по рассказу Галины Калинкиной «Тактиль»
«Я постигаю с детских лет
Доверчивости обаянье,
Неведенья огромный свет,
Раскованность непониманья…»
Ф. Искандер. «Детство»
«Большая Медведица — Диди Датви, — нынешним июлем угасала».
Так твердой, даже жёсткой рукой, с помощью коротких, рубленых фраз — вводит читателя в мир своих героев Галина Калинкина в рассказе «Тактиль».
Вводит, подводя читателя к финальной черте, добавив, что Диди ослепла.
И сразу от необычности перехватывает горло, и ты понимаешь, что отстраниться не получается, ты уже взят в плен правдивостью, так пронзительно написанной.
Диди всегда справлялась — на все хватало силы духа. Сейчас — после всех бед, — не получалось.
Рушится окружающий мир, остаётся жить только прошлое, проступая образами всех тех, кто дорог.
Болезнь настигла не только Медведицу. В её памяти — образ маленькой соседской девочки Лизи, выжившей после страшной болезни, — остался светлым без отметинок на лице.
Трудно объяснить, почему появление в рассказе рыженькой Лизи высвечивается в памяти страницами прозы Фазиля Искандера.
Может быть, потому что искандеровская проза во многом ассоциируется с детством? Или потому, что кажется, только в некой параллельной реальности, незрячая Диди может найти в себе силы выжить? Неявно, отстранённо, но именно здесь, видится та возможность, что придает силы — ожидание чуда.
Нет, не переклик — надежда, когда-то увиденная в искандеровских «Детстве Чика» и «Дедушке» и, неожиданно для читателя, возникающая внутри при взгляде на Лизи.
Не переклик, а свое видение, свой язык. Здесь другая интонация и даже в отсутствие временами чёткой последовательности событий — четкой фабулы, создаётся та самая яркая образность, что держит читателя в состоянии постоянного напряжения, создавая иллюзию присутствия в отношениях героев, в их перемещениях и действиях, в их — «то вверх, то вниз».
Именно язык автора, гибкий и метафоричный, разный придаёт рассказу необходимую яркость, проявляя историю героев до высокой степени психологизма, показывая одновременно и их силу, и беззащитность, и способность противостоять ударам судьбы.
Может быть, вот он скрытый посыл автора нам, читателям.
«Дети — это люди, ещё не научившиеся лгать, а старики — это люди, которым уже незачем лгать». Ф.Искандер.
Для Лизи есть ощущение мгновения, ребёнок не мыслит категориями «когда-нибудь». Для Диди — ощущение сегодня, а не только вчера. Она уже начинает мыслить отстранённо, так, как мыслит ребёнок, как мыслит её маленькая девочка.
Яркость слов, весомость фраз усиленная одной, часто повторяемой Диди — «Что я там не видела?»
Все образы Диди пробует на «запах и на вкус» — будь то камушки или орешки, бобы или кукурузные початки. Она отдавала миру Лизи свою мудрость, и мир, закрытый от неё пеленой, заиграл яркими красками. Приём отстранения автор использует здесь очень точно — Диди видит чувством, она слышит.
Малышка Лизи сумела пробудить в Диди желание жить: возвращается один из главных символов ее прошлого — символ Дома, потускневший, но не ушедший из памяти.
По лестнице застучали ножки девочки, и, впервые за все годы, дверь второго этажа дома открыли.
Так приоткрывается дверца конкретной жизни, ставшей нам родной и близкой благодаря героям рассказа. Для двух героинь сплелось сегодняшнее, возникшая между ними степень доверия открывает тайну прозвища «Большая Медведица».
В образах Диди и Лизи судьба ребёнка и взрослого переплетены единой нитью, их мудрость неотъемлемо дополняет друг друга — они дышат в унисон.
Девочка могла поднять слепую старуху смотреть на струи воды, «где ливень заливал фруктовый сад на взгорке и орешник в низине, с проржавевшей крышей брошенную летнюю кухню»
Скупыми строчками рассказана история родителей Лизи — нарушив традиции предков, они стали изгоями.
Но все остальное у них есть — их любовь их дети и красота природы — «речка в каменном русле, самшитовый забор, колодезь с родовым эхо». Необыкновенной красоты метафоры поднимают маленький фрагмент (историю родителей Лизи) рассказа на большую высоту.
