• 2022-3(37)

Артур Уильям Эдгар О'Шонесси (1844-1881), английский поэт и герпетолог, прожил ко­рот­кую жизнь, среди итогов которой обычно упоминают один посмертный и три при­жиз­нен­ных стихотворных сборника, а также четыре названных в его честь вида ящериц. По­лу­чив ещё в юности стараниями политика и романиста Эдварда Бульвер-Литтона (чьим не­за­кон­ным сы­ном он, возможно, был) место в Британском музее, он служил там до кон­ца жиз­ни, проводя нескончаемые рабочие часы среди колб с заспиртованными змеями и реп­ти­ли­я­ми. Трудно судить, в какой степени это мешало или способствовало его занятиям ли­те­ра­ту­рой, но несомненно, что поэзия была его истинной страстью. Член круга поэтов-пре­ра­фа­э­ли­тов, поклонник и переводчик французских поэтов-парнасцев, О'Шонесси ока­зал не­малое влияние на английских поэтов своего и последующего поколений, и хотя уже на ру­беже XIX-XX вв. о нём писали как о забытом поэте, антологии английской поэзии не об­хо­дятся без его стихов.

Именно в одной из антологий (Антология английской и американской поэзии, М., Прог­ресс, 1972) мне впервые встретилось имя О'Шонесси. В звонких, афористичных доль­ни­ках его знаменитой "Оды" было что-то щемящее и в то же время чарующее, они са­ми за­учи­ва­лись наизусть (в этом, полагаю, сыграл свою роль мой тог­даш­ний воз­раст), и я не раз мыс­лен­но декламировал их в течение многих лет. Надо сказать, что ан­то­ло­гию эту я со­хра­нил (она и сейчас передо мной), но каково же было моё удивление, ког­да, взяв её в ру­ки в не­дав­нем прошлом, я обнаружил под суперобложкой пожелтевший лист бу­маги, ис­пи­сан­ный корявым студенческим почерком! Я разобрал написанное (при всей не­раз­бор­чи­вос­ти этот по­черк всё-таки был когда-то моим) и вспомнил забытое — пе­ре­до мной был чер­но­вик перевода "Оды". Без ложной скромности отмечу, что встреча с са­мим со­бой ме­ня не ра­зо­чаровала — взяв­шись доделать перевод, я использовал почти без из­ме­не­ний всё преж­нее и только до­ба­вил то, до чего не дошли руки в туманной юности.

Описанный эпизод подтолкнул меня к более близкому знакомству с автором "Оды", бла­го в наше время для этого даже не нужно записываться в библиотеку, так как все сти­хи О'Шо­нес­си, как и литература о нём, доступны в электронном виде. Оказалось, что пе­чаль про­ни­зы­ва­ет не только всё, что он написал, но и саму его жизнь, полную скорби и утрат. На­чав свою поэтическую карьеру среди прерафаэлитов, собиравшихся на зна­ме­ни­тые ве­че­ра в доме художника и поэта Форда Мэдокса Брауна, он вместе со всем кружком пе­ре­жи­вал по поводу безвременной смерти в 1874 г. сына хозяина дома. За этой смертью по­сле­до­ва­ли другие: О'Шонесси и его нежно любимая жена Элеанор потеряли двоих де­тей, умер­ла един­ст­вен­ная сестра Элеанор, а затем и сама Элеанор, ода­рён­ная писательница, скон­ча­лась от горя. Сам поэт ушёл из жизни от случайной простуды че­рез два года после того, как овдо­вел. Так модная среди прерафаэлитов тема гро­бо­вой черты, раз­де­ля­ю­щей лю­бя­щие сердца, стала для О'Шонесси центральной осью не только твор­чес­т­ва, но и зем­но­го существования. Об этом говорят даже названия мно­гих его сти­хо­тво­ре­ний, как, на­при­мер, "Шёпот из могилы", "Есть земное мерцанье в мо­гиле..." и др. По­эт не уста­ёт всту­пать в воображаемый разговор с предметом утраты — та­ко­во выбранное мною "Про­ща­ние", которое читатель найдёт ниже. Однако ха­рактером он был, по сви­де­тель­ству дру­зей и зна­ком­цев, весельчак и остроумец, так что жизнь и ли­те­ра­ту­ра со­че­та­лись в нём са­мым при­чуд­ли­вым образом.

