• 2023-1(39)

ОКНО НА МЕХИКО СИТИ

Уют кварталов в полусумраке листвы

влекут века на вздыбленных корнях.

Кто позабыт гербами на камнях,

в прошедшем времени окажутся правы.

Травы,

разбуженной пролившимся дождем,

не мять босым ногам,

не собирать в настой.

Незнающий каким служить богам

пойдет вслепую не за тем вождем.

 

Пустой

стоит раскрашенный дворец,

колючей про́волокой

прикрытый от страстей.

Здесь прецель

к пиву предпочтет Кортес,

полтыщи лет спустя, позвав гостей.

Как мало проку

в пушках и войне!

Победа позже:

безымянный камень, лес могил.

Цвет кожи

через сотни лет, вполне,

расскажет лучше — кто кого любил.

 

До дрожи

Свет, что пропускает вниз листва.

Фигурка девушки дорожкою бежит.

Бомжи

протягивают руки для родства,

и песо что-то покупает для души.

 

 

ВЕЛОСИПЕД

Эта ось не годится —

так скоро я обод погну.

Отскочившая спица

торчит и цепляет штанину.

Я доехал досюда. И, может быть, брошу машину,

чтобы дальше пешком, направленье держа на луну.

 

Не спешите уверить, что мне до луны не дойти.

Я же помню картинку из старого детского фильма —

Если верой педали крутить

(можно даже не сильно),

то луна недалече. Спасибо за это, «Е.Т.»*

 

Ну какая беда, что уже не вскочить на седло,

чтоб под горку катиться, раскинувши руки, как встарь?

Я не стар.

Но по лунной дорожке топчу тяжело,

а в натертую спину впиваются руль и фонарь.

ПЕЙЗАЖ В КОВИД (ФРАГМЕНТ ИЗ РОМАНА)

Я помню, город

был совсем другим еще недавно.

В нем, где не надо,

не росла трава.

Ноябрь помню. Сан Франциско. Джаз.

Ни масок. Ни бомжей на перекрестках.

Я убежал

из времени. Сейчас

оно другое. Гротескно, грустно, постно.

Мой город сверзся с пьедестала в грязь.

И приподнять его мне память не поможет.

Цветные домики — облупленная краска,

трещин вязь.

И люди в масках.

 

Гобой безумствует, подыгрывая вслед

закрытым улицам по тупикам районным.

И смысла нет шептать себе про бред,

поскольку бред вошел в законы.

О, заоконный свет!

Заокеанский рай.

Какая грезится еще Полинезе́я?

Не ходит больше городской трамвай

к закрытым наглухо дверям музея.

И сеет

грусть заглушенный проспект

неторопливым редким пешеходом.

Гуляющим из ниоткуда в никуда,

смотрящим вдаль,

как исчезает свет

светила, заходящего за воду.

Итак,

закрытый бар. Забыченый причал.

Веселой жизни брошены хоромы.

Лишь музыкант, играющий печаль, —

работы вдоволь на оркестр похоронный.

Веди ж, труба, неджазовый мотив

здесь, где тумана стужа

капает с плеча.

Летит и кружит

время, проглотив

комок натруженного

горла трубача.