• 2015-4

(отрывок из книги «Кузбасская Сага»)

Глава 1

Луна, словно царский империал, висела в ночном небе над маленьким сибирским сельцом Урским, надежно спрятанным от большого мира в глухой сибирской тайге. Желтый ореол из тумана, образовавшийся вокруг ночного светила, говорил о том, что на землю пришла пора крещенских холодов. Час от часу мороз крепчал, воздух словно выкристаллизовался, а звезды стыло мерцали в небесной бездне. Тайга по-своему откликнулась на лютую стужу: то там, то здесь раздавался громкий треск лопающихся на морозе деревьев; воздух был недвижим, но под напором невесть откуда набежавшего ветра вдруг начинали глухо шуметь в вышине обнаженные кроны осин и берез, а заиндевелые сучья с легким шелестом сыпались вниз к их подножию в девственно чистый снег. Еще вчера влажноватый и плотный воздух под стремительным напором крещенских холодов сделался сухим, прозрачным и колючим. Пройдет волной по тайге перешум-перетреск, и снова воцарится тишина. Но уже через минуту-другую послышится гул: словно стон исходит от простуженной земли.

Из ближайшего околка на едва заметную в старом снегу тропу вышел волк. Крупный, широкогрудый, он осторожно ступал своими израненными о льдистый снег лапами, его крутолобая голова была низко опущена, словно он пытался разглядеть в ночи чьи-то полустертые следы. Голод и мороз выгнали его из лесу. Уже несколько дней он не знал настоящей пищи, лишь перемерзшие на морозе ягоды, случайно уцелевшие от зимних птиц, да обильные порции снега составляли его рацион. Лисы, зайцы, лесные птицы, почуяв приближение морозов, укрылись в своих снежных схронах, оставив его, одинокого волка, на лишения и голод. И вновь он вынужден был выйти на тропу, ведущую к жилью своего главного врага — Человека.

Ему была памятна последняя встреча с ним и его прислужниками, предавшими волчий род. Луна на небе была втрое меньше, чем сейчас, когда он уходил из деревни по этой самой тропе с хорошей добычей — молодой овцой из ветхого хлева каких-то стариков. И остановился-то он всего на секунду у крайнего от леса дома, чтобы поудобнее перехватить свою ношу и продолжить бег. Но за высоким забором подворья собаки подняли такой несусветный лай, что хозяин, вышедший из дома, выпустил их за ним в погоню. И эти три здоровенных голодных пса совсем не лаяли, настигая его, но их свирепый хрип был еще страшнее. У самой опушки ему пришлось бросить свою добычу, но и это уже не могло спасти его от схватки с преследователями. Уже в первом броске огромный волкодав порвал ему левое ухо, и на тропу пролилась волчья кровь. Это обстоятельство на какое-то мгновение вывело гигантского пса из борьбы: он громко фыркал, стирая лапой кровь чужака со своей пасти. Между тем в атаку на бирюка кинулась лайка, но он отбил этот наскок и, клацнув зубами, порвал ей бок. С диким визгом бросилась та с тропы, орошая снег своей кровью. Но радоваться удаче было некогда — третья собака бросилась на него, намереваясь вцепиться в загривок, и только каким-то чудом ему удалось увернуться от ее зубов: промахнувшись, она провалилась в глубокий снег, забарахталась, выбираясь на тропу. Волк изготовился для броска на самого опасного противника — громадного серого волкодава, но тот опередил и своей широкой грудью отбросил его в заснеженный придорожный куст. И был бы для него, бирюка, этот день по­следним в его недолгой волчьей жизни, не ткнись волкодав своей мордой в брошенную овцу. Голод и запах крови жертвы лишь на миг сковали волю кобеля: он обнюхал еще кровоточащую рану убитого животного, лизнул раз-другой и, словно спохватившись, кинулся добивать поверженного врага. Но тот, воспользовавшись небольшой заминкой противника, откинул в сторону скулящую раненую лайку и высокими скачками уходил по глубокому снегу в лес. Что-то остановило тогда волкодава — растерянность ли его товарищей, а может быть, одуревающий запах свежего мяса, но он не стал преследовать раненого и униженного врага.

