• 2020-3 (29)

Ха и Угрек, уверенно сообщила одноклассница, прочитав уравнение, менторша растерялась, на время, короткое – потом в крик… Одноклассница описалась и стала неприкасаемой. Она была рыжей, я с ней дружил. Я кроме нее не дружил ни с кем. Я опасался, меня опасались. Дело было на Урале, спортивный интернат, олимпийские надежды – все такое. Я бегал, читал, писал всякое. Нынче раскопал некоторые стишки – прошлый век. Я посвящаю их моей однокласснице, той, которая описалась от растерянности. Ха и Угрек… А имени ее я не помню. Помню – рыжая была.

 

+++

Я убеленным аистом слетал

Со стен мечети в пурпурном Каире.
Не места и не солнца возжелал,
Но токов пустоты – дыру в эфире.
Саёнара. Летел над островами –
Весь белизна над розовою пеной.
Я был на кимоно у самурая
Между жасминов – там, возле колена.
Я взмахом крыл листал Упанишады,
Я слышал пепел, растворенный в Ганге.
Я был внутри Монголии и падал
На льды Тибета стонущим подранком.
Я был растерзан Азией, Россеей –
Стрелой с концом, напитанным отравой.
Я  утонул в крови над Енисеем
И встал крестом на церкви православной.

 

1985.

 

+++

Рождественских романсов романсьеро
Насвистывал мотив перерожденья.
Он не жеманен – у него манеры,
Он не сновидец – мастер сновидений.

Рассеяв тело в ореоле свечном
Проник в огонь горящим  фитильком.
Тяжелым воском сдавленные плечи
Стекли к ногам прозрачным пузырьком.

Расплавленный, застыл единорогом –
Печатью, закрывающей пергамент.
Не бог и не стенающий под богом –
Тот, кто не видит то, чего не знает…

Проникший в круг Рождественского пенья,
В свечах живущий охранитель тайн…
Фаллический сюжет перерожденья
Для снов его, наверно, не случаен.

 

1985.

 

+++

Как зверь неведомый, как человек порочный,

Я не лишен обилия лишений.
Я оболочка – внутренности точит
Змея сиюминутных вожделений.

Она во мне откладывает яйца,
Она плодится, упиваясь соком
Из чаши, не имеющей названья,
Смертельный яд струя в нее потоком.
Увидено глазницами пустыми:
Внутри меня умерший, обитавший
Клыками ветра с костяною пылью
Еще живую душу, перепашет.

 

1985.

 

+++

 Париж обезлюдеет, когда

 Рассвет душистой водой,
 На дне которой  слюда,
 Зальет ландшафт городской.
 Не вспомнят кофейни дым 
 Египетских папирос,
 Всяк русский был молодым
 И каждый пил кальвадос.
 Иван выходит на балкон,
 Красивый, как Ален Делон.
 Небрит, растерян, неухожен,
Умнее, злее и моложе.
Когда обезлюдеет Париж,
От нас останется там

Былой имперский престиж,
В отелях милый бедлам.
Теперь проси – не проси:
- Bystree, mon cher, bystrey,-
Не будет русских такси,
Не будет тех скоростей…

Идет куда по облакам гамен
Широким шагом от парижских стен.
Широковато все, а брюки узки.
Поэт, боксер, кокаинист и русский.
Великий русский исход
Опустошит Париж.
Гамен, уходя, идет
Туда, куда не взлетишь.
Париж опустеет, едва
Закат подменит рассвет.
Русских сезонов тогда 
Не будет даже в Москве.

 

1986.

 

Песни умерших степей.

