям.

Через несколько дней Дима решился выйти из оцепенения, пропылесосил квартиру и поехал на вокзал. Пристроился к кучке немцев, предлагавших временное жилье. Там его увидела дизайнер Ленка в оранжевом жилете. Когда-то у них была любовь-морковь, а сейчас остались редкие встречи в кафе и общие проекты для испанских риелторов. Ленка попросила другую девушку в таком же оранжевом жилете подменить ее в детской комнате, и они вышли покурить. На улице перед стоянкой такси Ленка расплакалась. Она, как и Дима, была с Урала, но приехала в Германию всего четыре года назад.

— Как такое возможно, Дима, как? — всхлипывала она. — Как мы до такого докатились?

— Лена, это не мы. Это они без нас докатились, — отвечал Дима, понимая при этом, что сам в этом уверен не до конца.

Плечи Ленки вздрагивали, она уткнулась лбом Диме в грудь, а он, прислонившись щекой к ее волосам, вдыхал запах ее шампуня. Вместе с этим запахом в мозг Димы предательски ворвались воспоминания о том, что после того, как они познакомились два года назад, их романтики хватило ровно на месяц. После чего Ленка съехала от него назад в свою квартиру. В какой-то момент она поняла, что он боится привязываться всерьез и надолго. А он понял, что она это поняла. В день, когда они разбежались, Ленка прислала Диме фото ее холодильника, на который магнитиком была прилеплена открытка в виде сердечка, которую он подарил ей на Восьмое марта. Они расстались друзьями, и за это он всегда будет ей благодарен.

Когда они возвращались на второй этаж вокзала, к пункту помощи беженцам, Ленка спросила:

— Сколько ты можешь взять?

— Не знаю. У меня ведь не много места. Отдам спальню, а сам переберусь на диван в кабинете. Двух человек, наверное, смогу. Если они родственники.

— Жди здесь, — сказала она.

Дима прислонился к колонне, обернутой украинским флагом, и обвел взглядом расставленные по этажу столики с бутербродами, теплыми вещами и большими термосами. Ему показалось, что все это, начиная с полупрозрачных стопок пластиковых стаканчиков, горит изнутри — и как будто даже пульсирует — сгустками тревожного черного света.

Ленка вернулась, ведя за руку маленькую девочку, закутанную в серую шаль и с рюкзаком за спиной. Из шали настороженно глядели голубые глаза.

— Она приехала одна, — шепотом на ухо Диме сказала Ленка. — Отец на фронте, а мать, видимо, застрелили, когда они пытались выехать из Ирпеня. Я пока не знаю, что с ней делать, пусть поживет у тебя пару дней. Потом я ее определю в детский дом, хорошо?

— Хорошо, — ошарашенно сказал Дима и теперь сам чуть не заплакал.

— Накорми и уложи спать. Я тут никому не доверяю так, как тебе.

— Хорошо, — повторил Дима.

— Варвара, это дядя Дима, — сказала Ленка девочке. — Ты поживешь у него несколько дней. Дима, это Варвара, будьте знакомы.

— Привет, Варвара, — Дима протянул руку.

Девочка молча пожала его пальцы.

Ленка наклонилась к глазам, закутанным в шаль, и сказала:

— Езжай с дядей Димой и ничего не бойся, поняла?

— А можно здесь? — спросила Варвара.

— Нет, зайка, к сожалению, нельзя. Тебе нужно поспать в нормальной кровати. Я за тобой приеду. Дядя Дима хороший, я его знаю. Он тебе все организует.

Та кивнула.

Ленка и Дима обнялись на прощанье, он взял девочку за руку, и они пошли к выходу. Пока они уходили, Варвара несколько раз то оглядывалась назад, то поднимала испуганные глаза на Диму.

— Все хорошо, — сказал он. — Не бойся.

Он вдруг увидел ситуацию со стороны и представил себе, что может быть сейчас в голове девочки. «Жуть какая-то», — подумал он и сказал:

— Варвара, хочешь, я понесу рюкзак?

Но она отрицательно покачала головой.

На улице Дима махнул таксисту, усадил девочку назад, сам сел спереди. Как только они тронулись, таксист завел разговор о войне и о Путине, а когда на полпути узнал, что везет маленькую беженку из Украины, не прерывая разговора и ничего не объясняя, выключил счетчик.