Рваное ухо — такая память осталась ему о той битве на опушке леса. Таков удел изгоя, оставившего свою стаю: всегда быть лицом к лицу к противнику, в лучшем случае, один на один, а чаще — одному против стаи, против чужой стаи.

Долго он обходил стороной эту тропу, ведущую к человеческому жилью. Возможно, и сегодня он не пошел бы туда, но выбора не было: без пищи его ждала голодная смерть. А там, у людей, в теплых и темных хлевах были укрыты от него овцы, телята, лошади, птица — вся та живность, что могла спасти его в эту лютую стужу. Он понимал всю опасность такого набега, но инстинкт охотника, многократно усиленный великим чувством голода, звал его вперед. Он знал, что в селе его могли ждать спасение или смерть — обычный выбор для любого хищника. Он вскинул свою лобастую голову туда, где находилась единственная его союзница в этом холодном и темном мире — луна, и издал долгий пронзительный вой. Тотчас полузанесенные снегом и, казалось, скукоженные на морозе крестьянские избы откликнулись десятком голосов его заклятых врагов — собак.

Но даже страх перед ними не остановил его — голод победил страх. А тропа вела в село…

В этот праздничный вечер в доме Кузнецовых собрались их друзья-соседи — Скопцовы и Касаткины, а молодежь, 18-летний Гордей с 14-летней сестрой Малашей, отправились на вечерку к Лукиным. Зная, что в окрестностях села был замечен волк-людоед, уже загрызший несколько человек, отец велел Гордею взять с собой ружье.

…Ближе к полуночи, когда вечерка подошла к концу, девчата отправились гурьбой к дому Китовых: они хотели погадать в крещенскую ночь в заранее протопленной бане, а парни, накурившись вдоволь и щедро угостившись домашней брагой Ермохи Лукина, отправились вслед, чтобы забрать своих сестер и проводить их до дому.

…Теперь в компании остались Гордей, Яшка, Тимоха, Петька Ежуков да Гришка Старков — ему, как и Гордею, тоже надо было явиться домой со своей сестрой Ленкой, которая отправилась с девками на крещенские гадания в баню Китовых. Село мирно спало, в редком доме пробивались сквозь затянутые льдом стекла огоньки свечи или керосиновых ламп, а столбы дыма, казалось, примерзли к крышам крестьянских изб и теперь подпирали собой вызвездившееся крещенское небо. Ни малейшего ветерка не пронеслось в эту ночь над Урским, стояла пронзительная тишина, а скрип снега от шагов, казалось, был слышен далеко.

Когда подошли к китовской усадьбе, окна дома были темны, зато в оконце бани, что находилась в огороде, в низинке, мерцал неверный свет. Не сговариваясь, парни осторожно подошли к покосившемуся строению и, стараясь не шуметь, поочередно заглянули в оконце, но оно было покрыто ледком и ничего не было видно, что происходит внутри.

— Нич-чо не видать, — разочарованно протянул Петька Ежуков. — Хоть бы раз посмотреть, как гадают... И почему девки гадают, а не парни?

— Наверное, потому что не мужское это дело, — сказал Гордей и полез в карман за кисетом. Яшка, похоже, что-то задумал и молча осматривал баньку со всех сторон. Единственное ее окошко находилось на противоположной от входной двери стороне. Он пошел было к двери, но потом вернулся и возбужденно зашептал:

— А давайте пуганем девок?! Сколько им там можно сидеть — домой же надо…

Гордей, прикуривая от спички, услужливо зажженной проворным Ежуковым, только пожал плечами в ответ: мол, как знаешь, но, видя, с каким азартом Яшка кинулся к окну, предупредил его:

— Эй, смотри, не запугай их до смерти!..

