• ЛИ-2025-№45

Отрывок из еще не опубликованного романа

 

На Рождество запекли огромного гуся с яблоками. Правда, он выжарился так, что исхудал наполовину, как разочарованно заметила Катя. Но и исхудавшего гуся было слишком много, потому что Север категорически отказался его есть, родители Томаса приболели и сказали, что придут в гости не на Рождество, а на Новый год, Тася нервничала перед отъездом и у нее не было аппетита, Антон выглядел мрачным и больше пил, чем ел, а Томас, Оля и Катя втроем гуся не осилили.

— Мы какие-то все-таки недоделанные, — сказала Тася.

— В каком смысле? — не поняла Оля.

— Раньше, наверное, люди знали, как Рождество праздновать. Хороводы водили или что там. Немцы так уж точно.

— Вряд ли немцы водили хороводы, — усомнилась Оля.

— Ну, хороводы — это я для примера. Что у вас на Рождество делали, Томас?

— У нас в поселке? Напивались до поросячьего визга.

— Все, что ли?

— Не все. Но большинство.

В камине громко выстрелило полено, искры полетели в экран. Этот каминный экран, латунный, тяжелый, с фигуркой единорога посередине, был похож на веер и веером же складывался. Тася считала, что это натуральный стимпанк, но хозяйка антикварной лавки на Суарецштрассе, когда Оля показала ей фотографию каминного экрана, уверила ее, что это восемнадцатый век. Обнаружился экран там же, где и столы, — в подвале. Трубочист сказал, что камином не пользовались очень давно, потому и экран не требовался.

Томас поворошил дрова кочергой. В мерцании рассыпающихся углей была радость. Каждый раз, когда догорали дрова, Оля думала об этом. И о том, что радость уже была в этом доме, а с нею и Томасом не появилось ничего.

Фамилия прежних владельцев была написана на латунной табличке, сохранившейся у двери, и перед фамилией значилось, что глава семьи был университетским профессором. В хозяйственном шкафу сохранились тетради, исписанные убористым женским почерком. Одна была заполнена семейной хроникой: родился, женился, купил собственный дом. Оля читала эту хронику, когда выдавалось время, и пыталась представить всех этих Мартинов, Лотт и Герд, но они оставались для нее абстракциями, и даже их внешность не рисовало поэтому ее воображение, и безразлично ей было, что с ними происходило. Во всех других тетрадях велся учет, сколько куплено сахара, сколько чая-кофе и прочих продуктов. Разбирать эти записи не было необходимости. Тем более что они были сделаны готическим курсивом, который не очень и разберешь.

— Дети — спать! — сказал Антон. — А то утром не добудишься вас, на рейс опоздаем.

— Какие еще дети? — возмутилась Катя. — Пусть Север спать идет!

Она уже выбралась из-за стола и листала у себя в смартфоне ТикТок, лежа на ковре перед камином. Тася мрачно смотрела перед собою и не обратила внимания на ее возглас. Антон, может, и обратил бы, но не успел, потому что раздался звонок в дверь — явление немыслимое в груневальдский Рождественский сочельник.

— Мама, это Санта? — оживился сонный Север. — Он принес еще один подарок? — и, увидев, что Томас идет к двери, спросил: — Томас, можно мне пойти с тобой открывать ворота?

— Конечно.

Томас взял Севера на руки, и они скрылись за широкой распашной дверью, ведущей из столовой в прихожую.

И вскоре вернулись вместе с человеком, на которого все посмотрели с недоумением.

— Тим! — Оля узнала его первой. — Ты откуда взялся?

— Оля, извини, — сказал он. И, спохватившись, добавил: — Все здравствуйте и с праздником. Извините, что я без предупреждения, ну то есть без спросу. У меня в телефоне все стерлось, поэтому не мог позвонить.

— Почему я не удивлена? — заметила Тася.

— О, Тася! — Кажется, Тим обрадовался, что в рождественский вечер свалился на голову не одной только Оле, а сразу нескольким знакомым людям. — Не знал, что ты здесь.

— А если б знал? — тут же спросила она. — Это что-то изменило бы?

— Боюсь, нет, — вздохнул Тим.

Оля улыбнулась. Вздох у Тима был точно такой, как во время уральского похода, когда он упустил веревку и байдарку пришлось ловить на середине Чусовой. Или когда забыл помешать кашу в котелке над костром и гречка превратилась в угли. Можно было вспомнить еще что-нибудь в этом духе, и не только об уральском походе, но и, например, о школьной поездке в Австрию, когда Тим зачитался газетой в венском кафе, а все думали, что он потерялся в городе, или о запуске фейерверков во дворе гимназии после новогоднего вечера… Таких, как он, нескладных и неудачливых, называют омежками. Оля только в Берлине узнала это слово, которое подходило Тимофею просто как имя собственное. Правда, оно означало также и полное отсутствие харизмы, а у Тима глаза были как у ангела, и это делало его длинноносое лицо харизматичным.

