• 2023-4(42)

«...ты азиатская сука!»

 Услышав эту запись на ответчике своего смартфона, Надя, украинка в каком-то надцатом поколении, усмехнулась: «Это что-то новое. Для них мы все из России, а Россия — в Азии.»

 Лакунда была так же безобразно толста, как и безобразно ленива. Впрочем, осмотрев плохо скрываемые одеждой жировые террасы на теле работницы, присланной убирать, стирать и готовить, не каждая пожилая клиентка решалась попросить Лакунду об этом. Качество исполнения казалось сомнительным, а состояние здоровья прислуги при таких физических нагрузках вызывало серьезные опасения. Однажды Лакунда сьела яблоко, неосторожно оставленное клиенткой на столе и долготерпение последней кончилось. Она сообщила об этом происшествии куда следует. «Куда следует» двинул заявление на верх. «Верх» начал расследование и затребовал у Нади объяснительную записку, характеристику на оступившуюся, подтверждение выполнения той ее обязанностей, чистосердечное признание, возвращение яблока, перечень принятия мер по недопустимости в будущем и еще многое, с чем Надя не успела ознакомиться, так как сразу отписалась, что презренная нарушительница больше у нее не работает и контакт с ней установить не удается. Пострадавшей старушке Надя лично доставила ящик с яблоками и вручила конверт с двумя сотнями долларов в виде компенсации за моральный ущерб. «Жиртрестовке» же на телефон было послано сообщение о несоответствии, церемонно начинающееся словами: «Мы с сожалением вынужденны вам сообщить...» В ответ из чрева черного гетто прилетел сочный звуковой привет, который Надежда равнодушно прослушивала, сидя в офисе своей компании.

 Нанять работника по уходу за пожилыми было чрезвычайно трудно, приходилось терпеть. В конце концов, эти оскорбления — только слова, произнесенные почти случайными людьми, а текучесть кадров в таких бизнесах, как Надин, была огромная. Может, в больших фирмах работники и зависят от воли работодателя, но в маленьких — наоборот. Не выйдет вот такая стокилограммовая Лакунда утром на работу — ищи, сходя с ума, замену, а то и сама в любую погоду мчись в какой-то неблагополучный район, где и ограбить могут, убирай, готовь, мотайся за продуктами. Бывает, и подмывать надо. Бр-р-р. А что делать? Бросать клиентку вот так сразу нельзя. Страховые компании, которые платят за сервис, обязуют отрабатывать тридцать дней.

 Грустные Надины размышления о тяжелой доле бизнесменов прервал телефонный звонок.

 С четырех утра мама находилась в университетском госпитале, куда была доставлена полицией.

 — Ее увидел на улице случайный прохожий и позвонил 911. Вы не знаете, зачем при ней была кастрюля?

 «Везучая. Наткнуться на прохожего в такую рань не каждому удается», — подумала Надя.

Теща встретила Романа своей обычной глуповатой улыбкой. Устрашающий синяк под правым глазом, похоже, ее не беспокоил.

 — Ничего страшного. Ушиб. Вероятно, упала в темноте. У нее все в порядке. Давление, анализы в норме. Она назвала свое имя и даже свой номер социального страхования, — сказала молоденькая дружелюбная госпитальная медсестра.

— Сейчас придет главврач и меня выпустит. Тут все такие хорошие, — бабуля явно наслаждалась вниманием к своей особе, ощупывала, поправляла парик и предвкушала встречу с самим главным врачом.

 — У них нет главврачей, — сказал Роман с едва скрываемым раздражением.

