• 2014-3

Мне как-то опостылели стихи:

прокрустовы объятия хореев,

анапестов и прочей ахинеи, -

опилки лингвистической трухи.

 

И роза, как известно, пахнет розой, -

оставив рифмы для людских забав.

И в общем, непечатен кошкин мяв.

И, нецензурные, грохочут грозы.

 

Есть - в небе самолёта белый след,

и есть - синеющие ногти смерти,

есть - новорожденный в тугом конверте.

А что касается стихов – их нет.

 

Дежавю

 

Я когда-то жила в этом городе – только очень, очень давно.

Эти красные крыши косые ни на что не похожи – но

 

под одной из них была комната с холщовой занавеской и грубым столом.

На него я ставила корзинку из зеленной лавки, рывком.

 

А по этим каменным плитам сбегала к холодному морю вниз -

там стояли разноцветные лодки, и наглые чайки дрались.

 

Эта память даже не моя, просто кожа моих рук -

помнит стирку в деревянном корыте. Именно так. И неритмичный стук

 

сердца вторит стуку колёс наверху, шуму мостовой и телег.

Я, конечно, жила в этом городе: это так же верно, как то что снег

 

бел. Как то что ночь черна и серафим шестикрыл.

Скажи мне пожалуйста – только правду - а ты – жил?

 
 

Сверчок

 

Этой ночью на балконе среди кактусов и лилий,

тихо скрипочкой пиликая мотивчик "жили-были",

от жары и темнотищи - или даже просто сдуру -

очень тоненько запел один невидимый сверчок.

Серой ленточкой угадывается внизу дорога;

огоньки автомобилей движутся по ней потоком...

На такой этаж высокий, на такую верхотуру, -

как же ты сюда забрался, как добрался ты, дружок?

 

Точно так же как и ты, я затерялась в этом мире.

Время для меня застыло в этой временной квартире.

Я совсем-совсем чужая в этом городе над морем,

среди пальм и кипарисов. Здесь беснуется июль.

В этой комнате на стенах макраме и акварели.

Свечи медленно оплавились и вовсе догорели.

Я хлебну немного радости и позабуду горе;

я присела на диване у вселенной на краю.

 

Ночь синеет и густеет, и становится прохладней.

Допиваю чай с лимоном и с конфетой шоколадной.

Аромат цветов доносится с открытого балкона;

приручается пространство: это всё же дом, пока

есть вино и сигареты, и бокалы для мартини,

на высоких белых стенах акварельные картины.

И про то, что сон приходит к божьим тварям утомлённым,

мне наигрывает сухонькая скрипочка сверчка.

 

 

Мой семьдесят второй

 

                        "Птица уже не влетает в форточку.

                        Девица, как зверь, защищает кофточку.

                        ...

                        Речь о саване

                        еще не идет. Но уже те самые,

                        кто тебя вынесет, входят в двери."

 

 Иосиф Бродский, 1972

 

 

В семьдесят втором я была нелюдимым прыщавым подростком.

Ложилась спать на рассвете, читала фантастику запоем,

жила под магнитофон, слушала Лед Зеппелин и Высоцкого.

Видела тридевятое царство в рисунке обоев.

 

Однажды в незакрытую форточку нашей хрущёвской квартиры

залетел воробей, стал вертеть головой и озираться дико.

Голос Америки передавал про Организацию Освобождения Палестины,

про теракт в Мюнхене. И нерусская речь захлёбывалась от крика,

 

пробиваясь сквозь заглушки дальнего приёма для коротких волн.

Родители собирали деньги для тех, кто сидел в отказе.

Гардероб мой был беден, но наш холодильник полон.

Мальчик, который мне нравился, серьёзно говорил о джазе

 

и о том, что Фишер, конечно же, мухлевал, играя со Cпасским.

Я мечтала надеть когда-нибудь сапоги-чулки и кримплен.

Я плевать хотела на то, что хоккей называют канадским, -

живя в самой устойчивой из всех возможных ойкумен.

 

Те, кто смыли её границы, уже прыгали по осенним лужам,

топтали асфальт, неугомонно-живые, изменчивые как ртуть.

Вертели головой, как воробушек, чтобы из душной

комнаты в незакрытую форточку упорхнуть.

 

 

Антинародные мудрости

 

Ни черта копейка рубль не бережет.

И удобней воевать по одиночке.

Не везет родившимся в сорочке.

Каплями я воду пью с лица

 

дождевую. Соловей опять поет

по уши в зубах у ненавистной кошки.

Бегают за ртом хлебные крошки.

И не стерпится, не слюбится.

 

Очень даже нужен прошлогодний снег.

Свиноматки обожают мелкий бисер.

Только дуракам закон и писан.

Что посеял - в жизни не пожнешь!

 

Может, будет урожай-то и хорош,

только там растет не то, что ты посеял.

Города берет совсем не смелость.

А цыплят считают по весне.

 

Вот и присказкам моим пришел конец.

Добрый молодец, снимай лапшинки с уха!

Сказка - ложь, я доложу вам сухо.

Ты не слушал? Ну и молодец.