• 2023-2(40)

«Ахтунг! Ахтунг!»

«Ахтунг! Ахтунг! В небе Покрышкин!» — громко разносилось из репродукторов фашистского прифронтового аэродрома. «Ахтунг! Ахтунг! Немедленно возвращайтесь! В небе Покрышкин!» — звучало предупреждение летчикам люфтваффе, находящимся в воздухе.

— Ганс, уходим обратно, пока живые! — нервно кричал в рацию своему ведомому Отто.

«Ахтунг! Ахтунг! В небе птенцы Покрышкина!» – предупреждали громкоговорители приграничной западногерманской авиабазы.

— Вилли, сегодня выходной, не летаем, — хмурился сын Отто в сторону сына Ганса, вылезая из кабины пилота и тревожно всматриваясь в небо.

— Ахтунг! Ахтунг! Ганс, Покрышкина больше нет! Мы его победили! — широко улыбался другу старый Отто, глядя из окна экскурсионного автобуса на брошенные и разрушенные ангары прославленного покрышкинского авиаполка.

Ошибочка вышла

Она шла по поселку и, улыбаясь каждому встречному, сообщала:

Вот, в магазин опять бегу. Сказали, что мандарины завезли, купить надо. Мои мальчики должны к Новому году приехать, а как на празднике — и  без мандаринов, они их очень любят. Вы приходите к нам, ребята обрадуются.

Встречные вжимали головы в плечи, виновато отводили в сторону взгляд и скоро отвечали:

— Придем, Лида, обязательно придем.

Братьев Славку, Андрюшку и Генку накрыло в блиндаже прямым попаданием аккурат за три недели до новогоднего праздника. Матери страшную весть сообщил военком района, толстый майор Габиев:

— Крепись, мать. Твои дети — герои, за Родину пали. К Новому году жди, привезут. Сообщим.

Да кто ж в такое поверит, чтоб вот так сразу всех троих? Она и не поверила.

Толстый майор Габиев еще осенью, выписывая братьям повестки, на секунду задумался, что может оставить младшего мамаше. Но надо было срочно рапортовать в область о выполнении плана, и военком, глотнув из бутылки коньяка, уверенно отштамповал документы.

— Авось не убьют.

Лидия, промокнув платком слезы, тихо всхлипнула:

— Так надо, дети. Смотрите там друг за дружкой. И возвращайтесь целыми. А я вам тут невест сыщу пока, чтобы внуки были.

— Вернемся, ма, и женимся, и внуков тебе подарим, — обняли сыновья мать на прощание.

Все ошиблись. И толстый майор Габиев, и братья-погодки, и Лидия, и даже телевизор, который бубнил голосом депутата:

— При проведении настоящей мобилизации кое-где вскрылись отдельные недостатки, над устранением которых мы сейчас и работаем. Ошибочки, так сказать.

Рыжий Кант

Старый Кант жил на краю рабочего поселка. Он ходил в закостеневшей от грязи еще советской дубленке с чужого плеча и высоких утепленных калошах. Волосики на голове у Канта были белесые и редкие, а бородка рыжей. Кто его помнил молодым, сказывали, что он весь тогда огнем горел. А к старости уже дотлевал. Ногами по дороге шаркал, улыбался всякому, что человеку, что собаке, что курице. И глаза… Взгляд все время куда-то вдаль направлен, будто и не при нем. Чудной старик, философствующий, одно слово — рыжий. Вместо «здрасте» у него всякий раз при встрече:

— А если сегодня война?

— Ну и что? Воевать пойдем, не впервой.

— А если с братьями выйдет? Как брат против брата или отца, к примеру? Или вот сосед против соседа? Нельзя же, против совести такое. Я вот не хочу.

— Отвали, Кант, гонишь пургу всякую. Кто у нас тут в поселке воевать затеет.

— Так не у нас, а вообще. Вот и славяне, к примеру…

— Тьфу тебя, к лешему. Каркаешь почем зря. Надоел уже, иди с курями философию разводи, они послушают.

Вечером Кант беззубо улыбался соседям:

— Войны не вышло, пронесло. Можно будет еще одну ночь на звезды смотреть и совесть свою баюкать.

— Чтоб тебя самого пронесло с твоей дурацкой философией.

На завтра была война, а Кант ночью помер.

Поделиться