 Родное, благодаря Абрамовичу, «Челси» не каждый день играет с «Манчестер Сити». Как можно выключить телевизор и мчаться в этот дурацкий госпиталь, забирать долбанную бабулю, когда этот чертов вундеркинд Дебройна, непризнанный в свое время Моуринье, вколотил мяч в правый нижний угол наших ворот, а играть еще полтора тайма?! Правомерное возмущение болельщика переполняло Романа, ему хотелись выть от досады, однако он сдержался и только прорычал в трубку что-то неразборчивое, но злое в ответ на просьбу жены «разобраться там в госпитале». Все-таки Мария Степановна была клиентом их фирмы, приносила доход, а с тех пор, как они с Надей завели собственное «старушечье» дело, Роман мучительно, но неукоснительно следовал остроумно сформулированному им самим правилу: сперва думай о бабках, а потом о себе.

 — Вот кастрюля, — медсестра протянула ему маленькую анодированную скороварку с длинной деревяной ручкой.

 На немой вопрос зятя теща ответила тихо, потупив глаза долу:

 — Женщины позвали коров доить, я и побежала.

 — Коров? — недоверчиво переспросила медсестра, когда Роман перевел ей ответ, но спохватившись, добавила: — Ну да.

 Позвонила Надя:

 — Вези ее к нам.

 — Ты уверена?

 — Одна жить она уже не может.

 — Посудку не забудьте, — мило улыбнулась медсестра.

 

 Фурманы уже были далеко не молоды, но Надежда, как говорил Роман, выделялась «нагло не исчезающей красотой», которой он желал пользоваться гораздо чаще, чем ему дозволялось.

 — Ах, оставь меня, компания забирает все силы, — аргументировала свою холодность жена.

 — Закрывай ее, — настаивал Роман.

 Надя, может быть, и закрыла бы, но ее увлечение, вернее, страсть собирателя требовала постоянного прилива средств для пополнения коллекции антикварной арт-керамики. Украшением коллекции и гордостью ее владелицы были вазы знаменитой компанни Руквуд, просуществовавшей в Огайо с 60-х девятнадцатого века до 60-х двадцатого. Вазы в их доме стояли везде — на специально сделанных для них стеллажах, на книжных полках, а самые большие украшали углы комнат.

 — Если ты не уймешся, придется делать комнаты ортогональными, — шутил Роман.

 Шуток по поводу своей колекции миссис Фурман не принимала абсолютно и, уловив даже легкую иронию в словах супруга, выходила из себя.

 — Ты, дурак, ничего не понимаешь, — кричала она. — Для тебя это просто обожженная и разукрашенная глина, а, между прочим, глазурь для нее изобретали профессиональные химики и формулы хранили в сторжайшем секрете, дизайн создавали знаменитые керамисты, а расписывали — выдающиеся художники. Мы на эти вазы будем жить, если наступят трудные времена.

 Роман только скептически хмыкал. Ни их финансовое положение, ни здоровье таких времен не предвещали, а в том, что на горшки можно будет жить, он сильно сомневался. Но только до тех пор, пока Надя не нарыла в интернете сайт арт-музея города Цинциннати.

 — Посмотри, болван. Глазурь — Черный Ирис, внизу серебряная гальваника, драконы на вазе расписаны великим Китаро Шираямайдани. Его в Руквуд пригласили из Японии. Высота четырнадцать с половиной дюйма. А теперь посмотри сюда, только держись за что-то.

 Роман положил руку Наде на плечо:

 — Лучшей опоры, чем ты, мне не найти.

 Надя открыла другую страницу на экране монитара. Там была фотография точно такой же вазы с подписью «Приобретена Цинциннатским арт-музеем на аукционе «Хамлер и Нолан» за триста пятьдесят тысяч долларов.

 Однако ожидаемого ею эффекта цифры не произвели. Осознать в мгновения ока, уплаченную за безделицу огромную сумму, неподготовленный человек не способен. (Че? Какие еще тыщи?) Но насторожиться может. Роман всмотрелся в экран:

 — Погоди, погоди, кажется что-то похожее я уже где-то видел.

 Надя оказалась разочарована прохладной реакцией мужа, но тем же приемом решила воспользоваться опять.

 — А теперь подними голову и посмотри налево.

