• 2022-2(36)

ЗА ЧТО ОНИ НАС?

 

— Вы по-русски говорите? — женщина поправила розовую шапочку на лысой голове, кивнула в сторону книжки. По черной обложке ползли белые слова: Хемингуэй. «По ком звонит колокол»

— Да.

— Вот радость-то, — лицо женщины было похоже на луну, которая улыбается, — А вы тоже в Монреаль летите?

Я загнула страницу, посмотрела в иллюминатор. Амстердам опускался вниз, таял, превращался в пятно на весеннем глобусе. Еще одна разлука.

— Да.

— А сами откуда?

— Из Монреаля. Я уже двадцать лет в Канаде живу.

— Вот как. А я в первый раз лечу. К дочери. Да и вообще в первый раз в самолете.

Видно было, что женщине не терпится рассказать про себя, я вздохнула и захлопнула книгу.

— Интересная книга? — вежливо поинтересовалась она.

— Про войну.

— А зачем про войну читать? — женщина пожала плечами, — Я вам и так расскажу. Я ж из Харькова.

 

Амстердам в последний раз махнул рукой и растаял. Разлука поворочалась, поворочалась и уснула. Хемингуэй сжал кулаки и приготовился слушать.

Лет сорок пять. Уютная, моложавая женщина. Даже розовая шапка не портит. Морщины в уголках глаз, улыбается часто. Белое лицо, будто присыпано мукой. Глаза живые, только растерянные немного, так, наверное, смотрит цветок, который выдернули из горшка.

— Я из Харькова. У меня сын там остался. Ему 22. Он в теробороне. У него от армии белый билет. И невестка. Они полгода как поженились. Я невестку с собой звала. Не поехала. Не захотела моего Петрушу оставлять. Любит, значит.

Мимо нас прошла высокая стюардесса. Она катила тележку с напитками.

— Что вы будете пить? — наклонилась она к моей соседке.

— Что вы будете пить? — повторила я вопрос по-русски.

— Чаю. Можно?

Чай оказался горячим, женщина насыпала в него сахар, помешала деревянной палочкой, глотнула, прикрыла глаза от удовольствия.

— Чай — это хорошо, — прошептала она, — Мне, знаете ли, доктор сказал, пить надо как можно больше. Но это еще до войны было. У меня как раз до войны рак обнаружили. Химию назначили. Все как у людей. У нас медицина очень даже хорошая, вы не слушайте, если вам другое будут говорить, ладно?

— Ладно.

— А как с медициной в Монреале? — тревожно спросила она, — думаете, дадут мне химию?

— Если надо, обязательно дадут. А с медициной у нас по-разному. Но вообще-то хорошо. Надо только не отчаиваться.

— Я не отчаиваюсь. Я как квартиру свою закрыла, по лестнице сошла, в машину к подруге села, так и перестала отчаиваться. Времени не было. Только цветы жалко. У меня два цветка дома. Что с ними теперь будет?

 

Самолет качнуло, зажглась табличка «пристегнуть ремни»

— Надо пристегнуться.

Женщина завозилась, посмотрела на меня беспомощно.

— Не пойму, как.

Я помогла пристегнуть ремни.

— Вас как зовут?

— Лена.

— Очень приятно.

— И мне приятно. Мне вас бог послал. Мне поговорить надо. Рассказать. А то жжет внутри. Скажите... За что они нас?

Я промолчала. Лена вздохнула.

— Я поначалу уезжать не собиралась. Как сына оставишь? Но мне химию продолжать надо, а в больницах не до химии сейчас. Вот дочь и настояла. Собирайся, говорит. А что тут собирать? Говорю же дверь закрыла и пошла. Сумку взяла с одеждой сменной и документы. Так ту сумку я еще в первый день приготовила, как бомбить начали.

Она замолкает. И я молчу. Думаю, про сумку со сменной одеждой. Я бы взяла футболку, свитер, штаны тренировочные, белье. Полотенце надо или нет?

— Когда в поезд садились страшно было.

Ее голос становится хриплым, и я начинаю бояться, что женщина заплачет.

— Сначала было страшно, что не залезем, места не хватит. Подруга меня толкала и толкала, говорила, чтоб я локтями работала. А как локтями, когда кругом дети малые. Втолкнула. У людей чемоданы выхватывали, выбрасывали на перрон. В вагоне дети, старухи, женщины беременные, все молчат, даже жутко. Наконец тронулись. Поехали. Потом остановились. Сказали всем выходить из вагонов, сейчас бомбить будут.

