• 2020-3 (29)

Писать про женские стихи занятие рискованное, бесполезное, блудливое, ибо благожелательки найдут к чему придраться. Но я рискну. Слышится голосок мне — не голос, в этих стишках. Не хватает эпичности, думается… Нахрена эта эпичность, между тем… Ан нет — желается, ибо дыхание глубокое и ровное. Нынче в этом поколении дыхания и не сыщешь — одни выдохи — углекислота. Да и не в поколенческих историях дело, кажется скромному вашему конфиденту. А дело простое — торкнуло, да и все тут. Сказать: забавно — язык напитанный мальбеком не повернется. Сказать: финально — так тоже нет, барышне еще сына растить…

Злыдни-вредительки навострили ушки, но я все равно не напишу «поэтка». Стихи поэта Юлии Крыловой — вашему вниманию (извините, я по старинке). Мы о ней еще не раз услышим, наверное, если в поэтки не мимикрирует. 

 

Юрий И. Крылов.

 

***

У нас белая спальня, что можно смотреть кино

на каждой стене. А бывает, что старую штору

накинет на плечи и выйдет во двор окно

покурить, поскрипеть в каком-нибудь разговоре.

 

А бывает, что ниоткуда взявшийся ветерок

в комнате герметичной и в день июльский

нас коснется. Так в прошлом косматый бог

дул в человека, как в глиняную свистульку.

 

А бывает та музыка в клещи зажмет виски,

ввысь поднимет, а может послать ко дну.

Бог играет с тобою в четыре руки,

аплодирует лишь в одну.

 

***

На окраине города, у времени на краю,

где корни домов сплетаются, и на крышах

вырастают деревья и ветер, дуя на юг,

как на детскую ранку, крону их тихо колышет;

 

лепестки облетают, лепечут о чём-то таком,

что к полудню на них высыхает летейская влага;

а мы к жизни репеем цепляемся и тайком

едем в светлое завтра на белой трехногой дворняге.

 

***

кажется они очень умные. — сказал я об овсянках.

— давайте попросим их о чем-нибудь?

недолго думая — мы попросили у них бессмертия.

 

 Денис Осокин «Овсянки»

 

Надломленной веткой вздрагивать на ветру

в больничном окне, чтоб набухшая правая почка

расцветала, а слово, спрятанное во рту

от сестры милосердия, падало в белую почву,

книгу читая в опавшем газетном листе,

наблюдать, как герой в белом таком халате

каждую ночь нащупывает в темноте

залапанный человеческий выключатель

и надеятся, что жизнь у тебя не одна

и правду болтает тот, что находится справа,

что овсянка комочком, выпорхнув из окна,

крылья свои расправит.

 

***

Московское море волнуется меньше меня

и спускается связь по ступенькам 3G,

повисают бельем влажные наши слова,

и качает их ветер — туда и сюда,

высыхают до корки,

от веревки — делящий залом,

и уже в слове «нежность»

проступает и «не» и «но»;

не разглаживай слово

до «мне всё равно».

 

***

Услышишь по осени, как шелестит e-mail,

и клавишным клёкотом кажется коростель —

на птичьем наречии будешь писать отсель,

что в городе на трёх реках ты наконец осел,

где мелкая Тьмака впадает в большую тьму

и в сотовых светлячки загораются по одному,

где скрипнет калитка, а, может, земная ось —

и даже не лучше — легче живётся врозь —

вот и лежишь по горло в забыть-траве

и ягодой черноплодной связываешь язык

в узел на памяти — заиндевевший крик —

и зимуешь в глуши — у Бетховена в голове.

 

***

 Отцу

 

Река в грозу — асфальтная дорога —

где щебень птиц на битумных волнах.

Вот мальчик, седовласый и дородный,

рукою с папиросой сделал взмах —

 

и пепел лег на пыльные перила,

и взгляд вперил он в серую волну —

там чайка над рыбешками парила,

потом голодная уселась на валун

 

и смотрит на него, а может сквозь; он

десяток пятый сегодня разменял,

и жизнь его кружась впадает в осень,

как и дыханье в беломорканал.