Уже много лет Дима Сарайкин обитал в восточной части Берлина, в микрорайоне из частных домиков. Дом, в котором он жил, был больше соседних и состоял из шести квартир, у каждой из которых имелись либо длинный балкон с цветами в пестрых горшках, либо терраса. Десять лет назад Дима купил здесь квартиру на первом этаже, и у него была терраса.

Иногда у Димы мимолетно жили девушки, с которыми он знакомился на русскоязычных тусовках. Иногда жили друзья из других городов и стран. Раз в два-три месяца собирались большие компании. Жарили шашлык на террасе, играли на гитарах, читали стихи, смотрели на звезды и готовили коктейли. В прихожей лежал большой круглый ковер AC/DCHighVoltage, подаренный Диме русскоязычным мерч-менеджером рок-группы. Ковер встречал и провожал гостей, являясь неотъемлемой частью квартиры и самого Димы.

Варвара, не успев оглядеться и снять куртку, сложилась пополам, и ее стошнило прямо в центр ковра. Она стояла на коленях, одной рукой вцепившись в свой рюкзак, а другой пытаясь прикрыть рот. Ее продолжало рвать. Дима долго не мог найти на кухне влажные салфетки, потом вытирал девочке лицо и руку, не заметив, как сам коленями вляпался в коричневую лужу на ковре.

Наконец девочка разделась и пошла умываться. В это время Дима свернул ковер AC/DC в трубу, положил его у стенки в прихожей, а затем поставил в духовку картошку фри и куриные наггетсы. Пока готовился обед, он показал девочке террасу, спальню и кабинет, который одновременно был гостиной, соединенной с кухней через миниатюрную столовую. После чего накрыл на стол, и они сели обедать.

Девочка осталась в футболке и спортивных штанах, и теперь Дима смог разглядеть ее получше. Она была тоненькая и бледная, с серьезным лицом и темными кругами под глазами. Немытые волосы были пострижены в каре до плеч, а на шее висел кулон с бабочкой.

— Варвара, сколько тебе лет? — спросил Дима.

Ему показалось вдруг, что имя Варвара для этой девочки слишком большое и раскатистое, оно больше подошло бы широкоплечей жене викинга, а не этой крошке, запивающей молоком куриные наггетсы.

— Десять, — ответила она.

— А в каком ты классе?

— В четвертом.

— А где ты живешь? Ну, то есть жила.

— В Ирпене.

От глупых Диминых вопросов девочка напряглась и стала смотреть в окно над столом. Дима и сам понял, что вопросы не те и не к месту, быстро съел свою порцию и встал.

— Варвара, я сейчас сделаю себе кофе и покурю на террасе. А ты доедай и иди в душ. Я положу тебе в ванной чистое полотенце.

Девочка не ответила, продолжая глядеть в окно.

Он подождал несколько секунд и спросил:

— Варвара? Ты спишь что ли?

— А? Что? — вздрогнула она.

— Я говорю, я пойду курить. Доедай и иди в душ. А потом спать.

Дима включил кофейную машину, достал из шкафа полотенце и свежее постельное белье, перестелил кровать и вышел на террасу с чашкой кофе. Он затянулся сигаретой, глядя через стеклянную дверь, как Варвара села на пол и стала искать что-то в голубом рюкзачке. Потом она, кажется, снова впала в ступор, уставилась перед собой невидящим взглядом, а Дима внезапно понял, что несколько дней назад на ее глазах, если права Ленка, убили ее мать, и теперь совершенно неизвестно, что происходит у нее в голове, о чем она там думает, сидя на полу над своим рюкзаком в чужой квартире, в чужой стране, в которую она непонятно как и для чего попала, приехав на поезде, забитом такими же испуганными людьми с перемолотыми судьбами. Несколько дней назад она училась в четвертом классе в своем Ирпене где-то под Киевом, а сегодня незнакомый дядька кормит ее полуфабрикатами и разглядывает через стеклянную дверь, как зверька в зоопарке, дымя сигаретой на красивой немецкой террасе.

Диме стало стыдно, он воткнул окурок в пепельницу, залпом допил кофе и вернулся внутрь.

— Варвара, — сказал он. — Давай быстренько в душ и спать. А то, я смотрю, ты засыпаешь на ходу. В ванной шампунь, гель для душа, полотенце, все есть. Если тебе нужно с чем-то помочь, говори, хорошо?