Снова прошла стюардесса. Теперь с тележкой, откуда доносились вкусные запахи.

— Лена, вы что хотите — курицу или пасту?

— Курицу. Или пасту. Все равно.

Она ест быстро, аккуратно подбирает куском хлеба остатки соуса, вытирает губы салфеткой. Снова прикрывает глаза.

Продолжает, будто и не останавливалась.

— Выбежали. А там склады какие-то. Сховались кто где. Не бомбили. Вернулись к поезду, снова надо в вагоны запихиваться. Тронулись. А две женщины как закричат. Это значит поезд едет, а под окнами дети ихние бегут. Ну, дернули стоп-кран. Подняли деток. Да. Это тебе не кино про сорок первый. Это на самом деле.

Лена поворачивается ко мне. Глаза как у слепой.

— За что они нас?

Красивый мужчина в летной форме остановился рядом с нашими креслами.

— Вы говорите по-английски? — обратился он к Лене.

Она смущенно улыбнулась, пожала плечами, показала на меня.

— Я говорю, могу перевести.

— Скажите ей, что в Монреале будет ждать служащий, который проведет ее через паспортный контроль, передаст с рук на руки встречающим.

Я перевожу. Лена, довольная, кивает.

— Еще скажите, что наша фирма KLM, мы все за вас, а наш польский филиал каждый день работает на границе, передает гуманитарную помощь. Я сам, — тут мужчина тычет пальцем себе в грудь, — собрал целую машину продуктов и передал Украине.

Он гордо расправляет плечи, смотрит на Лену. Она кивает, все поняла без перевода.

— Слава Украине! — красивый летчик говорит громко, на чистом русском, протягивает Лене руку, долго трясет. Люди вокруг начинают на нас оглядываться, перешептываться, потом раздаются робкие хлопки, и, наконец, весь боинг дружно аплодирует маленькой женщине из большой страны. Лена розовеет, прижимает руки к щекам. Потом к сердцу. Переводить мне нечего. И так все понятно. Кроме одного.

 За что они нас?

 

 

 

ВОСЬМОЕ ЧУВСТВО

 

Врач вздохнул, снял перчатки, встал с металлического стула, пошел к раковине. Через плечо бросил:

— Одевайся.

Открыл воду, принялся мыть руки. Девушка неуклюже слезла с гинекологического кресла, зашла за клеенчатую занавеску, натянула трусики, джинсы, носки. Заправила футболку. Зашнуровала кроссовки. Постояла, собираясь с духом. Отодвинула занавеску, подошла к столу, теребя в руках ремешок от сумки.

— Ну что, Лев Федорович, не томите. Беременна?

— Нет, Лера, — врач серьезно посмотрел на девушку.

— А может анализ крови?

— Не надо.

— Почему это?

— Менструации у тебя регулярные. Осмотр нормальный. Анализ крови не нужен. Правда. Ты не беременна, Лера. Иди домой.

— Я домой не могу. Вы же знаете. Наш дом разбомбили.

— Лера, ты опять? Мать с тобой? Позови-ка ее ко мне.

Девушка послушно кивнула, выглянула за дверь.

— Мам, иди сюда.

В кабинет зашла хорошо одетая женщина со следами ботокса на лице.

— Привет, Лева, — сказала она тихо, повернулась к дочери, — Лера, подожди меня за дверью, хорошо?

Девушка пожала плечами, вышла. Женщина уселась, стараясь держать плечи прямо.

— Карина, — врач посмотрел на нее укоризненно, — Я же тебе уже объяснял. Лере не гинеколог нужен, а психолог. А то и психиатр. Она уже пятый раз ко мне приходит. Первый понедельник каждого месяца. Я по календарю проверял.

— Нам к психиатру нельзя. У нас сессия скоро.

— Причем тут сессия?

— В университете узнают. Исключат.

— Да почему же исключат?

— Ну не знаю. Признают недееспособной. Недее... учебной.

— Скажи, Карина. Мы сколько лет с тобой знакомы?

— Лет тридцать. А что?

— А то. Я помню, как мы в детстве на даче в казаки-разбойники играли. Как на свадьбе у вас с Гошкой свидетелем был. Как ты ко мне беременная Леркой приходила. Как Гошку хоронили. Ты мне доверяешь?