Между тем Яшка уже взъерошил свою собачью шапку, поднял воротник шубы и, прильнув к окну, зарычал совсем по-медвежьи…

Приглушенные голоса в бане затихли. Яшка зарычал громче — в бане погасла свеча. А когда он снова зарычал и стал царапать ногтями по стеклу, внутри раздались девичьи крики, затем дверь ее распахнулась и оттуда с истошным воплем, без платка и верхней одежды, выскочила самая младшая из Китовых, Наташка.

— Мамочка-а-а!!! Спасите!

Гордей с Тимохой Касаткиным бросились ей наперехват, намереваясь успокоить перепуганную девчонку, но не смогли угнаться за ней, так стремительно бежала она к крыльцу. На крик из дома выскочил полупьяный дед Прошка. Он, похоже, был спросонья: ни шапки, ни полушубка на нем не было, зато в руках было ружье. Поймав перепуганную внучку, он пытался ее расспросить, но та только исступленно твердила:

— Ведмедь, деда! Тамо-ка ведмедь!..

Завидев за баней какие-то темные силуэты, дед Прошка, перепуганный не менее своей внучки, пальнул сразу из двух стволов, а Гордей и Тимоха, бежавшие по протоптанной тропинке за девчонкой, со всего маху повалились на землю, остальные парни притаились за углом бани. От попадания крупной дроби сама банька сильно содрогнулась, и крики девчат зазвучали еще громче. Между тем дед Прошка быстро перезарядил ружье и снова приготовился к стрельбе.

— Дед, ты с ума сошел!.. — начал было Гордей, но его слова заглушил новый залп. По всему было видно, что крепко подпивший на вечерке дед Прошка был готов воевать по всем правилам военного искусства. Пока он заряжал ружье, Гордей встал на ноги, но, увидев, что дед снова целится в их сторону, рухнул как подкошенный в снег. Не желая дальше испытывать судьбу, Гордей рванул с плеча ружье и тоже пальнул из обоих стволов, забирая выше крыши. У дома стало тихо. Гордей с Тимохой рывком вскочили и подбежали к крыльцу, где увидели смешную картину. Ружье валялось на земле, дед Прошка сидел на снегу, широко раскинув ноги, и тупо смотрел перед собой. Наташка же головой забилась ему под бок и тихонько скулила. Гордей наклонился к девчонке и погладил ее по голове:

— Наташа, Наташенька, не бойся, это ж мы с Тимошей, нет там никакого медведя… Пошутили мы… Успокойтесь…

Дед с каким-то странным выражением лица смотрел то на Гордея, то на Тимоху, то на забившуюся ему под бок внучку и молчал. Наконец и девчонка зашевелилась, подняла голову:

— Гордейка! Тимошка! Это вы!.. Ой, господи боже мой, напужали-то как!… — потом она дернула носом раз, другой, странно посмотрела на деда. — Деда, а пошто от тебя так воняет?

— А ты вон ентих героев спроси! — сердито отозвался дед, с трудом вставая на ноги. — А ну, шутники, пойдемте стирать мне порты! Из-за вас, дураков, я так оконфузился…

…Домой возвращались все вместе, растянувшись в цепочку по нешироким, натоптанным в снегу тропкам. Постепенно компания редела, а в конце пути их осталось пятеро: Гордей с Тимохой, Алена с Веркой и Малашка. Дом Кузнецовых стоял на краю села, вплотную примыкая к густому ельнику. В двух сотнях саженей от него, рядом с тем же ельником, стояла изба Скопцовых, а чуть ниже — небольшой домик Касаткиных. Алена долго стучала в окно, пока на крыльцо не вышла мать. Едва она сказала, что «отец домой не пришел, потому как ночует у Кузнецовых», Малашка тут же попросилась ночевать с Аленой и Веркой. Стеша Касаткина только улыбнулась в ответ: места на полатях всем хватит. Малашка принялась уговаривать брата, а тот в ответ только засмеялся и разрешил, наказав, чтобы они закрылись в доме и никуда не выходили ночью. Девчонки зашли в дом, Тимоха, последний попутчик Гордея, ежился от мороза в ожидании друга у калитки, сам же Гордей прощался с Аленой в сенях. Здесь было так же холодно, как и на улице, но здесь их никто не видел. Прижав к себе девушку, Гордей горячо целовал ее. Алена смеялась и пыталась увернуться:

— Чумной, Гордя! Перестань, девчонки увидят… — Но судя по тому, как ее губы отвечали на поцелуи, было понятно, что ласки его были ей приятны и желанны.

— Ну, где ты, Гордей?.. — раздался жалобный голос Тимохи. — Я уже в сосульку превратился!..

Еще раз крепко поцеловав подругу, Гордей вышел на улицу и слышал, как за ним Алена запирает дверной засов…

Около дома Скопцовых друзья простились на ходу — мороз не дал им и минуты на лишние разговоры. Сунув руки в глубокие карманы полушубка, Гордей натянул пониже на глаза шапку, поднял воротник и подальше закинул на плечо двустволку.

Напрямую, через огороды, от дома Скопцовых до его дома было совсем недалеко, сажен двести, не более, но глубокий снег, доходивший местами до пояса, надежной преградой лег ему на пути, и потому он пошел по вытоптанной вдоль их огорода тропе. Справа мрачной стеной поднимался ельник. Гордей, уставший от всех перипетий минувшего вечера, шел, ссутулившись, и уже не раз пожалел, что не взял с собой рукавицы.

— Ну, ничего, до дома рукой подать, — думал он, — потерплю, но наперед без них на улице нельзя появляться…

Его взгляд был безучастен и выхватывал тропинку лишь на несколько шагов перед собой. Снег под ногами скрипел пронзительно громко, а близость стены из елей и сосен только усиливали его. Он сделал всего несколько шагов, а веселое настроение мгновенно оставило его. Пляски, песни, драка и дурацкая шутка Яшки Чуваша теперь ему казались где-то далеко, а сейчас его донимал обжигающий мороз, да какой-то монотонный звук с неимоверной силой давил ему на уши. «Словно земля стонет», — подумалось Гордею. Вместе этим звуком в душу проник необъяснимый страх. Он остановился, внимательно огляделся. Все вокруг было так же, как и час назад: в темном звездном небе висела окруженная желтым маревом луна, вокруг, насколько хватало глаз, стояли темные избы да дымные столбы продолжали подпирать небесный свод. Все так же, но откуда взялась тревога? Потерев озябшие руки, Гордей опять сунул их в карманы и торопливо пошел вдоль своего огорода. Тревога возрастала. И вдруг он понял, нет, скорее почувствовал на каком-то подсознательном уровне, что эту тревогу, этот страх на него навевает темневший в непосредственной близости ельник. Гордей снова остановился и с опаской осмотрел занесенные по самую макушку кусты, разлапистые ели, также укрытые белыми шапками. Все тихо, спокойно, но страх только нарастал. Темные заросли таили в себе угрозу.

— Тьфу, тьфу! — сплюнул Гордей через левое плечо, а затем, глянув на луну, быстро перекрестился. Людей здесь не могло быть — ночь, морозище! Зверей в округе тоже не видели уже давно и только… волк! Тот самый дерзкий Одноухий, на которого теперь свалили все злодейства, что случились в Урском и его окрест за последний месяц. «Да нет, не может быть, — успокаивал себя Гордей, — два раза на дню ни один зверь человеку не встретится, пустое все это…»