"Возможно, его душа втайне предчувствовала, что его ждут короткая жизнь и вне­зап­ная смерть," — написала в предисловии к посмертному сборнику избранных стихов Ар­ту­ра О'Шонесси его биограф Л. Моултон.

 

Arthur O'Shaughnessy (1844-1881)

 

Ode

We are the music makers,

 And we are the dreamers of dreams,

Wandering by lone sea-breakers,

 And sitting by desolate streams; —

World-losers and world-forsakers,

 On whom the pale moon gleams:

Yet we are the movers and shakers

 Of the world for ever, it seems.

 

With wonderful deathless ditties

We build up the world's great cities,

 And out of a fabulous story

 We fashion an empire's glory:

One man with a dream, at pleasure,

 Shall go forth and conquer a crown;

And three with a new song's measure

 Can trample a kingdom down.

 

We, in the ages lying,

 In the buried past of the earth,

Built Nineveh with our sighing,

 And Babel itself in our mirth;

And o'erthrew them with prophesying

 To the old of the new world's worth;

For each age is a dream that is dying,

 Or one that is coming to birth.

 

A breath of our inspiration

Is the life of each generation;

 A wondrous thing of our dreaming

 Unearthly, impossible seeming —

The soldier, the king, and the peasant

 Are working together in one,

Till our dream shall become their present,

 And their work in the world be done.

 

They had no vision amazing

Of the goodly house they are raising;

 They had no divine foreshowing

 Of the land to which they are going:

But on one man's soul it hath broken,

 A light that doth not depart;

And his look, or a word he hath spoken,

 Wrought flame in another man's heart.

           

Артур О'Шонесси

 

Ода

Мы ноты в музыку сводим,

 Мы видим вещие сны,

Одни вдоль прибоя бродим

 В холодном свете луны,

Теряем мир и находим,

 Но такие нам силы даны,

Что в мире мы верховодим —

 Для этого мы рождены.

 

Из дивной словесной смеси

Мы строим грады и веси,

 Мы царствам границы чертим

 И предрекаем смерть им:

Один лишь вымолвит слово

 И трон завоюет смеясь;

А трое с просодией новой

 Империю втопчут в грязь.

 

Смешалось дыхание наше

 С ветрами былых времён,

От наших страстей и бесстраший

 Величье обрёл Вавилон;

И он же, в гордыне погрязший,

 Пророчеством нашим сметён;

Ибо каждый век есть угасший

 Или только родившийся сон.

 

Плодами своих озарений

Мы полним умы поколений,

 Но видим картины иные,

 Диковинные, неземные —

Безропотно лямку тянут

 Царь, смерд и солдат, пока

Наши сны их явью не станут

 И труд их не канет в века.

 

Им в душу виденья не сходят

Дворца, что они возводят;

 Им не было знамений скрытых

 Страны, куда путь лежит их:

Но один из нас видел смлада

 Негасимый свет впереди,

И от слова его или взгляда

 Сердца загорались в груди.

 

 

And therefore to-day is thrilling

With a past day's late fulfilling;

 And the multitudes are enlisted

 In the faith that their fathers resisted,

And, scorning the dream of to-morrow,

 Are bringing to pass, as they may,

In the world, for its joy or its sorrow,

 The dream that was scorned yesterday.

 

But we, with our dreaming and singing,

 Ceaseless and sorrowless we!

The glory about us clinging

 Of the glorious futures we see,

Our souls with high music ringing:

 O men! it must ever be

That we dwell, in our dreaming and singing,

 A little apart from ye.

 

For we are afar with the dawning

 And the suns that are not yet high,

And out of the infinite morning

 Intrepid you hear us cry —

How, spite of your human scorning,

 Once more God's future draws nigh,

And already goes forth the warning

 That ye of the past must die.

 

Great hail! we cry to the comers

 From the dazzling unknown shore;

Bring us hither your sun and your summers;

 And renew our world as of yore;

You shall teach us your song's new numbers,

 And things that we dreamed not before:

Yea, in spite of a dreamer who slumbers,

 And a singer who sings no more.

           

И потому учинилось

То, что вчера лишь снилось:

 Боготворят миллионы

 Поруганные иконы

И, завтрашний сон презирая,

 Осанну с утра до утра

Поют в предвкушении рая

 Сну, что презрен был вчера.

 

Но нет в наших снах и грёзах

 Ни боли, ни смерти для нас!

В нетленных лучах и в грозах

 Мы славы провидим час

И землю всю в нотах, как в розах:

 О люди! всегда и сейчас

Есть и будет, что мы в снах и грёзах

 Живём в стороне от вас.