— Садись за стол, Тим, — сказала Оля. — Поешь и расскажешь.

— Гуся доедай, а то в нас уже не лезет, — не вставая с ковра, любезно предложила Катя.

— Гуся, к сожалению, не могу, — Тим улыбнулся. — Я вегетарианец, — и добавил извиняющимся тоном: — Не беспокойтесь, я не голодный.

— Для таких, как ты, тоже есть.

Тася кивнула на мраморную доску с сырами и на блюдо с баклажанными рулетами, за которыми Томас съездил для Севера в грузинский ресторан в Пренцлауэр-Берг.

Тим положил куртку и рюкзак на пол у двери и сел за стол на Катино место. Оля поставила перед ним чистые тарелки.

— Мне пришлось покидать Москву второпях, — невпопад сказал он.

— Неужели? — хмыкнула Тася. — Надо же, как оригинально.

— То есть я и так собирался уезжать. Еще в феврале, потому что… Ну, понятно почему. Но подвернулась работа, и я решил остаться на пару месяцев. Тем более в феврале и денег совсем не было.

— Как же ты без денег думал уезжать? — спросил Томас.

— В феврале дело было не в деньгах, и я о них не думал, — Тим ответил с той бесхитростной серьезностью, с которой когда-то объяснял Палычу, почему забыл дома спальный мешок. — Но пришлось взглянуть на вещи трезво.

— А какая работа подвернулась? — спросил Антон.

— Писать контент для сайта.

— Не мешки ворочать, в общем, — заметила Тася. — Кто бы сомневался.

Оля взглянула на нее с недоумением: почему Таська злится на Тима? Тот ведь, кажется, филолог — что еще он мог бы делать? Только что-нибудь писать.

Тим, впрочем, не обратил на Тасин тон внимания.

— Да, — кивнул он. — Платили неплохо, и я откладывал на релокацию.

— А что за сайт? — снова спросил Антон.

— Да казалось, обыкновенный.

— А оказалось что?

— Оказалось, оппозиционный.

— Блин! — воскликнула Тася. — Оказалось!.. А сразу ума не хватило понять?

— Конечно, я видел, что сайт антивоенный, — ничуть не обидевшись, ответил Тим. — Но ничего чрезвычайного в этом не находил. Я лично не знаю ни одного человека, кто за войну. Что особенного?

— Повезло тебе, — сказал Антон, — что сразу не посадили.

— Да, — согласился Тим. — Даже звукорежа нашего арестовали, хотя он просто за пультом работал. А мне ночью монтажер позвонил, сказал, что ждет в аэропорту Жуковский, летим в Ургенч, а дальше видно будет.

— И как ты из Ургенча в Берлин попал?

В голосе Томаса слышалось раздражение. То есть другие, скорее всего, этого не слышали, но Оля-то различала все его интонации. Черт знает что! Почему у таких разных людей, как Томас и Таська, вызывает неприязнь такое безобидное создание, как Тим?

— Наш шеф-редактор добился, чтобы нам всем дали гуманитарные визы, — Тим, конечно, интонаций Томаса различать не мог, поэтому просто ответил на его вопрос. — Даже мне. Хотя я, в общем-то, попал к нему на работу случайно. В основном визы дали литовские, а мне немецкую. Из-за языкового диплома.

На немецкий языковой диплом все они сдавали экзамен в выпускном классе. Их гимназия считалась лучшей в Москве по немецкому языку, да и не считалась, а действительно такой была, и сложный экзамен в Гете-институте сдала даже Таська, не отличавшаяся прилежанием.

— Но когда мы улетали, — объяснил Тим, — пришлось чистить телефон. Потенциально опасную информацию. И я случайно стер всю. Поэтому не мог узнать твой телефон, Оля.

— Хорошо, что ты нас нашел, — сказала она. — Хотя, честно говоря, не понимаю как.

Конечно, все они встречались то на репетициях школьного театра, то в турклубе, то еще где-нибудь, но поскольку Тим учился на четыре класса младше, близкой дружбы между ними не было. А после школы Оля вообще видела его лишь пару раз, и то случайно и давно.

— Мне кто-то когда-то говорил, что ты живешь в Берлине на Фонтанештрассе. И я запомнил название улицы, — объяснил он.

— И номер дома? — раздражение сменилось в Тасином голосе интересом. — Тоже запомнил?

— Ты слишком высокого обо мне мнения, — улыбнулся Тим.

— Ой, не обольщайся!