Внезапно он остановился. Еще не сознавая причину своей остановки, Гордей поднял голову выше и… увидел в конце тропы, на взгорке, темный силуэт зверя — это был волк, тот самый одноухий волк, с которым он уже имел сегодня встречу. Но тогда рядом с ним был отец, а главное, по двору носились три здоровенных пса. Сейчас же они встретились один на один. Он помнил, что у него на плече висит заряженное ружье, но жуткий мороз вкупе с леденящим душу страхом на какое-то мгновение сковали волю Гордея. А волк меж тем опустил низко к земле свою лобастую голову и, полуприсев, неторопливо приближался к нему. Вот в лунном свете тускло сверкнули его желтые глаза, обозначилось на белом фоне снега одиноко торчащее на голове зверя ухо. Гордей сорвал с плеча ружье и попытался взвести курки. Не раз и не два они с парнями на спор показывали свое умение обращаться с ружьем, и никто из урских не мог сделать этого лучше, чем Гордей, но здесь он сам себя не узнавал. Замерзшие руки плохо слушались его, а курки оставались невзведенными. Раня пальцы до крови, Гордей, наконец, взвел оба курка и прицелился в надвигавшегося зверя. От холода ли, от нервного ли напряжения, но ружье в его руках ходило ходуном. Наконец он поймал волка в прорезь прицела и нажал на курок. За грохотом выстрела он ничего не слышал, но видел, как зверь метнулся вверх и в сторону. Тут же он послал в него второй заряд. Тропа впереди опустела, зато заснеженные кусты придорожного ельника тревожно заходили, а ели сбросили свои снежные шапки. В его ушах еще не прошел грохот от выстрелов, как он судорожно принялся перезаряжать ружье, но опять это все получалось медленно и неуклюже. Латунные гильзы, раскалившиеся на морозе, с трудом выходили из ствола, а закоченевшие пальцы не могли сразу зацепить их металлический ободок. Выхватив из кармана горсть патронов, он с трудом вставил два в ствол, а остальные просыпались на землю, но Гордей этого даже не заметил. Изготовив ружье к бою, он огляделся, выискивая своего врага. Волка не было, но дальше тропа становилась совсем узкой, кустарник стоял к ней вплотную, и если зверь засел где-то в кустах, то ему достанет одного небольшого прыжка, чтобы запрыгнуть на плечи человеку, и даже оружие здесь можно не успеть повернуть в его сторону. Зажав ружье под мышкой, Гордей отчаянно растирал онемевшие от мороза руки и обеспокоенно оглядывался по сторонам. У него даже мелькнула мысль вернуться к Скопцовым, но это почти сотня шагов, и все под уклон, подставив зверю свою спину. А зверь, даже если он ранен, набрав разгон, может в несколько прыжков настигнуть его… Идти вперед узкой тропой было опасно, даже если он и ранил его. А что может быть страшнее голодного и раненого зверя на узкой тропе, да еще ночью?! И тогда он решил идти домой напрямки, через огород…

Поднырнув под жердь прясла, он, высоко поднимая ноги, обутые в черные валенки, стал с трудом продвигаться по глубокому снегу к своему дому. Всего-то двести-триста шагов, но снег… Он слышал, как по глухо забранному их двору метались с яростным лаем собаки.

— Песики мои хорошие, — с нежностью подумал о них Гордей, — вы меня уже почуяли, вы рядом, я дойду до вас, дойду…

Едва он отдалился от ограды, как почувствовал, что снег стал более рыхлым и глубоким. Если сначала он только скрывал его валенки, то теперь уже доходил до пояса и, чтобы продвинуться вперед, ему приходилось ложиться на снег и перекатываться с боку на бок. Мало того, что двигался он медленно, такой способ передвижения отнимал у него много сил, к тому же он едва не потерял в снегу ружье. Выйдя наконец на малозаснеженный пятачок огорода, он решил передохнуть и остановился, опустив ружье к ноге. Своих рук он не чувствовал, и даже попытка ото­греть их своим дыханием не дала результата: они были с ним, но его не слушались. Засунув их снова в карман поглубже, Гордей шагнул вперед, ружье волочилось по земле. Яростный лай собак придавал ему бодрости:

— Песики мои, я здесь, я рядом… Я сейчас…

Внезапно он оступился и упал на колени, но мгновение спустя уже был на ногах, а когда обернулся, то увидел, как за ним вслед по разворошенной снежной целине пробирался огромный одноухий волк. Снег так же мешал ему быстро двигаться, как и человеку, но все же его поступательное движение вперед было более успешным. Гордей с трудом поднял ружье и успел взвести только один курок. Волк уже преодолел полосу глубокого снега, выбрался на тот же пятачок огорода, где находился Гордей, и бросился на него. Секундой раньше Гордей успел нажать курок. Выстрел подбросил волка вверх, он опрокинулся на спину, но тут же вновь оказался на ногах и стал метаться кругами, взбивая лапами мелкий снег и орошая его кровью. Человек завороженно смотрел на мечущегося зверя, а рука его, совсем закоченевшая на морозе, тщетно пыталась взвести второй курок.

И тогда он в каком-то отчаянном порыве схватил ружье за ствол и с диким криком бросился на раненого врага. Удар приклада пришелся в пустое место, зато зверь, перестав кружиться, бросился на человека и грудью сшиб его с ног. Теперь борьба продолжалась уже на земле, а тишину крещенской ночи нарушали только скрип снега да злобное рычание двух старинных врагов — человека и зверя…

Было уже за полночь, когда гости Кузнецовых и хозяева встали из-за стола. Впрочем, встали не все: Иван Касаткин уже спал, сидя за столом и подложив руки под голову. Дородная Домна Скопцова выглядела совсем усталой, хотя и пыталась помочь хозяйке убрать со стола. Мужчины, раскрасневшиеся, теперь говорили медленно, порой повторяя одно и то же: похоже, купецкая водка да знатный самогон сделали свое дело.

— А что, Миша, давай-ка мы с тобой еще закурим… А вот Ваньке не дадим… — Скопцов кивнул в сторону спящего Касаткина, — ему уже хватит…

— Точно, кум, перекурить всегда полезно… — откликнулся на предложение Скопцова Кузнецов.

— Э-э, нет, мужики, курить — на улицу! — это Домна оживилась: страсть как не любила она табашников, и потому ее Иван дома курил то в сенцах, а то и вовсе на улице хоть зимой, хоть летом.

— А и то верно, Ваня, пойдем на крылечке покурим — мороз нам голову быстро прочистит… Пойдем…

— Куда космачом-то пошли?! — крикнула им вслед Домна, но они, казалось, ее и не слышали…

На крыльце Михаил какое-то время силился свернуть себе цигарку, но у него ничего не получалось: табак сыпался на пол, бумага не слушалась пальцев. Наконец он, плюнув с досады, сунул кисет в карман и, собрав с перил снега, принялся растирать себе виски и лицо. Иван Скопцов все-таки раскурил свою цигарку и потому теперь блаженствовал. Потом, обнявшись, они смотрели на раскинувшееся внизу село.

Где-то совсем рядом раздались ружейные выстрелы.

— О! — вскинулись мужики. — Где-то около тебя, Иван, чуешь? — Кузнецов поглядел на товарища.

— Похоже так, — отозвался Скопцов, — дак, я-то тут… да и ружья у меня нету…

Сразу после выстрела все три собаки Кузнецовых, и без того беспрерывно лаявшие в ночную мглу, точно сошли с ума. Они носились по огороженному наглухо двору, яростно лаяли в ту сторону, где прогремели выстрелы, а неистовый волкодав Гром даже грыз доски забора.

— Ты смотри, Миш, псы-то твои обезумели никак!..

— Неужто опять эта тварь одноухая приперлась? Был он у нас давеча, перед тем как вы пришли, так мы его с Гордеем чуть не подстрелили — убег-таки, сучонок! А сколько бед уже натворил, вот ведь в Ур-Бедарях, говорят…

Слова Михаила перебил еще один выстрел.