 

1

 

Мурза ударит власяною плеткой,
И кони князя разнесут на ветер
След неподкованных копыт намокнет
И свежей кровью в юрте столб пометят.
В  неохранимой золотой пайцзою
Разорванной груди остынет камень,
Мурза ударит плеткой власяною,
Степные птицы отзовутся – Аминь.
Окрашенною хною бородою
Проткнет мурза дыру в небесном шелке,
И вновь освобожденною душою
Господь зашьет прореху как иголкой.
И сотню диких всадников поднимет
Из русых кос волосяная плетка,

Гортанный крик – чужого бога имя.
И души колют небо, как иголки.

 

2

Черноголовый, безымянный,
Полуслепой богиней-матерью рожденный,
Шумерский ветр непостоянный
Степною выбеленной скатертью обернут.
Дорогой говорящих львов
Водитель антилопьих стад к Евфрату

Заложник голода богов
Восшедшему на Зиккурат стал братом…

Ты лучше прослыви глупцом,
Но не беды глашатаем, –
Слова обронены жрецом
Во мглу послезакатную.

Сгоревшие на солнце письмена
На глиняных табличках клинописью –
Идущему достанется сполна,
Стоящий сам не остановит жизни.

 

1987.

 

ПАСХА

День, украденный с Ривьеры,
Бог языческий зеленый.
Желтый херес и крепленый,
Тон коньячный у мадеры.
Желтый херес – Хабанера.

Грань Великого поста.
Был Великий день четвертый,
Пятый хересом натертый,
Тоже кровию Христа.
Живописные места.

Греет кости под землею.
Пятый день, Великий пост.
Увеличивает рост
Солнца круг за головою.
За тобою и за мною.

Греет кости на погосте.
Всех, кто к солнышку лицом,
Называют мертвецом.
По монетке медной бросьте,
Чтоб прийти сюда потом.

 

1987.

 

Обыкновенная история.

 

Все те же, там же, в тех же позах – 
Диваны, трубки, разговоры,
Изба, ковры, ветра, морозы,
Дороги, дураки и воры.

Амуры, грязь, навоз, холопы,
Бастарды с волчьими глазами.
Для просвещения – Европа,
Цыганкам – серьги с жемчугами.

В долги… В Италию, на воды…
Жена в четвертый раз брюхата…
Трактирщика о стойку мордой…
Письмо послу из магистрата.

Граница, Неман, пыль, бекеша,
Казачий ротмистр – тупица,
И Высочайшая депеша
С запретом проживать в столицах…

Борзые, ружья, кони, плетки…
Ночами холодно – не спится…
Грудь…Скоротечная чахотка…
И по монетке на ресницы…

Все те же, там  же, в тех же позах –
Под православными крестами…
Ветра, дороги, паровозы,
Жандармы, воры с дураками…

 

1988.

 

 

 

Стихи Александра Блока.

 

Так долго колокол гудел,
Что не осталось птиц в округе.

И хор уже не пел – хрипел,
И кто-то сгорбленный сидел,
Сжимая восковые руки.

Ворона, черное пятно –
Да не монашка, да мирянка ли,
Да корабли ушли давно
За пряниками да баранками.

Страшней бил колокол, звончей,
Как будто силясь свод обрушить…
В морях останкам кораблей,
Обретшим заводь тихих дней,
Невыносимо это слушать…

Пятно с лучами на плечах –
Пристало к Богу с разговорами
О всяких глупых мелочах –
Об упокоенных мужах
Под океанскими просторами.

Лежит, прибитая лучом
К ступеням вышарканным паперти,
Старуха, ставшая пятном
На белой поднебесной скатерти.

 

1990.

 

Ной.

 

Он достигший горы не увидел воды под горой.
Он пролил из ковша и полмира рассталось с землею.
Он в воде шевелил, омывая персты пятерней.
Он был Ной или даже значительней Ноя.

Выводивший овец с корабля разрывавший силки.
Выпускал из коробочек блохпауковтараканов.
Занимаясь подобным Ной не мог не испачкать руки. 
Отмывая себя Ной не мог не смутить океана.