Девочка вытянула из рюкзака пижаму с Винни Пухом и маленькую сиреневую расческу, подняла на Диму глаза и сказала:

— Я не Варвара.

— В смысле? А кто ты?

— Лучше Варя.

И пошатываясь пошла в ванную.

Когда Варя уснула, Дима Сарайкин плотно закрыл дверь в спальню и позвонил приятельнице, у которой были две дочки и муж-ресторатор. Через час один за другим начали приезжать люди — знакомые и знакомые знакомых. Они несли детскую одежду, игрушки, краски с кисточками, наборы фломастеров, настольные игры, обувь и постельное белье с единорогами. Из ресторана привезли несколько больших посудин с супами и ведро яиц.

«Горшочек, не вари, перестань», в какой-то момент подумал Дима, но горшочек перестал только к вечеру. За это время он наварил полную кухню еды и аккуратные стопки вещей, под которыми скрылся рабочий стол в кабинете.

Дима хотел было разбудить Варю и обрадовать ее игрушками и одеждой, но заглянул в спальню, увидел в складках одеяла запрокинутый подбородок девочки, услышал ровное дыхание и решил оставить ее в покое. Он постелил себе на диване, почистил зубы и лег спать. Ему снился город его счастливого детства в Советском Союзе и залитая золотым сиянием дорожка в продуктовый магазин, по которой он ходил за мороженым.

На следующее утро он проснулся оттого, что на него кто-то смотрел. Дима не верил в такие мистические штуки, но открыл глаза и увидел Варю, которая, поджав одну ногу, стояла в дверях кабинета. Она была одета в свою пижаму с Винни Пухом и молча глядела на Диму.

— С добрым утром, — сказал он, сев в постели.

— С добрым утром, — ответила она.

— Хочешь есть?

Она энергично закивала головой.

— Я сейчас, — сказал Дима.

Варя ушла на кухню, а он быстро оделся и пошел к ней.

— Вчера мои друзья навезли для тебя кучу еды. И всяких вещей. Я тебе после завтрака покажу, хорошо?

— Хорошо, — согласилась Варя и запихнула в рот кусок сыра.

Сегодня она была не такой бледной. И волосы были хотя и взлохмаченными, как у цуцика после спячки, но уже чистыми.

Они нажарили тостов, разогрели ресторанную еду и сели в столовой. Варя набросилась на борщ и какие-то маленькие тефтельки, а Дима грыз тост с колбасой и наблюдал. Через несколько минут он спросил:

— Варя, слушай, а как ты добралась до Германии? Как вообще получилось, что ты сюда поехала? Расскажешь?

Варя пожала плечами, что-то виновато промычала, показывая на тарелку с борщом, и продолжила есть. А когда доела, облизала ложку, осторожно положила ее на стол и сказала:

— Сначала они начали бомбить. Я ночью проснулась от вот таких взрывов: «Бах! Бах!». Сначала я вообще ничего не поняла, а потом ко мне в комнату прибежала мама и сказала, что началась война. А потом то же самое в школьном чате написали.

— А что бомбили? — спросил Дима. — Ты видела?

— Я только слышала. Там у нас рядом есть аэродром военный, вот его бомбили. Потом уже и дома бомбили. Но это потом. А сначала мы с мамой оделись, взяли из кладовки наш тревожный чемоданчик и поехали на дачу.

— А почему на дачу?

— Там подвал, мы в нем несколько дней сидели и ждали, когда все закончится. У нас там были консервы и вода. А оно все никак не заканчивалось. Становилось только хуже. Первые дни я в саду еще снимала в ТикТок, а потом стало страшно вылезать из подвала. Они где-то совсем рядом с нами стреляли из автоматов. А в машине стекло продырявили. Мы по радио узнали, что половина народу из Ирпеня уже уехали, и мы тогда тоже решили уехать.

— И как? Получилось?

Варя задумалась.

— Не помню, — сказала она. — Помню, что потом я ехала во Львов с маминой подругой. Во Львове она взяла меня дальше с собой, мы ехали на машине с какой-то семьей до границы, на границе была такая огромная очередь, а потом мимо проезжал автобус, и сказали, что туда можно с маленькими детьми. А у этой семьи как раз были маленькие дети, и нас пустили. А уже на самой границе нам нужно было пройти пешком. Из автобуса до калитки. И там люди в очереди как начали на нас кричать, а потом кто-то за нами побежал, и мы побежали. А потом опять не помню.