Как известно, в жизни нет ничего постоянного. С трудом выстроенный мир может обрушиться в любой момент. Есть что-то высшее, что, не считаясь с чувствами героев, ведёт свой ход событий.
Жестко и беспощадно показан автором момент расставания Диди и Лизи — только гортанный крик, вырвавшийся из груди Диди, и монета, подаренная Лизи, остается в ладони.
Спазм перехватывает горло у любого читающего эти строки.
О приключениях Лизи в Париже рассказано глазами ребёнка. В живую картину складывается парижская жизнь: в рисунки мамы под каштанами на площади собора Сакре-Кер, встречи с новыми знакомыми, но слышится главное — малышка Лизи боялась собора, она вспоминала узкую церквушку в селе.
Неразрывность показывается непосредственно глазами и словами ребёнка, уловить интонацию — не сфальшивить — труднейшая задача для любого писателя. Полная органичность текста не вызывает и тени сомнений.
У ребёнка свой взгляд на мир, изменить его трудно. Автору понадобилась всего одна фраза, чтобы достичь максимальной достоверности, в которой заключён глубочайший психологизм, поражающий до мурашек.
«Мама, мама, вот бы собор показать Большой Медведице».
Лизи на внутреннем уровне способна чувствовать, что где-то далеко страдает близкий человек.
А, может быть, это подарок нам, читателям — взгляд на жизнь чистыми глазами ребёнка?
Не только Лизи, но и её отца трудно оторвать от «вечно зелёной жизни с сентябрём», от оставленного далеко дома, от трудного, но счастья.
Парижская невозможность против солнечных горных вершин. Постепенно смыкается круг.
А в далёком селе лежала, отвернувшись к стене, старая Диди, глядя невидящими глазами на портреты своих родных. Она ищет монету и не находит её в ладонях своих ненадолго приехавших внуков. Время спрессовалось для неё. Пульс человеческого существования слышится в резком скачке во времени от молодой Диди к старой.
Автору удается показать, как хрупок мир образов героини, и воспоминания приходят к ней в той именно последовательности, чтобы сложиться как камушки Лизи — в картины прошлой жизни.
Вспоминаются строчки: «Вот, почему лучшее, что есть в нашей памяти, находится вне нас, в дуновении влажного ветра, в затхлом запахе комнаты или в запахе впервые затопленного камина…» М. Пруст.
Всплывает время, когда Большая Медведица звалась просто Мариной, и приоткрытая дверца её воспоминаний даёт читателю место для собственных.
От этого никуда не удаётся уйти, история героев взяла в плен настолько, что порой кажется — вот она, реальность.
В рассказе редкое ощущение — порой забываешь, что есть автор, а видишь только героев и себя — читателя. Вот та точка, к которой стремится каждый писатель. Найти её — величайший дар, суметь показать — признак большого мастерства.
Ещё слышны шаги односельчан Диди и лучшей подруги Дарико, но уже увядала природа и вместе с ней… увядала жизнь. Кто может понять близость двух разлученных людей, понять потребность ребенка не в завтра, и не в когда-нибудь, а в том мгновении, когда ты вкладываешь свою мокрую ладошку в ту единственную руку — где в ней больше всего нуждаются?
Удалось ли автору остановить для нас время и сблизить его с временем детства Лизи и временем мудрости Диди? Неожиданная новость, от которой дрогнуло сердце, то самое нечто, нам неподвластное. Её дорогая девочка здесь, и их время снова пульсирует в одной точке. Красивая своим внутренним светом, в "зелёном платье с «отложным воротником», теперь Диди у постели своей Лизи. Монета снова в ладони, и слышится всё то же: «Чего я там не видела?». Так замыкается круг.
Ради этой последней строчки написан великолепный рассказ.
А, может быть для того, чтобы ответить на вопрос, который слышен и у наших героев, и у героев Искандера. "Как в простых истинах найти начало того, что может привести всех — и автора, и героев, и читателя, — к общему пониманию?" Ф. Искандер
Похоже, мы приблизились к ответу, благодаря мастерству автора.
Р.S.: Рассказ «Тактиль» опубликован в журнале «Этажи», получил Спецприз Клуба Бостонских чтений — первая премия имени Анны Агнич, а также номинирован на первый конкурс имени Катаева в журнале «Юность», где попал в шорт-лист и в «список 13-ти лучших».