 

Ибо мы сроднились с рассветом

 Новых солнц, что ещё не взошли,

И, тайным внимая приметам,

 Кричим из безбрежной дали —

Что, бесчувственны к вашим наветам,

 Мы вам Бога опять принесли

И уже ваш конец нам ведом:

 Вы исчезнуть должны с земли.

 

Привет! кричим мы идущим

 Со слепящих чужих берегов;

Принесите пророкам грядущим

 Свет и блеск ваших солнц и снегов;

Обучите нас гимнам лучшим

 И искусству божественных слов:

Да, назло всем певцам непоющим

 И сновидцам, не видящим снов.

 

A Farewell

From "Chaitivel"

 

Hath any loved you well down there,

 Summer or winter through?

Down there, have you found any fair

 Laid in the grave with you?

Is death's long kiss a richer kiss

 Than mine was wont to be?

Or have you gone to some far bliss,

 And quite forgotten me?

 

What soft enamoring of sleep

 Hath you in some soft way?

What charmed death holdeth you with deep

 Strange lure by night and day?

A little space below the grass,

 Out of the sun and shade;

But worlds away from me, alas!

 Down there where you are laid!

 

My bright hair's waved and wasted gold,

 What is it now to thee

Whether the rose-red life I hold

 Or white death holdeth me?

Down there you love the grave's own green,

 And evermore you rave

Of some sweet seraph you have seen

 Or dreamt of in the grave.

 

There you shall lie as you have lain,

 Though in the world above,

Another life you live again,

 Loving again your love;

Is it not sweet beneath the palm?

 Is not the warm day rife

With some long mystic golden calm

 Better than love and life?

 

The broad quaint odorous leaves, like hands

 Weaving the fair day through,

Weave sleep no burnished bird withstands,

 While death weaves sleep for you;

And many a strange rich breathing sound

 Ravishes morn and noon;

And in that place you must have found

 Death a delicious swoon.

 

Прощание

Из поэмы "Шэтивель"

 

Там, под землёй, сумел ли ты

 Любовь спасти от тлена?

Среди могильной темноты

 Нашлась ли мне замена?

Припала ль смерть к твоим устам,

 Сильней, чем я, пьяня?

Иль гроб тебе так мил, что там

 Ты позабыл меня?

 

Решил ты яви предпочесть

 Холодный сон в могиле?

Какие чары в смерти есть,

 Что так тебя пленили?

Ты близко, под ковром травы,

 На расстоянье рук;

Но целые миры, увы!

 Легли меж нами вдруг!

 

Прядь золотых моих волос

 В твоём гробу истлела,

Жива ли я, мертва ль от слёз,

 Тебе уже нет дела.

Ты полюбил загробный мрак,

 Где светлый серафим

Тебе явился так же, как

 Сны видятся живым.

 

Тебя не точат в чёрной мгле

 Ни скука, ни усталость,

Но безутешной на земле

 Любовь твоя осталась;

В покой блаженный погружён

 Вдали от всех сует,

Не мнишь ли ты, что лучше он,

 Чем жизнь, любовь и свет?

 

Здесь ласково шуршит листва,

 Дремоту навевая,

А над тобой висит, мертва,

 Завеса гробовая;

Здесь трелью утреннюю тишь

 Колеблют соловьи;

А ты под тяжким спудом спишь

 В блаженном забытьи.

 

 

Hold me no longer for a word

 I used to say or sing;

Ah! long ago you must have heard

 So many a sweeter thing:

For rich earth must have reached your heart,

 And turned the faith to flowers;

And warm wind stolen, part by part,

 Your soul through faithless hours.

 

And many a soft seed must have won

 Soil of some yielding thought,

To bring a bloom up to the sun

 That else had ne'er been brought;

And, doubtless, many a passionate hue

 Hath made that place more fair,

Making some passionate part of you

 Faithless to me down there.

           

Из памяти слова ты стёр,

 Что я тебе шептала;

Ах! видел, верно, ты с тех пор

 Отрадных снов немало:

Из сердца, пылкого вчера,

 Теперь цветы взросли,

А душу, как пыльцу, ветра

 Бесследно унесли.

 

И мысли, словно семена,

 С землёй соприкоснулись

И в смутном многоцветье сна

 До солнца дотянулись;

И страстно стал тебя манить

 Зов зыбкой темноты,

И верность мне не смог хранить

 Там, под землёю, ты.