Варя снова задумалась, нахмурив лоб.

— Но, видимо, все получилось? Раз ты попала в Польшу, да?

— Да. Я помню, что я была на вокзале. Там все спали на полу. А поляки нас очень хорошо кормили. Всем давали горячий суп и много батончиков. Потом я снова поехала на поезде, но уже с другой женщиной. Я ее совсем не знала. Потом ночевала у поляков. Ну, они жена и муж. А утром эта женщина, которую я не знала, и ее подруга забрали меня от поляков и увезли снова на вокзал, это уже в другом городе. И там мы очень долго не могли получить билеты. А потом, когда получили, вот эта женщина, которая была с подругой, она решила уехать по делам. И тогда мы с ее подругой вдвоем сели на поезд и поехали. А потом поезд долго-долго просто стоял, никуда не ехал. А потом снова поехал. Там было все забито, все сиденья заняты, люди сидели прямо на полу — и в вагонах, и в тамбуре, везде! И малыши все время плакали. А я заползла за сумки, под сиденья, и там спала. А утром сказали, что нужно выходить. Оказалось, что мы приехали в Берлин. А там меня эта подруга той женщины привела к тете Лене. А тетя Лена потом сказала ехать с Вами. Все.

— Да уж, Варя-Варечка… — Дима попытался сохранить спокойствие в голосе. — А что случилось с мамой? Не помнишь?

Варя побледнела, а потом вскочила и убежала в туалет. Дима обозвал себя идиотом. Он несколько минут слушал, как ее снова рвет. Потом пошел это как-то улаживать. Выдал ей новую зубную щетку из запасов для гостей. Спросил, каким шампунем она обычно пользуется. Пообещал, что сегодня они вместе сходят в магазин и купят самый лучший шампунь. Напоил чаем с конфетами. А потом показал гору вещей и игрушек на столе в кабинете. В этот момент Варя, кажется, забыла про творящуюся в ее мире жуть и впервые стала улыбаться. Он некоторое время вместе с ней разбирал одежду и карандаши, а потом оставил ее одну. Сделал себе кофе, взял телефон и пошел на террасу.

— Привет, Ленка!

— Привет, Димка! Ну, отчитывайся: как вы там?

— Отчитываюсь. Мы в порядке. Ребенок накормлен, отмыт и выспат. Вчера народ привез кучу ништяков — всякие игрушки, одежду, альбомы. Сейчас Варя все это исследует. Кажется, ей нравится. Так что жизнь налаживается.

— Димка, ты молодец! Потерпи еще пару дней, я что-нибудь придумаю.

— Лен, да мне несложно. Я, наоборот, только за. Мне хочется как-то, ну… отвлечь девочку что ли.

— А работа?

— Да пофиг.

— Ну, ладно. Но я все равно про тебя помню и сделаю что обещала.

— Да все нормально. Я и сам могу сделать все что нужно. Ты же весь день на вокзале. Там у вас совсем плохо, как я понимаю.

— Тут толпы. В конце дня нос в подушку, полчаса рыданий и спать. Больше ничего не могу.

— Ну вот. А ты за меня переживаешь. Все еще наладится, все будет хорошо.

— Думаешь? Мне кажется, уже ничего не будет хорошо. Эти подонки все разрушили. Они ведь не только Украину уничтожают, они ведь и Россию уничтожают. Ничего уже не наладится и не будет, как раньше.

— Лена, ты права. Как раньше, не будет. Но что-то будет взамен этого. Поверь мне, все будет хорошо.

— Будем надеяться, Димка. Спасибо. Тут новый поезд пришел, я пойду.

— Лена, держись. И пока!

— Пока!

Дима спрятал телефон в карман, затянулся сигаретой и допил кофе.

«Все будет хорошо, — повторил он про себя. — Это, конечно, вряд ли. Ничего уже не будет, как раньше, и ничего уже не будет хорошо, тут Ленка права. Они добились, чего хотели. Сначала просрали все что можно, а потом пустили под откос то, что осталось…»

Он вернулся внутрь. Ему навстречу метнулась Варя, одетая в блестящую золотую курточку с капюшоном.

— Смотри! Я всегда о такой мечтала, — воскликнула она. — Спасибо!