— Номер дома, конечно, не запомнил. Но подумал, что в Рождество все, наверное, сидят за столами, и если я пойду по улице, то, может быть, увижу Олю в окне.

— А ты, оказывается, везучий, — покачала головой Тася. — Никогда бы не подумала.

Оля представила, как Тим, долговязый, нелепый и ангельски бледный, идет по совершенно пустой груневальдской улице и сквозь мерцающие на подоконниках свечные арки и лучистые херренхутские звезды заглядывает в освещенные окна домов. Какой-то посланец волшебного мира!

— Фонтанештрассе есть еще в районе Нойкельн, — сказала она. — Это на другом конце города. Так что ты действительно везучий.

— Не думаю, — ответил Тим. — Но на этот раз мне повезло.

Он положил себе на тарелку маленький баклажанный рулет и отрезал ломтик сыра.

— Слушай, не выпендривайся, а? — глядя на его манипуляции, сказала Тася. — Ешь гуся, а то в голодный обморок упадешь.

— Не упаду, — Тим, видимо, сообразил, что выглядит как сиротка, приглашенный на елку в богатый дом, и это его смутило. — Надо было в аэропорту поесть, конечно. Но я подумал, в городе найду что-нибудь подешевле. Не сообразил, что все закрыто.

— В Берлине закрыто не все, — сказала Оля, — но когда идешь в гости на Рождество, ужинать по дороге совершенно ни к чему. Вон тот салат без мяса. И у нас еще торт-мороженое, его тебе тоже можно.

— Ему и гуся можно, — немедленно отозвалась Тася. — Не врач же вегетарианство прописал.

«Может и врач», — подумала Оля.

Выяснять это не обязательно, но с Таськи станется.

— Обо мне действительно не надо беспокоиться, — сказал Тим. — Сыр очень вкусный, спасибо.

— А куда ты вообще-то должен был приехать? — спросил Антон. — Адрес дали тебе какой-нибудь? Или только визу?

— Адрес дали, — вздохнул Тим. — Но он тоже был в телефоне и тоже стерся.

— Так ты уже в Ургенче, что ли, телефон стирал? — удивился Антон. — Там-то зачем?

— Я из Ташкента вылетал. Но телефон все равно на всякий случай сказали заново почистить. Я как раз в аэропорту все случайно и стер, и уже некогда было восстанавливать. Почту тоже. В ней адрес был, куда в Берлине ехать, контактные телефоны. А немецкой симки у меня еще нет, завтра куплю. И зайду куда-нибудь, где есть вайфай, попробую что-то восстановить.

Неизвестно, почему он не подключился к вайфаю в аэропорту сразу по прилете, из-за обычной своей бестолковости или из-за растерянности от всего, что с ним произошло. Но какая вообще-то разница.

— Салоны связи завтра закрыты, — сказала Оля. — Симку не купишь. Здесь все это вообще труднее, чем в Москве. Но вайфай и у нас есть.

— Так давай я прямо сейчас поищу адрес и пойду, — обрадовался Тим. — Как подключиться?

— Прямо сейчас тебя никто не ждет. И по телефону не ответят, — сказала Оля. Все-таки для общения с ним требовалось некоторое терпение. — В Германии и в обычное-то воскресенье почти ничего не работает, даже в Берлине, хотя у нас тут с этим еще ничего. А на Рождество вообще все вымирает.

— Прилететь в Германию в рождественскую ночь — до такого только ты мог додуматься, — добавила Тася.

— Других билетов не было, — пожал плечами Тим. — Да я вообще-то и не подумал, что она рождественская. Только в городе уже заметил.

— Мог бы и в городе не заметить, — фыркнула Тася.

— Не вижу предмета для обсуждения, — Оля наконец на нее рассердилась. — Выяснять, куда ехать, будем завтра, — и, заметив, что Тася открыла рот, чтобы уточнить, что завтра все будет закрыто точно так же, как сегодня, добавила: — Или послезавтра. Это не имеет значения.

— Ребенок уснул, — сказал Томас. Он сидел на низкой скамейке у камина, держа Севера на руках. — Отнести в кровать?

— Мы все ложимся, — Антон вышел из-за стола и взял у него спящего Севера. — Катерина, кончай в телефон тупить.

Оля пошла с ними. Над комнатами верхнего этажа, где располагалось Таськино семейство, была еще мансарда, и надо было застелить там кровать для Тима.

Тася задержалась в дверях спальни, глядя, как она достает постельное белье из стоящего в коридоре большого комода, и сказала:

— Бедный Томас. Только мы наконец отваливаем — здрасьте, вообще непонятно кто среди ночи явился.

— Во-первых, он не ждал, чтобы вы наконец отвалили, а во-вторых… Зачем бы мне все это, если бы сюда нельзя было явиться среди ночи?