— Конечно, Лева.

— Тогда слушай и запоминай. Лере нужен психиатр. У нее что-то не то в голове происходит. Она думает, что беременна, раз в месяц настаивает на осмотре. Утверждает, что полгода назад ее изнасиловали. Но ведь ничего этого не было, правда? Мы с тобой уже неоднократно это обсуждали.

— Не было, — Карина наклонила голову, — Ни полгода назад, ни позже. Ты же знаешь Леру. Она домашняя девочка. Универ, дом, компьютер. У нее и подруг-то нет. По барам не шляется. Парень был год назад, но так, несерьезно, расстались по обоюдному согласию. Мужчины в наш дом не ходят. Ни к ней, ни ко мне, — она усмехнулась.

— Тогда откуда этот бред? И еще. В последнее время она утверждает, что ей негде жить. Что ее дом разбомбили. Я представляю примерно, когда это все началось. И представляю из-за чего.

— Из-за чего? — Карина подняла голову, внимательно посмотрела на врача.

— Из-за войны этой идиотской. Нагляделась ужасов в интернете. Но война, слава Богу кончилась. И вы в Москве живете, а не в Буче. Вас не бомбили и не насиловали. А ей кажется, что да. Есть такое понятие в психиатрии. Чувство вины. Они его еще восьмым чувством называют. Так что ей — к ним. Не ко мне. Пойми пожалуйста.

— Хорошо, Лева, — Карина поднялась. — Я займусь этим. Может посоветуешь кого?

Врач кивнул, открыл ежедневник, полистал.

— Я уже навел справки для вас. Вот. Сытин Аристарх Николаевич. Очень толковый. Отзывы хорошие. Если хочешь, я ему позвоню, договорюсь. Мы с ним знакомы. Однажды я оказал ему некую услугу. Дело давнее, но я думаю, он меня помнит.

— Сытин, так Сытин, — устало ответила Карина, направляясь к двери. — Спасибо, тебе Лева. Будем на связи. Береги себя.

Врач кивнул, махнул женщине рукой, потянулся к телефону.

— Але. Аристарх Николаевич? Здравствуйте. Лопухин беспокоит. Лев Федорович. Помните меня?

Из трубки послышался раскатистый бас.

— Конечно, Лева, еще бы не помнить. Добрые дела не забываются. У меня вот-вот прием начнется, так что особо болтать времени нет, но если у тебя что-то важное, то давай встретимся после шести в «Стекляшке» ты же рядом работаешь? Да и мне по дороге.

— Отлично, Аристарх Николаевич. Буду.

Рабочий день кончился, как кончается все на свете, Лева пришел первым, уселся за дальний столик, заказал кофе, уставился в окно.

— Осень в этом году плаксивая, — подумал он.

— Здравствуй, Лева, сколько лет, сколько зим, — раздался знакомый голос, и врач обернулся.

К столику направлялся высокий мужчина с роскошной шевелюрой и благородным лицом, чем-то напоминавшим сенбернара. Он шел сильно прихрамывая, в руках нес костыли.

— Аристарх Николаевич, — воскликнул Лева и встал, с удивлением поглядывая на костыли.

— Не обращай внимания, — махнул тот рукой, осторожно усаживаясь за столик, — Вот такой я теперь красавец, что скажешь, а?

Лева помог с костылями, поставил их в угол, прислонил к стене.

— Травма? Перелом? — спросил мимоходом.

— Да нет, какой перелом, — усмехнулся психиатр, — Ногу оторвало. Протез теперь делать надо. Пока на костылях.

Лева посмотрел под стол, увидел две ноги в начищенных ботинках, нервно сглотнул.

— Где же вас так угораздило? — спросил, не удержавшись.

— В Мариуполе. Бомбежка. До подвала не добежал.

— Не понял?

Психиатр усмехнулся.

— Не тупи, Лева. Ты что, тоже из этих?

— Из каких этих?

Подошел официант, Аристарх Николаевич вальяжно кивнул, закинул ногу за ногу, заказал кофе.

— Из каких, из каких, — пробормотал и хитро прищурился, — Из тех самых. Может скажешь, и войны никакой не было?

— Отчего же, — осторожно ответил Лева. — Была война. Была и кончилась. Был суд в Гааге. Украину отстраивают. Беженцы почти все вернулись. Зеленскому дали Нобелевку Мира. Все путем.