— А ведь это где-то рядом, не в моем ли огороде? И кого это черт носит, а? — забеспокоился Кузнецов. — А ведь Гордейка ружье взял… никак он и палит?

— Не знаю, можа и так… — согласился Иван и зябко передернул плечами.

— Замерз, али со страху в штаты напустил? — поддел друга Кузнецов, и потом скомандовал: — а ну-ка пойдем, посмотрим, что там… бегом за мной, через дворовую калитку пойдем в огород…

— Миша, морозно, пойдем хоть шапки наденем…

— Какая шапка, бечь надо быстрее… — Кузнецов уже не на шутку разволновался. — Гром, Найда, Свисток! Ко мне!

Михаил зябко повел плечами и бегом сбежал по ступенькам высокого крыльца, и тут же с громким лаем к нему подбежали собаки.

— Волнуетесь, хорошие мои, проверим сейчас, какой враг к нам пришел, пойдемте, пойдемте… — он бросился бегом вглубь двора, где под одним навесом у него находились все его хозяйственные постройки: коровник, сеновал, конюшня, стайка для инструментов и упряжи. Вслед за ним, придерживаясь за поручни перил, поспешал Иван Скопцов, только в руках у него уже были два полушубка и шапки, которые он успел прихватить в доме, чем немало перепугал женщин. Едва накинув полушубок и шапку, Михаил схватил стоявшие у стены вилы и выскочил из-под навеса. Поверх невысокого забора, отделявшего крытый двор от огорода, он сразу заметил, что в сотне шагов, в его заснеженном огороде, идет отчаянная борьба человека со зверем.

— А ну, касатушки, ату его! Ату! Взять гада! — он отворил глухую калитку, ведущую со двора в огород, и выпустил собак, а сам с вилами наперевес и с громкими криками кинулся им вслед. Собаки, давно почуявшие зверя, рванулись вперед. Если Гром и Свисток покрывали расстояние до места схватки молча, сдерживая свой свирепый рык, то Найда, следуя за ними, разразилась неистовым пронзительным лаем…

…Гордей уже который раз придавливал всем своим телом волка к земле, пытаясь схватить его за горло, но тот каким-то образом снова изворачивался, вырывался из рук человека и тут же нападал на него снова. От длинных и сильных когтей зверя Гордея спасал его полушубок, не будь его — давно бы его тело распластали волчьи лапы и зубы.

…В очередной раз волк вырвался из объятий человека и опять готовился к прыжку. Он был ранен, он устал, его пасть была широко раскрыта, а длинный язык свешивался набок, но отступать он не мог: отступать ему не позволял голод, который мощной хваткой держал его все эти дни. И потому зверь тратил свои последние силы на то, чтобы, наконец, впервые за несколько дней изведать пищи, пусть даже если ею станет человек… Гордей стоял перед волком на четвереньках. Он тоже обессилел, он тоже был ранен, но так же был готов драться до последнего…

Вдруг со стороны темневшего невдалеке дома обозначилось какое-то движение, шум и… лай. Если человек не сразу среагировал на все это, то зверь, хоть раненый и усталый, вмиг оценил, какая опасность надвигается на него и, как ни жаль ему было оставлять свою обессиленную жертву, он поспешил ретироваться с места схватки. С удвоенной энергией он преодолел снежное пространство до ограды и, поднырнув под жердью прясла, опрометью бросился вниз по тропинке, к мосту, а там дальше в лес или на Крестьянский тракт…

Гордей даже не увидел, как промчались мимо него Гром и Свисток, зато Найда остановилась около него и принялась облизывать его мокрое от пота, снега и крови лицо. Осознав, наконец, что смертельная угроза для него миновала, Гордей прижал к себе собаку и зарыдал в голос. Вскоре вернулись кобели. Они упустили врага и потому вернулись к своему молодому хозяину. А со стороны дома к нему уже спешили люди…