Она ткнулась Диме в живот и неловко обняла. От неожиданности он чуть не выронил кружку. Осторожно положил свободную руку Варе на голову и слегка взъерошил ее и без того растрепанные волосы.

«Маленький бедный цуцик», — подумал он.

Стремительно пролетел первый день. Сначала Дима освобождал полки в шкафу и помогал Варе раскладывать вещи. Потом они сходили в магазин и накупили сладостей и аксессуаров для ванны. Пообедали и пошли в парк, а оттуда на детскую площадку, где Варя каталась на тарзанке и дула на замерзшие ладони, а Дима курил, сидя за столиком под деревьями. А потом махнул рукой и тоже несколько раз проехался на тарзанке.

Вечером он смотрел, как подопечная ковыряется в тарелке с ужином, и меланхолично размышлял о том, почему у него самого к сорока пяти годам не получилось обзавестись детьми. То ли его женщины всегда были слишком самодостаточными, то ли все эти женщины именно в нем как в программисте и тусовщике не видели потенциала для настоящей семьи. Ну, или слишком самодостаточным был он сам. Или просто боялся ответственности? Боялся, что кто-то живой и хрупкий будет от него зависеть. Даже кошку за все эти годы не завел.

Варя попросила научить ее пользоваться посудомойкой и убрала со стола. А через какое-то время Дима застал ее плачущей на полу кухни. Она не сказала, почему плачет, но и без этого все было ясно. Он сел рядом и молча гладил ее по голове, не зная, как найти правильные слова и нужно ли их находить. А через несколько минут вдруг увидел, как в Вариных волосах кто-то пробежал. И тут же еще раз. И, как ни странно, это оказалось лучшим выходом из ситуации. Они рано легли спать, а утром поехали в аптеку покупать шампунь от вшей.

В этот же день Дима Сарайкин сделал попытку подать заявление на регистрацию Вари в качестве военной беженки. Оказалось, что для подачи документов была нужна прописка. Поэтому через несколько дней Варя стала жить у него официально. Для прописки понадобился паспорт, а у нее из документов были только украинское свидетельство о рождении и совершенная невозможность найти в этом хаосе родственников. Пришлось делать заверенный перевод свидетельства и доверенность в службе по делам несовершеннолетних. Одновременно с этим Дима нашел школу с интеграционным классом в двух станциях городской электрички. В школе потребовали медосмотр, и Дима нашел детского врача, а заодно и зубного, так как девочка как-то вечером призналась, что у нее давно болит зуб.

Они проводили вместе двадцать четыре часа в сутки — ездили по учреждениям, ходили по музеям на Музейном острове, измеряли рост и вес на медосмотре, покупали в торговом центре тетради для школы и играли в прятки на детской площадке. Вместе купались в берлинских бассейнах и вместе болели кишечным гриппом. В кабинете у зубного Дима сидел рядом с девочкой, и та сжимала его руку вспотевшими ладонями.

Диме пришлось разложить диван в кабинете, потому что через пару дней после своего вторжения в его жизнь Варя сомнамбулой стала приходить к Диме посреди ночи. Она тут же снова засыпала, а он лежал, боясь пошевелиться, и удивленно смотрел на чужого ребенка, спавшего рядом и излучавшего в темноте золотой свет.

В этом неярком желтом свечении, которое перемешивалось с голубым светом луны, дрожали стены комнаты, а висящие на них дизайнерские плакаты двигались по кругу и разглядывали лежащих внизу людей. Варя крепко спала, открыв рот и сложив на Диму ноги. Иногда она всхлипывала и бормотала во сне. Он прислушивался и никогда не мог понять, что она говорит. Но именно тогда ему стало казаться, что теперь во всем происходящем появилась какая-то надежда.

В начале мая позвонила уставшая Ленка.

— Варвару нужно устроить в школу, — сказала она после обмена приветствиями.

— Лен, все в порядке, она уже идет в школу послезавтра, — ответил Дима.

— Димка, ты крут!

— Вообще, если серьезно, то я мог бы это и раньше организовать, но получилось вот только сейчас.

— Ты ведь все-таки еще и работаешь.

— Сейчас не особо. Мы все больше по музеям и детским площадкам.

— Дима, это тоже здорово. Только скажи: ты вывезешь?

— Да конечно! Прорвемся! — беззаботно ответил он.

— Дим, мне просто недавно звонили наши риелторы с Майорки, говорят, ты с ними на связь не выходишь. Им какое-то обновление позарез нужно.