— Ну вот и хорошо, — радостно забасил психиатр, — Значит ты понимаешь, о чем я. А то когда я к ортопеду своему прихожу, прошу мерки с культи снять, ну, для протеза, так он все отказывается, время тянет, делает вид, что не понимает о чем я.

— Но как вы попали в Мариуполь? — Лева уставился на психиатра.

— Что значит, как попал? — тот нахмурился, — Живу я там. Вернее… — он задумался, — Жил раньше.

— Когда? — Лева вдруг подумал, что дальше расспрашивать не надо.

— Когда, когда, — забормотал психиатр и вроде даже рассердился. — Что за допрос такой. Говорю тебе — ногу оторвало. Бомбили нас. Чего непонятного?

— Да нет, все понятно, — Лева постарался говорить медленно и спокойно. — Ну тогда давайте кофе пить.

— Дело говоришь, — психиатр сдул пенку, сделал глоток, — Теперь рассказывай, что за просьба у тебя. Посмотреть кого? Депрессия? Психоз?

— Э-э.... — Лева помотал головой, — Да ничего срочного на самом деле.

— Давай, давай, не стесняйся, случай сложный? Психиатр требуется?

Лева с сомнением посмотрел на собеседника, но продолжал:

— Пациентка одна. Проверяется каждый месяц у меня. На беременность. Настаивает, что ее изнасиловали полгода назад.

— А на самом деле?

— А на самом деле нет. Мне кажется, тут нужна ваша профессиональная помощь.

— Понятно. Я такие случаи в последнее время встречаю очень даже часто. Так что поглядим, что можно сделать. Дай им телефон моей клиники, пусть скажут, что от тебя. На следующей неделе приму.

— Вот спасибо, Аристарх Николаевич, выручили. Это дочка моей давнишней приятельницы, жалко девчонку.

— А то, — кивнул психиатр, — Нынче всех жалко. Сам-то как?

Лев махнул рукой.

— Сам ничего. Только вот Ляля от меня ушла. Ну да вы, наверное, уже слышали.

Психиатр внимательно поглядел на Леву.

— Ушла. Вот как. Сожалею.

— И я. Недавно совсем ушла. Еще не привык.

— Может, тебе таблеточки прописать? Легкие.

— Нет, спасибо, Аристарх Николаевич. Справлюсь. Мужик я или не мужик.

— И то верно.

Психиатр допил кофе, отставил чашку, вздохнул.

— Ну ладно, пойду я потихоньку. День кончается, пора домой.

Лев встал, пожал собеседнику руку. Тот кивнул и бодро зашагал к выходу, потом, будто что-то вспомнил, остановился, вернулся за костылями и заковылял, сильно припадая на правую ногу.

Лев снова уселся за столик, достал телефон, набрал номер. Долгие гудки сменились металлическим голосом автоответчика.

Лева быстро заговорил:

— Але, Ляля. Это я. Ты дома? Мне нужно тебя увидеть. Я приеду через полчаса.

Он заплатил за кофе, вышел из кафе, вернулся на стоянку. Через полчаса был дома. Зашел в темную прихожую, включил свет. Бросил сумку, зашел на кухню, открыл пустой холодильник.

— Надо было в кафе поесть, — мелькнула мысль.

Достал из бара бутылку, стакан, налил виски на два пальца, пошел в комнату.

Со стены смотрела Ляля. Знакомый художник сделал портрет с фотографии. Лева дошел до телефона, включил автоответчик, прослушал свое собственное сообщение, стер, уселся в кресло напротив портрета, пригубил виски, закрыл глаза.

 

В это время Аристарх Николаевич сидел за ужином со своей женой, рассказывал, как прошел день.

— А потом позвонил Лева. Помнишь его? Ну, Лева-гинеколог? Он еще тогда нашей Сонечке помог?

Жена кивнула, встала, налила добавку борща.

— Так вот. Позвонил, попросил встретиться. Я, конечно, не смог отказаться. Ты же знаешь, какое у него горе случилось?

Жена молча пожала плечами.

— Ну как же. Я тебе рассказывал. Про его жену. Ляля, красавица. Она погибла в самом начале войны. Так глупо погибла. Поехала родителей навещать. В Ирпень, это под Киевом. А вернуться не успела. Ни могилы не нашли, ни тела. Лева долго не работал, пил. Потом кое-как пришел в себя. Недавно вышел на работу. Все-таки полгода уже. А тут позвонил. Я думал — за таблетками. Оказалось, все гораздо хуже. Он до сих пор в стадии отрицания. Говорит, что жена его бросила. Знаешь... Ему нужна серьезная профессиональная помощь. Я, пожалуй, этим займусь.