 Роман повернулся и Надя закричала:

 — А-а-а! Болит. Отпусти мое плечо, ненормальный.

 Перед глазами Романа на книжной полке между толстой оранжевой «Encyclopedia of US Pottery, Porcelain & Clay» и поджарой зеленой «Weller Pottery» стояло, тускло поблескивая драконами и серебром точно такое же, как в музее малознакомого ему города со сложным названием, произведение великого Широ-мыро.

 — Япона мать! — в шоке воскликнул Роман, совершенно не замечая того, что его рука непроизвольно сжала хрупкое плечо.

 — Все четырнадцать дюймов? — тупо спросил он.

 — С половиной, — важно добавила Надя и вонзила свои крепкие импланты мужу в безымянный палец.

 

 Теще устроили ложе в гостиной на первом этаже их двухэтажного дома. В первую же ночь она тихо оделась, выскользнула на улицу и, если бы не Дон Хуан по прозвищу «Ночной дьявол», привычно спавший между супругами, то ситуация с госпиталем вполне могла бы повториться. Дон Хуан, услышав подозрительный шум, вскочил на кровати и стал расталкивать Фурманов.

 — О, господи, опять, — простонал Роман и натянул одеяло на голову. Дону Хуану веры не было, он уже неоднократно поднимал ложную тревогу, за что и получил свое прозвище. Но Дон Хуан, отличаясь настойчивостью настоящего шотландца, сперва сунул Наде в ухо свой нос, а затем громко закричал:

 — Вставайте, идиоты! Кто-то вышел из вашего дома на улицу.

 Конечно, сделал он это на своем языке, присущему всем шотландским терьерам, но сразу был понят спящими. Беглянка была схвачена и, несмотря на истошные вопли «Кто вы такие? Я иду к себе домой. Помогите!», приведена обратно, напоена лошадиной дозой трезадона и уложена спать.

 — Теперь она будет ночевать в нашей спальне с нами на нашей кровати, — приняла решение Надя.

 — С кем это с нами? — не понял Роман.

 — Со мной и Доном Хуаном.

 — Позвольте, позвольте, а я?! — возмущенно воскликнул Роман.

 — А ты — на диване. Слава богу, их у нас два. Который в подвале — самый большой. Покупали как раз под тебя. Так надо. Если ее поймают на улице, нас сочтут неспособными за нею ухаживать. Ее запрут в дом для престарелых, и я потеряю мать, а мы — клиентку.

 Против первого у Романа особых возражений не было.

 «Эх, мама, зачем ты родила меня центровым институтской баскетбольной команды», — стонал Роман, пытаясь втиснуть свое стодевяностосантиметровое тело в прокрустово ложе зеленого кожаного подвального дивана. Над его головой скрипели половицы, тревожили, мешали уснуть. Мария Степановна совершала свой променад к унитазу. Пятый за ночь.

 Недельное пребывание своей мамы в их доме одуревшая от бессонницы дочь решила отметить в русском ресторане. Обслуживал их расторопный молодой человек азиатской внешности, представившийся Пашей. Унылая Надя и поминутно всхрапывающий, с падающей на грудь головой Роман ему не приглянулись, но третей особе он расточал сладкие улыбки, видимо, считая ее главной за столом и платежеспособной.

 — Ну как, мама, тебе понравилось? — спросила Надя елейным голоском после окончания трапезы и попыталась незаметно для других посетителей ресторана выковырять ногтем кусок полусырого шашлыка, застрявшего у матроны между зубов.

 — Да, очень, Паша, Паша... — промычала старушка, и ее мечтательной тон юной девы заставил Романа поморщиться.

 — Вот и хорошо, будь паинькой и мы станем обедать здесь по выходным, — Надя ласково погладила ее по спине.

 — Да, будем, — бодрячески добавил Роман, — но, может, не здесь, а в другом заведении.

 И он, явно рассчитывая на понимание обеих женщин, кивнул на тарелки с преждевременно покинувшие их рты непрожеванной бараниной.