— Да сделаю я им их обновление. Вот отправлю Варю в школу и сделаю.

— Хорошо. Кстати, у меня на вокзале стало меньше работы, так что я занялась детьми, такими, как твоя Варя. Мы уже создали первый постоянный приют. Все работницы — женщины из Украины.

— Ленка, вот видишь: если тут кто-то крут, то это как раз ты.

— Я не одна, нас тут много. Кстати, Дим, можешь прислать мне копии документов Варвары. Все, что ты смог собрать.

— Хорошо, когда правильных людей много, — сказал Дима и немного потерянно добавил: — А документы… документы пришлю, конечно.

Когда он положил трубку, Варя вскочила с дивана и потянула его на кухню:

— Дима, давай печь пирог!

— Я пойду покурю, — ответил Дима и улыбнулся. — Начинай без меня.

Он вышел на террасу, где несколько минут стоял с незажженной сигаретой и смотрел в небо.

Ему уже несколько недель казалось, будто он вспомнил, где впервые увидел Варю. Когда ему было столько же лет, сколько ей сейчас, каждый вечер перед тем, как уснуть, он лежал в кровати и представлял, как копает туннель в капиталистическую Германию или прячется в танке, который по каким-то делам въезжает в Западный Берлин. В результате Дима каждый вечер засыпал, спасая от капиталистов и приводя за руку в Советский Союз девочку, дочь немецких коммунистов.

Спустя тридцать пять лет все примерно так и случилось, только перевернулось с ног на голову. Теперь он сам был капиталистом из Германии, а девочку пришлось спасать от бомб, летевших из страны, которую он всю жизнь считал своей Родиной. Все с точностью до наоборот, кроме девочки. Девочка — почему-то Дима был в этом уверен — девочка была та же самая. И после внезапной смерти всех его идеалов ему казалось, что она теперь — единственное, что осталось в его жизни.

Иногда по вечерам Дима переписывался с остававшимися в России родственниками, бывшими друзьями и коллегами. Все они разделились на три группы. Первые уехали сразу после двадцать четвертого февраля. Они больше не хотели иметь с этой страной ничего общего, и, как и сам Дима, сами того не желая, по всему миру тянули за собой шлейф русской вины. Вторые остались в стране и превратились в невидимок, ни с кем не встречаясь и разговаривая о политике только через анонимные ВПН-сервисы.

Больше всего поразили Диму третьи. Он удивлялся тому, как неожиданно изменились те, кого он всю жизнь считал нормальными людьми. Некоторые из них не просто поддерживали войну — они радовались ей, смаковали ее, они ею жили, и у Димы глаза лезли на лоб от того, что ему писали в мессенджерах. Как будто эти люди за один день стали в десять раз глупее и страшнее. Как будто они всегда только этого и ждали, и вот им наконец разрешили быть глупыми и страшными. И они радостно отключили все свои когда-то вынужденно подкрученные настройки сочувствия и доброты.

И если эти, сидевшие за компьютерами люди, так ненавидели украинцев — просто потому, что им так сказали, — то не было сомнений и в тех ужасах, которые творили их соотечественники в Буче и Ирпене, где убили маму Вари.

А еще Дима заметил странную корреляцию — чем более верующим был человек, тем более кровожадные идеи он высказывал по поводу того, как нужно «косить укроп» и «очищать территории». Убить президента-клоуна и произвести раздел Украины, а заодно Польши и Прибалтики, якобы легших под Америку, раздвинув ноги. И это были еще не самые жуткие из всех их пожеланий.

Атомные бомбы на все столицы Европы — вот, оказывается, о чем они мечтали. Не построить что-то свое, а уничтожить чужое. Убить как можно больше людей, показав им наконец кузькину мать. Как будто только так они могли доказать, кто тут самый добрый на планете. И еще эти вечные шутки про изнасилования и сексуальные девиации, которые с особой любовью рассказывали поборники православных традиций. «Мы еще по-настоящему ничего и не начинали», — гордо повторяли они.

Впрочем, были и такие, которые совсем беззастенчиво утверждали, что русские и есть потомки арийцев. Настоящая белая раса в отличие от всех остальных. Это было и раньше, но сейчас окончательно перестало восприниматься, как шутка.