От тепла его рук закипал первородный бульон.
Народившийся пар проливался с небес прибивая
На сандалиях Ноя и на середине времен
пыль прошедших дерев и следы корабельного рая.

Возлежал в середине горы тот кто больше чем  Ной.
Но не выше травы Ной не знающий поздний обычай.
Обращен на Восток непросохшей еще головой
и не варвар уже и не вновь обращенный язычник.

 

1993.

 

+++

 

Волнообразнее, чем грудь царицы Савской,
Нетерпеливей пальцев Соломона…
Острей, чем шпиль у Кайзера на каске,
Туманней очертаний Альбиона.

Тревожнее, чем запах мокрой псины,
Бессмысленней блужданий Одиссея.
Раскаянней девицы Магдалины,
Старательней подростка-иудея.

Длинней дорог, проложенных от Рима,
Тоскливее  монашеской сутаны.
Невнятнее, чем корни караима,
Влажнее мирового океана…

Ровней, чем стол, Великая равнина?
Сестра Христова, Богова сестра?
Чернила многозначимей, чем глина
Под крепкими ногтями гончара?

 

1993.

 

+++

 

Птица Сирин с оперением
Перья – сталь, под сталью – теплое.
На заре – ворона мокрая,
Вечер – место приземления.

Вруша ты, вещунья серая,
Крест выкладываешь лотосом.
Мы привычны к этим фокусам –
Двоеперстьем это делаем.

Не ногами – больно тонкие,
До Парижа, в жопу к лешему.
Волгу с Гангом перемешивать,
В плошке с маковой соломкою.

Птица Сирин теплотелая,
Сирин ты или не Сирин?
Кто трепал тебя в крапиве
Под луной, от злости белою?

Камень каплями источится,
Отстирается исподнее.
Правда, верится охотнее
Шлюхам больше, чем пророчицам.

 

1994.

 

+++

 

тот монохромный парень закончен он погиб
он утонул в реке (такой же мертвой) Яузе
он стал ее состав еще - урина и карбид
а также компонент реки его фамильный Маузер

они все вместе весь состав меж серых берегов
органика (погибший он) и черная штуковина
она - продукт трудов его шальных мозгов
он - жертва механической диковины

внутри реки ее (его) накроет донный ил
рельеф другой (ее) поверхности покроет
не пепел и не снег не концентрат белил - 
смесь сумерек с сухой и черною водою

он новый проводник - обратно и назад
до мифа городов - небесного Парижу
невидимого - нет перенаправишь взгляд -
мертвец плывет затылком разрезая жижу

по бритому виску стекает в реку глаз
стрелка спалил огонь его происхожденье
в его другом глазу в оттенке василька - 
в его втором глазу при первом приближенье

от окончанья дней стрелка несла река
быстрее чем других его съедали рыбы
не мыслимо торчал кусочек языка - 
последний след его последней из улыбок

текущий по реке к смешенью многих рек -
по сломанным текут простреленные трупы
на правых берегах - Афелии скелет
на левых - тень детей пережидавших утро

не суждено не быть где света свет померк,
нарушенный водой добытою из камня...
отсутствует (течет) убитый человек,
окрашенный сухой водою антиангел.

 

1994.

 

Сентенциозные куплеты.

 

П Р О Л О Г.

Со многими творится многое,
ты не знаешь, что со мной
двукопытное двурогое
старинной тешится игрой.
Кричу на ломаном санскрите,
мол, помогите.

1
Всегда желал в гардемарины -
попал полковником в пехоту,
глухой зимой присев на мину
читать служивым "Идиота".
2
По облакам, над Пикадилли
бежала кошка из Сиама,
ее британцы полюбили.
Она теперь кому-то мама.

3
Мелым-мело, дабы окрепнуть,
я вышел голым покурить,
чтоб обезножеть, и ослепнуть,
и детям мантры говорить.

Э П И Л О Г.

Я в ненастные дни не рискую -
все равно понтирую.

 

1995.