 

А внук впервые дворовую сушу

исследует и движется пешком,

большое облако гоняет в мелкой луже

и чаек кормит хлебом и пшеном.

 

***

Мальчик трехлетний вглядывается в даль —

там ангел на люстре показывает эмаль,

и свет отраженный ярче стоваттного нимба;

он с цветочных плафонов смахивает пыльцу,

говорит: «мой мальчик, ты нужен сейчас отцу —

ты встретился с ним бы.

Он сидит на конечной, строен и седовлас,

семейный альбом листает — иконостас —

до конца доходит и начинает по-новой».

Мальчик крутит во рту карамельное «о» —

«тец» хрустит на зубах раскушенным леденцом —

и глотает новое слово.

 

***

Дом моего деда охранял пёс —

белый большой полуволк;

когда он был, таким же как я, щенком,

он вставал на задние лапы,

становился выше меня,

облизывал и обнимал

до падения и наспинных царапин.

 

Дед никогда не спускал его с цепи,

разве что, когда забирал пенсию с почты.

«Копейкам нужна охрана» — говаривал он.

 

Когда жёнки не было в городе,

дед возвращался домой

и пёс бегал кругами,

радуясь первому солнцу.

 

Дед шагал всегда быстро-быстро,

поэтому, когда сверху окликнули,

только сердце остановилось.

Пёс — тоже —

он сузил круг, зарычал,

отгоняя от деда чужих,

хотевших помочь.

 

Так до вечера,

пока бабка моя не вернулась,

он ходил вокруг деда,

ровно на расстоянии старой цепи,

и защищал

то ли мёртвого его,

то ли живого.

 

Война на оба ваши дома

 

1

Мальчики режутся в танчики, красных купают коней

и в белом белье убегают — умирать на войне,

играя в бессмертие, в эльфов и колдунов,

но никто с белоглазой встретиться не готов.

 

Солнце ласкает макушку маминою рукой,

букашки ползут по рубашке, и ползет над рекой

цвета твоей рубахи белое полотно

и расползается красным маленькое пятно.

 

2

Если война застанет тебя в лесу,

продолжай собирать грибы:

облачные волнушки,

солнечные лисички,

поганки, боящиеся загара.

Собирай, собирай

пока ядерный мухомор

не вырастет выше дома

и еловый бор не растянется

в хитрой улыбке Нильса.

 

3

Если Отец небесный и существует,

то его давно лишили родительских прав,

или мы просто залётные души,

заделанные в пьяном угаре

Большого взрыва.

 

Теперь он смотрит на Бабий Яр,

Хиросиму, Освенцим

и думает: «да, они точно мои».

Путешествие во внутренний СССР

 

Андрюше Пермякову

 

дорога огибает сонный пруд,

где воды, нацепив монашью ряску,

крест корневой под илом берегут,

а мы сидим на белом берегу,

закатную накапливая краску,

 

следим как белорыбицы косяк

плывет по небу в солнечные сети,

где ветер шевелит ячменный злак

и льется пиво тёмное во мрак,

а мы ещё хотим пожить на свете;

 

Сломает гладь лихой водоворот

а тишину — лягушки кашель слабый,

и кажется, что вот,

вот, вот

вот, вот

своим подругам тихо подпоет

сидящая внутри грудная жаба.

 

*

В комариное царство въезжать на перекладных,

сотни сил лошадиных, собачья тоска у шофера —

он последние двадцать... под сигаретный чих-пых,

пароходом во ржи жаждет морского простора,

а пока лишь трава набегает на огород,

да деревья с кустами сменяют кусты и деревья,

Ты, задумавшись вдруг, проезжаешь свой поворот

да глядишь на грибную вырезанную деревню.

 

*

Как Осип изучив науку расставания,

расстаять в привокзальной мгле,

где время умножает расстояние

и прячется в бутылочном стекле —

соседи вечер коротают так —

за карточным забором ветхим.

А ты такой же подкидной дурак

уляжешься рубашкой вверх, и

достанешь старую,

с потертостями фляжку,

где молот братски обнимает серп,

да и покатишься

похмельным чебурашкой

во внутренний СССР.