Между тем Варя пошла в школу. У нее появились подруги — такие же беженки из Украины, как она. Дима купил ей смартфон взамен потерянного где-то в Польше, и теперь она могла переписываться с подружками, играть в «Роблокс» и снимать свои видосы в ТикТок, смешно взмахивая тонкими ручками на солнечной террасе.

Через соцсети она нашла бывших одноклассников. Кто-то остался в Украине, но большинство разъехались по миру — Польша, Германия, Канада, США. Какая-то девочка с семьей доехала аж до Австралии. Россия, опьяненная чувством собственной избранности, бомбила украинские города, а женщины и дети разлетались осколками по всему белому свету.

Изредка Варя, получив из Украины фотографии ее разбомбленной школы, прямо посреди игры бледнела и убегала в туалет, но приступы страха и рвоты случались все реже. Дима отвлекал ее, а заодно и себя от того, что происходило в Украине и в России. Он вдруг понял, что привык к их странной семейной жизни и уже не представлял себе, что можно жить по-другому.

Весь остальной мир как будто ушел на задний план. Иногда Дима садился за компьютер и общался с клиентами, но в основном перекидывал проекты знакомым разработчикам. Вся эта мышиная возня с базами данных и отладкой банковских систем стала казаться ему неинтересной и бессмысленной, как будто он вдруг увидел ее через призму вечности.

Собственно, так оно и было. Просто Дима Сарайкин не сразу понял, а, может быть, так и не понял до конца, что он уже навсегда поменялся глазами с девочкой, которая четыре дня ехала в Берлин из-под осажденного Киева.

В начале июля пришло настоящее, жаркое лето, начались школьные каникулы и Варе исполнилось одиннадцать. Они стали каждый день ездить купаться на озеро с песчаным пляжем и водяными горками. Дима подумал о том, не купить ли снова машину, чтобы стать более мобильным, ездить на природу за городом, а осенью отвозить Варю в школу. Несколько лет назад он решил этот вопрос в пользу общественного транспорта и пешеходных прогулок ради здоровья, а тут жизнь вроде бы снова поменялась и требовала реорганизации.

Но купить машину он не успел.

— Дима, прости, пожалуйста. Я снова разбила стакан.

— Ничего страшного, я сейчас уберу. Залезь-ка на стол, тут везде осколки.

— Дима, все хорошо? Правда? Это уже третий стакан из твоего любимого набора. Так я их все перебью, и они закончатся.

— Варька, ну, ты чего? Не бери в голову, — Дима намочил бумажное полотенце и полез под стол. — Все когда-нибудь заканчивается. Стаканы, лето, человеческая жизнь. Это неважно. Главное, чтобы ты не порезалась.

А на следующий день позвонила Ленка. Она радостно закричала в телефон, что нашлась тетя Варвары. Что она, оказывается, уже месяц работает в их новом приюте, а сегодня, разбирая детские документы, нашла среди них Варины. И что Ленка и тетя прямо сейчас едут к ним на электричке.

Они встретились на станции.

Варя и ее тетя минут двадцать обнявшись рыдали на перроне. За это время проехали несколько электричек, люди в шоке скользили мимо, прижимаясь к краю перрона, некоторые подходили и спрашивали, в чем дело, а Ленка и Дима пересказывали им одну и ту же историю. Тогда кто-то начинал плакать, а кто-то предлагал помощь. Ленка раздавала визитки своего фонда.

Ленкин детский дом был на другом конце Берлина, в бывшем приюте для женщин, переживших домашнее насилие. Через дорогу стояла школа, в которую устроили украинских детей. Тетя Варвары Есения и еще несколько работниц жили на третьем этаже в том же здании, где был организован приют.

Без разговоров сразу стало ясно, что Варвара будет жить с тетей, и к началу нового учебного года она переехала. Дима помог отвезти вещи и, вернувшись домой, ощутил пустоту. Он перестелил кровать в спальне, убрал в посудомойку несколько чашек, собрал на столе забытые Варей игрушки, несколько разбросанных по комнатам рисунков и футболку. Встал в дверях кабинета и понял, что снова остался один.

Первое время они каждый день по нескольку часов переговаривались по видеосвязи, раз в неделю Дима приезжал с подарками в приют, и тогда они шли в ближайший торговый центр пить бабл-ти или в парк кормить белок.