— Вряд ли ты выходила замуж именно ради Тимкиного рождественского явления.

— Это было давно.

— Да, — вздохнула Тася. — Как будто и не с нами, а?

Оля не ответила. Она об этом не думала. И не хотелось ей об этом думать.

Когда, застелив в мансарде кровать, она вернулась вниз, вид у Тимофея был такой же сонный, как у Севера. Мороженое таяло перед ним в креманке. Томаса в гостиной уже не было — наверное, тоже ушел спать.

— Можешь устраиваться, Тим, — сказала Оля. — В мансарде постелено. Ванная и туалет на первом этаже рядом с лестницей. То есть на втором этаже, если по-русски.

— Спасибо, Оля, — пробормотал Тим, — извини, что по-дурацки вышло. Я не должен был так… Стыдно так растеряться.

— Ничего стыдного не вижу, — Оля старалась, чтобы ее голос звучал невозмутимо, но при виде сонного Тима ей с трудом удавалось сдерживать улыбку. — Если бы я оказалась ночью в чужом городе одна, тоже пришла бы к тебе ночевать. Даже не задумалась бы. И ты не задумывайся.

— Я и так ни о чем не задумывался…

Он взял рюкзак, куртку и поплелся наверх. Его шаги по лестнице были слишком унылы для ангела.

Оля стала убирать со стола посуду. Дом не квартира, можно запустить посудомойку ночью, соседи не предъявят претензий. Но можно это сделать и завтра, и не из-за приверженности к упорядоченному быту она занимается этим сейчас.

Почему появление человека, которого не сразу даже узнала, так ее растревожило? Или растревожило что-то другое — но что?

Она собрала льняные салфетки, сложила в плетеную корзину. Салфетки были старинные, хотя совсем не ветхие и такой тонкой работы, что Оля доставала их только по праздникам и стирала вручную. Они обнаружились в том же шкафу, что и тетрадь с хозяйственными заметками. Каждый раз, доставая их оттуда, Оля думала: были же такие удивительные люди, которые вышивали салфетки шелковой гладью, сложным и тонким орнаментом из васильков и колокольчиков, анемонов, ирисов, крокусов…

Вид этих вышитых цветов всегда ее успокаивал, и в спальню она пришла уже в обычном своем ровном состоянии.

Томас курил на веранде — из спальни тоже был на нее выход. В темноте за стеклянной дверью виден был его силуэт.

— О чем ты задумался? — спросила Оля, когда муж вернулся в комнату.

Изморось серебрилась на его голых широких плечах, на груди. Он и зимой всегда курит на улице — с детства привык к холоду.

— Ни о чем особенном, — Томас пожал плечами. Изморось собралась в капли, и они сверкнули от его движения, как тяжелый расплавленный металл. — Транспортная компания - покупать или нет. Новый объект в Зенфтенберге. Не сказал бы, что задумался. Обычное течение дел.

Обычное течение дел, силуэт мужа в темноте за окном — все это оказывало на Олю не менее успокоительное воздействие, чем цветочные узоры на салфетках.

Она села на кровать, вынула заколку из волос и сказала:

— Мне жаль, что они уезжают.

— Мне тоже, — кивнул Томас. — Не со всяким взрослым так осмысленно поговоришь, как с Севером.

Он замолчал. Оля помолчала тоже, потом сказала:

— Наверное, избирательное сродство — как раз то, что у нас с ними сложилось.

— Что такое избирательное сродство? Какой-то термин?

— Это роман Гете. Но изначально термин, да. Химический. Способность одних веществ в определенных обстоятельствах сочетаться с другими веществами и их соединениями, отдавая им предпочтение перед всеми другими.

— Похоже, — согласился Томас. — Какого черта они в Москву возвращаются, мой разум не постигает.

— Антон считает, там все уже нормально…

— Вот Антон пусть бы и возвращался, если ему там все нормально. А детей можно бы и поберечь.

— Тася не представляет, как ей жить где-то, кроме Москвы. Антон, я так понимаю, тоже.

— Да, оба хороши. Даже этот ваш недоделанный Тимофей более адекватен ситуации.

— Почему он тебе не нравится?

— А почему он должен мне нравиться? Довольно бессмысленное и бестолковое существо. Но хотя бы отвечает только за себя, так что мне до него дела нет.

А до Таси с Антоном дело есть из-за Севера. Понять это не сложно.

— Я лягу, Томас, — сказала Оля. — У них такси рано, завтраком надо накормить.

— Такси я отменил, сам отвезу. Нашлись миллиардеры, зла на них не хватает.

— Тем более давай спать.

Разговор с мужем снова всколыхнул ее волнение, и лишь сплетение шелковых цветов перед закрытыми глазами — васильки, ромашки, вербена, левкои — наконец погрузило Олю в сон.