***

Приходило лето попрощаться,

посидели, говорили мало.

Подарило крестик мне на счастье —

стрекозы… и тут же отобрало.

 

Друг о друге слишком много знали,

пили чай из первых гиблых листьев,

всё смотрели в дымчатые дали

так, как смотрят в дорогие лица.

 

Напоследок подошло так близко,

но не проронило ни словечка,

липовую выронив расписку,

что вернется и уже навечно.

 

Улица для двоих

 

Здесь занеженно живётся и воркуется.

Не бессмертны, не юны, недолго счастливы.

Эта маленькая солнечная улица

выбирала нас придирчиво и тщательно.

 

Обнищанье щедрых крон не убедительно,

и, скормив последний лист календарю,

затворю свою печаль, заговорю...

Здесь привычное светло и не обыденно.

 

Не садовники — отпетые бездельники,

все дичает, расцветая неожиданно.

То с кузнечиком здороваясь, то с деревом,

эти двое всюду ходят, как пришитые.

 

Здесь медлительны монархи удивительно,

становясь почти ручными к сентябрю.

Наши окна снова смотрят на зарю...

Здесь никто не умирает — мы не видели.

 

Клён

 

Выходишь из дома, стараешься не смотреть,

но видишь затылком и выпоротой спиной

обрубок живого друга, осталась треть.

У профилактической смерти вполне земной

 

наряд, иногда — ядовитый комбинезон,

тут ряженых этих по осени пруд пруди,

она выдвигает убийственный свой резон,

и с ней не поспоришь, она тебя опередит.

 

Ты сам позвонил, ты же мог подождать ещё,

и что-то придумать, включить инженерный мозг.

Но смотришь, как рубят ему за плечом плечо,

и чувствуешь в каждой глазнице горячий воск.

 

Не надо про магию прошелестевших лет,

про штиль и волнение золоторунных волн,

которые всё еще здесь, но считай, что нет,

со знанием дела их просто вывозят вон.

 

Свежа и чиста аккуратная плаха пня,

прилично сработали, попусту не скорбя.

Привычно изложишь, красиво себя казня,

так легче оплакивать маленького себя.

 

Зато у тебя перед домом светлым светло,

и солнца довольно, и вольно метут ветра.

Подходишь к окну — примерзает ко лбу стекло,

и смотрит в тебя остывающая дыра.

 

Безответное

 

Октябрь играет с летом в поддавки…

Здесь жизнь твоя, а здесь — обрыв строки,

мои тебе последние букеты,

дыханье остывающей реки,

чтобы хоть на миг ожившие зрачки

зазолотились отражённым светом.

 

Балкон распахнут в небо, хочешь — вой,

а хочешь — снов обдумывай провалы.

У тишины, пока еще живой,

не выпросить, не вымучить покой,

я помнить не хочу тебя такой,

чтоб ты во мне и после доживала,

 

а не жила, хотя бы иногда

осмеливаясь быть неосторожной,

глядящей вдаль, а не на бездорожье.

Осеннее зияние гнезда

уравновесит новая звезда —

ещё одна душа пошла на розжиг.

 

Дождь молится о лампе за окном,

пока стена кромешного рассвета

не встанет между занавесом лета

и девочкой, бредущей босиком

за вдруг остановившимся зрачком,

и вечно безответным «Мама, где ты?»

 

Панацея

 

Объедки с яблонь и цикады трель,

избыток жизни списанной — в остатке.

Остатки-сладки, и осенний шмель

шурует деловито без оглядки

под юбками петуний, перебрав

все до одной, их увяданье скрасив,

он в этой неразборчивости прав,

покуда жив дурак и сладострастен.

А ты сиди завидуй дураку,

счастливо озабоченному целью

напеть на ушко каждому цветку

о том, что есть от снега панацея.

 

Красным по мокрому

 

Вначале было… нет, не слово,

вначале был прогноз погоды —

обещанные дождь и слякоть

там, где оплачены три дня

среди красот неимоверных,

бесшумных алых фейерверков

и прочих фокусов осенних,

небезразличных для меня.

 

Ну раз вы мне — дожди и слякоть,

то ждать осенней распродажи

грешно, смешно и безрассудно.

Тут под вопросом благодать

и мировая справедливость,

когда бесчинствует погода,

когда, представить даже страшно,

мне не в чем лужи покорять!

 

И воцаряется в прихожей,

неописуемая пара

оттенка взбалмошной рябины

роскошных глянцевых калош.

Их глянец, затмевая солнце,

мне намекает между делом:

карминный шарф, гонимый ветром,

здесь будет, как нельзя, хорош.

 

Ну это не бином Ньютона,

искомый пламенный небрежный

незамедлительно наброшен,

и пусть безумствуют ветра.

Однако, глазу не хватает

пустяшного штриха в портрете.

Поверх рябиновых деталей —

моя унылая пора,

 

как ни крути, ни выряжайся,

как ни позируй против света,

она и в золоте с багрянцем

лицу диктует полумрак.

И вот мой внутренний художник,

рулит в ближайшую лавчонку,

где, вне себя от изумленья,

идет на судьбоносный шаг.

 

Отбросив ложную стыдливость

и непреложные сомненья,

он за пятак приобретает

лицу не достающий слой.

Теперь валяйте, дождь и слякоть,

и мокрый снег, вали за ворот,

впервые (кто бы мог подумать

о корреляции такой?)

 

со мной случилась (бес опутал)

такая алая в потёмках,

такая алчная помада,

боюсь, что шарфику — кранты,

не говоря уж про калоши

оттенка взбалмошной рябины…

Истории грехопаденья

все начинались с ерунды!

 

Никто не любит

 

Хмур сиротинушка ноябрь.

Он лыс, он никому не нужен,

бурчит под нос: наверно, я

опять наделал где-то лужу,

а человечество, проспав,

в ней усмотрело мрак небесный

и вечных ценностей распад.

Что ж вы со мной так нелюбезны?

Никто не любит перемен 

от плюса к минусу. Ну ладно…

Принес постельный плен взамен

той лихорадки листопадной,

когда вы дружною толпой

прочесывали лес и долы,

и только разве что слепой

не рвался с камерой из дома.

Теперь вам некуда спешить,

по крайней мере, в выходные.

Так прижимайтесь от души,

ну что же вы, как не родные!

Варите кофе и борщи,

пишите письма и сонеты,

погладьте все, что не мурчит,

дождитесь внятного ответа!

Поглубже занырните в шкаф,

не премините удивиться,

блаженствуйте, к лицу прижав

пушистый шарф и рукавицы.

 

Устал от вашего нытья

и коллективного психоза…

Стыдитесь! Между прочим, я

из-под земли достал вам розу

и против всяких правил смог

её взрастить, не искалечив.

Простите неуместный слог,

я сам от ваших слёз промок,

 

Примите розу! Станет легче…

 

 

Сезонное обострение

 

Рябит река от жёлтых оспин,

и лето утлое уносит,

оно не более чем память

о вечно мерзнущей душе.

Так через нас проходит осень.

Лети, душа моя, не бойся,

ты упадешь, не просыпаясь,

как прежде падала уже.

Копыта, засуха, колеса.

Что выстрадало наше поле?

Лишь пару скрещенных колосьев,

колени в колкое жнивьё…

Пока ты спал, случилась осень —

сезон охоты и неволи.

Не бойся, милый мой, не бойся!

Люби или убей ее.

 

Поделиться

© Copyright 2024, Litsvet Inc.  |  Журнал "Новый Свет".  |  litsvetcanada@gmail.com