 Теща с ненавистью посмотрела на зятя, смахнула с лица свою обычную улыбку полуидиота, зло зашипела:

 — Ах ты ж гад. Только здесь.

 Затем, повернувшись в сторону кухни, закричала:

 — Паша, Паша, помог... — но не смогла закончить, так как Надина мягкая ладонь со всей допустимой при таком поступке нежностью заткнула ей рот.

 У тещи возникли сложные отношения с напольными вазами, красоту которых она оценила на манер бывшей жительницы СССР и с первого дня стала бросать в них мелкий мусор.

 — Мама, это не уличная урна, — процедила сквозь зубы Надя, опорожняя от использованных салфеток, конфетных оберток и фруктовых огрызков полуметровый столетний Weller Pottery держатель зонтиков, выполненный в стиле ар-нуво.

 — Это не я, зачем ты на меня наговариваешь? — теща покраснела от возмущения, метнулась к двери и выскочила на заснеженный двор, планируя покинуть место бесконечного унижения навсегда.

 — Роман, она убегает, сделай что-то, — в панике воскликнула Надя.

 Муж сделал несчастное лицо, недовольно пробормотал:

 — Почему я? Вечно я.

 Но Надя так посмотрела на него, что ему ничего не оставалось, как выйти на мороз и втянуть продрогшую тещу в дом.

 — Мама... — начала Надя, но теща перебила ее, замахала руками, стараясь влепить дочке оплеуху и с ненавистью зашипела:

 — Ты, гадина, не трогай меня. Проститутка.

 Надя отпрянула от нее, застыла и вдруг заголосила всхлипывая:

 — За что, за что?! Я ведь ее в дом... Так стараюсь, чтобы ей было хорошо.

 Роман, раньше никогда не видевший жену в таком разобранном состоянии, понял, что сейчас ему надо повести себя как мужчина. Он поднял к носу старой карги свой немалый кулак и приказал грозно:

 — Заткнись, старая курва.

 А Наде объяснил:

 — Это не она, это ее болезнь в ней говорит. У нее в мозгах черте-что творится.

 — Как будто я не знаю, — буркнула просохшая Надя. — Не называй мою маму курвой. И, кстати, забыла тебе сказать, я заказала на Амазоне кровать с матрасом. Поставим ее в твоем кабинете. До отъезда дочки он тоже был спальней.

 — Там, конечно, лучше, чем в подвале, но совмещать спальню с кабинетом как-то не комильфо.

 — А при чем здесь подвал? Кровать для мамы. Но ты прав насчет совмещения. Это будет ее спальня. Зачем тебе кабинет? Ты что, писатель?

 — Сперва от родной жены отлучили, а теперь еще от личного пространства в собственном доме, — хмуро отметил Роман.

 Но когда прибыла кровать, Роман повеселел, сам ее собрал, втащил в комнату тяжелый королевского размера (чтоб мама могла раскинуть руки) матрас, на прикроватный столик поставил красивую ночную лампу с плафоном в виде тюльпана, возле нее пластиковую бутылку с дорогой водой «Fuji», и даже сбегал в Медтовары и купил там удобный ночной горшок для престарелых. Кинув прощальный взгляд на то, во что превратился его любимый кабинет, он помчался в подвал, схватил с дивана свою подушку с целью установить ее на законном месте рядом с подушкой жены.

 — Ты куда с ней собрался? — Надя перехватила их на середине пути.

 — На кудыкину гору, — тупо сострил муж, но тут же радостно улыбаясь прояснил: — К тебе под крылышко. То бишь, на нашу кровать. Ведь уже можно.

 — Ты понимаешь, — Надя замялась. — Я наконец-то хочу поспать по-человечески, а ты не дашь, будешь приставать, вертеться. Давай как-нибудь попозже. Поспи пока у себя.

 — Где это — у себя? — не понял Роман.

 — В подвале, где же еще.