Аристарх Николаевич заморгал, замолчал, приналег на борщ. Жена сидела напротив, подперев голову рукой.

— Ну, а ты чего грустишь, — психиатр отложил ложку, сделал голос веселым, — У меня и хорошая новость есть. Был у ортопеда. Мерки с культи сняли. Протез будем делать. Жить будем, голуба моя. Будем жить. Хватит уже про войну. Кончилась война-то. Жена тихо заплакала. Аристарх Николаевич отодвинул тарелку с остатками борща, нахмурил брови.

— Или не кончилась? Что-то я не пойму. Ну-ка, включи новости. Скоро Соловьев выступать будет. Вот он точно скажет.

 

 

 

 ЗАЧЕМ ВАМ ЭТО НАТО?

 

— Алло! Алло, Рая, это ты?

— Да.

— Ну что, как дела?

— Дела все так же. Опять ваши бомбили. Не знаю — куда шарахнули на этот раз.

— Ну ладно, не начинай. Не хочу снова с тобой ругаться.

— А я не начинаю. Ты спросила, как дела, я ответила.

— Как Степан?

— Плохо. Нам всем сейчас плохо, Вера.

— А вот это зря. Ну ничего. Как только мы вам поможем выгнать фашистов — так сразу будет лучше. Как Инночка?

— Только что попрощались. На вокзал поехала с дитями. Мы провожать не пошли — в машине места не хватило. Малой плачет все время. Зато Ритуля всех успокаивает — и его, и мать.

— Да Ритуля у вас не ребенок, а клад. Еще и на скрипке играет. Выходит, решили уехать?

— А как здесь оставаться, когда ваши бомбят?

— Не начинай. Эта спецоперация — вынужденная мера, я тебе уже объясняла. Иначе НАТО развяжет третью мировую.

— Хорошо. Не начинаю. Просто рассказываю. Тебе из Москвы виднее, что у нас в Краматорске делается.

— Да уж виднее. Ну собрались и ладно. Куда поедут? А почему вас со Степаном не берут?

— Инночка сказала — куда угодно, только не в Россию. Так что не волнуйся, к вам не нагрянут. А мы со Степаном — что… Не поедем мы никуда. Если жить, то дома. Если умирать — так тем более.

— Не заводи шарманку. Рано вам еще умирать. Забыла, как мы прошлым летом к вам приезжали? Как шашлыки жарили? Как ребята песни пели? Вот время было.

— Не забыла. Денис с Петенькой крепко тогда сдружились. Будто не двоюродные, а родные.

— Как Петька?

— Петенька воюет. Защищает нас от ваших орков.

— Рая, не начинай.

— Я не начинаю. Ты сама спросила. Как Денис?

— Служит. Учения какие-то у них. Давно не писал.

— Ну-ну. Значит воюет тоже. С нами.

— Заткнись, старая. Типун тебе на язык.

— Да ты не волнуйся, Вера. Это не настоящая война. Это спецоперация. Ты же сама говорила.

— Ладно, некогда мне тут с тобой болтать. Скоро Соловьев выступать будет. Пойду телевизор включу.

— А ты попробуй его совсем не выключать.

— Что?

— Ничего.

— Не слышу я тебя. Не пойму, о чем ты?

— Вату из головы вытащи — поймешь.

— Рая, не начинай.

— Я не начинаю. Это Россия начала.

— Погоди, погоди, Рая. Послушай-ка, что Соловьев говорит.

— Что у вас могут говорить? Одно вранье.

— Слушай, это про вас. Про Краматорск ваш. У тебя Инночка еще на вокзале? Или уже уехала?

— Еще на вокзале. Сказала, позвонит, как в поезд сядут. А что?

— Тут это…

— Что? Вера, что там у вас?

— Не у нас. У вас. На вокзале вашем.

— На вокзале? При чем тут наш вокзал? Вера? Почему ты замолчала?

— Я не замолчала. Я слушаю Соловьева. Он говорит, что вы сами себя взрываете. Рая, зачем вы это делаете? Рая? Я уже ничего не понимаю. И зачем вам это НАТО. Господи. И когда уже мой Дениска с учений позвонит?