Уже к середине осени Варя стала звонить реже. Дима звонил сам, но чувствовал, что им становится не о чем говорить. Он расспрашивал ее про Есению, школу и одноклассников, и она ему честно отвечала, но он видел, что ей неинтересны его вопросы, что они не те и не к месту, как в самом начале их знакомства, что это стандартные вопросы, которые задают детям взрослые и на которые дети никогда не отвечают с охотой. Тогда он перестал их задавать и все чаще обнаруживал себя просыпающимся в своей спальне ближе к вечеру, без всяких желаний и планов. К работе он, по большому счету, не вернулся, лишь время от времени делая небольшие проекты, и денег стало не хватать. «Это зима, — успокаивал он себя, поднимал жалюзи и глядел в темноту за окнами. — Весной все изменится».

В начале марта, когда прошел ровно год с того дня на вокзале, Дима Сарайкин решил проведать Варю. В «русском» магазине, который теперь стало непонятно как называть, он купил пакет семечек «Тамбовский волк» и сел на автобус. Он приехал, когда уроки в школе закончились и дети играли во дворе приюта. Дима молча стоял у калитки и смотрел, как Варя с подружкой качаются на качелях, а напротив них прыгает на батуте мальчик.

— По селу прошел слушок! — кричал тот, высоко задирая руки и ноги в прыжке. — Вова Путин петушок!

Девчонки засмеялись и ответили хором:

— Путин лох, наелся блох, сел на мусорку и сдох!

Мальчишка обрадовался полученной реакции и прокричал на весь двор:

— Все русские козлы-ы-ы!

Девочки снова засмеялись.

Дима вдруг попятился, нечаянно залез в кусты и понял, что из глаз у него льются слезы. Он замер, слушая, как бьется пустота в его груди, потом осторожно вылез из колючек с другой стороны кустов и не оглядываясь пошел. Сначала не думая, куда идет, — просто куда-то, где бы не было знакомых лиц. Ноги вывели его к парку с белками, в который он хотел пойти с Варей.

По дороге ему встречались веселые лица, весенние наряды и украинские девушки. Война продолжалась, но год этой войны притупил изначальное горе, и большинство людей вышли из состояния апатии. Новых беженцев становилось меньше, многие возвращались назад, мир поставлял Украине оружие, и на фронте ожидали контрнаступления.

Но чем дальше, тем бессмысленнее чувствовал себя Дима Сарайкин.

И дело было не в том, что все вокруг желали разгрома России, и даже не в том, что Дима сам желал разгрома стране, в которой родился. А в том, что Диминой России вообще больше не было. Не было солнечной дорожки, по которой он в детстве ходил за мороженым, не было города, в котором он учился на математическом, и не было людей, которых он когда-то любил. Все это ушло в параллельную реальность, из которой взамен выползла вот эта современная Российская Федерация. Всю свою жизнь Дима Сарайкин мечтал рано или поздно вернуться домой, туда, где он был маленьким. Но теперь уже совсем некуда стало возвращаться. Двери закрылись — и в прошлое, и в будущее. Вернее, и не было уже никаких дверей. Эти подонки действительно все разрушили, переписали прошлое, просадили будущее, заставили весь мир, включая маленьких детей, ненавидеть себя и вместе с собой все русское. И ничего уже не будет, как раньше.

«Сегодня под мостом поймали Гитлера с хвостом…»

Варя была последней соломинкой, державшей Диму в этом мире, но в тот день он потерял и ее. Не потому, что она стала какая-то не такая. Как раз с ней все было в порядке. А потому, что он сам перестал быть кем бы то ни было. В его душе переключился некий тумблер, и свет снаружи перестал проходить внутрь. Внутри осталась только глупая и маленькая надежда на то, что где-то на улицах Берлина он еще может найти выход из этого неправильного мира, лазейку между горизонтом и закатом, сиреневый запах той параллельной России и его собственной другой жизни, которых у него никогда не было.

Дима Сарайкин вышел из парка, в котором он кормил белку. Придерживая окровавленную бумажную салфетку, он добрался до автобусной остановки и уехал домой.

Несколько дней он чувствовал странное жжение в укушенном пальце и слабость в теле и все же заставлял себя вставать с кровати, ехать в центр и гулять по улицам, наполненным пением соловьев и вечерними фиолетовыми туманами. Но в какой-то момент он взял и весь вышел, оставив после себя вспышку золотого сияния, совсем опустевшую квартиру и весенний Берлин в сочных сине-желтых красках нового наступающего на город лета.