 Больше всех по вполне понятным собачьим причинам тещу любил Дон Хуан. Старушка была попрекаема за пренебрежительное отношение к еде и откровенное неуважение к тому, кто ее готовил. После тещиной трапезы, даже после небольшого рациона, на столе оставались варварски надкусанные куски дорогих, по мнению Фурманов, яств. Дабы избежать укоров, старушка заметала следы путем скармливания остатков Дон Хуану.

 — Мама, нельзя этого делать. Собаке не все можно, — возмущалась Надя, но маме ее слова в одну извилину ее больного мозга входили, а из другой сразу вылетали, не оставляя следа во всех остальных. Кормежка продолжалась.

 Однажды Дон Хуан исчез. Роман долго метался по соседским дворам, сорвал голос и наконец нашел забившегося под куст пса. Тот лежал на животе, нос между лап и глаза просили: «Дай умереть, хозяин. Разве ты не знаешь, что мы уходим умирать, чтобы вам не было больно наблюдать нашу смерть?» Роман схватил его на руки, примчался к ветеринару.

— Наглотался мелких куриных костей. Я их раздробила, но если не выйдут... Он очень страдает.

 Не вышли. Надя сразу завалилась в постель с тяжелой депрессией, а Романа назначила ответственным за усыпление, по завершению которого рыдающего Фурмана звериный госпиталь утешал всем своим, привычным к подобным курьезам с мужчинами, составом.

 Виновника включения в меню Дон Хуана костей Фурманы не обсуждали: и так было понятно. Придя в себя от потери, Надя хотела тут же бежать в зоомагазин за новой собакой, но Роман ее осадил:

 — Пока она у нас, другого животного в доме будет. Ты поняла?

 Надя поняла, что одно уже есть, поморщилась, но согласилась.

 

 С утра по дому пошла вонь, до того неприличная, что Фурманы стеснялись интересоваться ее происхождением и при встрече отводили взгляды в стороны. Так продолжалось почти целый день, прошедший в отлучках, связанных с работой и другими мелкими делами, но к вечеру стало понятно, что запах, хотя и вполне человеческий, непосредственно к Фурманам отношения не имеет. Надя поползла на коленях по спальням, а Роман отправился исследовать родные подвальные пенаты.

 Искомый запах не пронюхивался. Только слегка несло здоровым мужским потом, безалкогольными протирками для тела и спреем «Голубой Париж». «Так и должно пахнуть лежбище льва», — усмехнулся Роман, как вдруг сверху донесся приглушенный перекрытиями, пугающий вопль, сразу рядом с Романовой головой сухо щелкнул автоматический выключатель в стенном электрическом щитке и в подвале погас свет.

 — Надя, что случилось? — во всю мощь своего баса заорал Роман. Не услышав ответа, он поднялся наверх. Света не было во всем доме. Натыкаясь в темноте на стены, Роман отправился в сторону спален. Дверь в его бывший кабинет была распахнута. Вялый лунный свет освещал контур сидящей на кровати тещи с вытянутой вперед рукой. Старуха повернулась к к нему лицом. Зубы ее тускло поблескивали в ее обычной идиотской улыбке. Вся картина выглядела довольно зловеще: Мария Степановна безмятежно лила «Fugi» в тюльпан прикроватной лампы, приговаривая:

 — Вот, горит. Еще пожар наделает.

 Бросок бывшего баскетболиста вперед — и яростно выбитая из рук бутылка улетела к потолку, успев мстительно брызнуть старухе в лицо. Роман выдернул провод из розетки, крикнул во мрак:

 — Надя, она замыкание устроила. Автомат выбило. Я — вниз, свет включить.

 Когда он поднялся из подвала наверх, лампы уже горели везде, кроме Надиной спальни. Роман сделал несколько осторожных шагов в темноте, зацепился за что-то мягкое, чуть не упал.

 — Да зажги ты свет, — раздраженно воскликнул он и, не дожидаясь ответа, сделал это сам и застыл.

 Надя лежала на полу лицом вверх. Левая рука прижата к груди. На ладони вытянутой в сторону правой руки покоилась знаменитая ваза, из которой вытекала бурая жидкость. Это от нее исходила искомая вонь. Как ни странно, но само керамическое изделие магическим образом не пострадало. Видимо, Богу нравился Ширайамандани, хотя вряд ли он смог бы правильно произнести его имя без подсказки своего коллеги Будды. А вот к Наде он отнесся без особой симпатии, видно, тоже был заядлым коллекционером, и в нем заговорила зависть. Сердце коллекционера не выдержало. А у кого бы оно выдержало при виде трехсотпятидесятитысячного домашнего сокровища, доверху наполненного человеческими экскрементами? Излишне напоминать, кому они принадлежали.

 Оглушенный потерей Нади, Роман никак не мог прийти в себя. Бизнес оставался без должной железной руки, ленивые работники почти перестали появляться у клиентов, а те, узнав о смерти «хозяйки», быстренько выбрали себе других providers. Благо, недостатка в них не наблюдалось. Роман понял, что без Нади вести дело невозможно, закрыл его и решил жить, как предсказывала покойница, «на горшки». Он позвонил в Цинцниннати.

 

 — Я даже не знаю, что еще можно придумать. Мы уже все моющие средства перепробовали. Это необъяснимо.

 Прилетевшая из Цинциннати музейный работник вынула драгоценную керамику из выложенного мягкими полотенцами купального ложе, прощально протерла вазу бумажной салфеткой и с максимальной осторожностью передала ее Роману. Резиновые перчатки полетели в мусорное ведро. От первоначального радостного возбуждения, возникшего у нее при виде вазы, не осталось и следа. «С такой вонью, — подумала она, — даже в самолет не пустят».

 — Купить не представляется возможным.

 Голос ее охрип. Роману показалось, что она сейчас заплачет. Несмотря на потерю трехсот тысяч, ему стало жалко Цинциннатский музей и эту женщину, опечаленную гибелью уникального экспоната. Он предложил ей поужинать вместе, но она отказалась и быстро покинула его дом.

 Теща проводила время в брожении по комнатам в поисках выхода на автобусную остановку, куда должен был прибыть автобус и увезти ее в деревню. Там ее ждала сестра, помершая, кстати, двадцать лет назад. Унитазы и другие санитарные блага она игнорировала.

 — И здесь тоже наложила, — рычал Роман, ползая по полу с тряпкой.

 Вся тещина пенсия, и без того кургузая, уходила на приобретение дезодорантов и моющих средств. Решение, раньше казавшееся несколько бесчеловечным, теперь стало совершенно естественным. Пришло время справляться о наличии мест в городских домах для престарелых. И здесь Романа ждал настоящий облом: далеко не все заведения имели отделения для таких, как его резвая теща. «Знаем мы их, они убегают, у нас нет персонала гнаться за ними». А там, где могли гнаться, все было занято. На вопрос, когда освободится койка, отвечали: «Ну вы же понимаете, ждите».

 Нет уж. В летних сумерках Роман вывел тещу из дома.

 — Отвезу, вас, Мария Степановна на желанную вами автобусную остановку.

 Он посадил ее в машину. Лесок от дома на расстоянии, в которое можно было бы поверить, был выбран заранее. Побег. Найдут — делайте, что хотите, не первый раз, не могу присматривать, а не найдут...

 — Автобус вон за тем деревом. Поспешите, а то уедет.

 Перед тем как лечь, он принял все снотворное, что было в доме — двадцать миллиграммов залеплона. Они освободили его от неизбежных сомнений, позволив сразу уснуть. Сон его был безмятежным, но не долгим. Разбужен он был ударами по голове, впрочем, не очень сильными. Открыв глаза, он увидел маленькую анодированную скороварку, опускаемую ему на лоб старческой рукой.