• 2020-2 (28)

Zoom

 

Давай соберёмся

толпой единиц и нулей

на дружеский митинг.

Хоть эта реальность дана в ощущенье глазам.

Пульсирует, бьётся

портрет без теней

в разделённом на части экране.

И выйти

из комнаты в ночь покурить — только сам.

Нас странно

пугает текущее время возможностью смерти.

Пускай не сегодня, ещё далеко горизонт.

Только вертится

мысль, в тверди

лба углубляя морщины.

Да забыт вкус резотто —

по известным причинам

закрыт ресторан — где только на вынос

теперь наливают «pression».

 

Так чокнемся, друже!

Так выплеснем пену наружу.

Пусть кнопки залипнут,

как мы, неуклюже

обнимем друг друга, похлопав по спинам,

в компьютерной луже,

навечно при жизни застынув.

 

 

 

Еврейский Дом

 

Ну что, Марленочка, туманный Сан Франциско?

Корона-вирус.

В дом престарелых не пускают даже внуков.

Всё развалилось.

А ты, как в детстве, снова в группе риска —

при встрече значит — ни щеку, ни руку

не подставить. И слова не с кем.

Всё по-английски.

 

Что эпидемия?

Видали много хуже.

За окнами, снаружи

весна, светло, и тени

выросших деревьев на тротуарах —

дрожащих листьев кружево.

Несовместимость траура

людей с природой на подъёме,

тем контрастней, что кроме

опустевших улиц, да пешеходов в масках,

особых признаков у смерти то и нет.

 

Марленочка, нам столько лет.

Война, разруха, ласки,

твой с импозантным выцветший портрет.

Мы глазки

строили. А сколько же нам было?

Семья, заботы, дети — как у всех.

Немного пыла

ещё осталось. Вкус на ужин, на смех

с подругой, на книжку перед сном.

В ответ

на страх мы заперты листом

указа на стеклянной двери,

ведущей в комнат ряд.

 

Всё без толку. Должно быть первый

случай уже давно. Лишь нам не говорят.

Искусственное легкое, поверьте,

такая гадость. Трубка внутрь.

Какой-то грипп. Не поскользнуться с выси,

не упасть на кухне, разбивая утварь.

Ни, даже, случай под трамваем.

Да так бывает,

что развязка смерти

не тянет на масштабность жизни.

 

 

 

Мор

 

1.

 

Вот послан мор. За что? Узнать ли после?

За слово, за открытие какое,

за поведенье, вышедшее косо,

боком, за всё плохое?

Иль просто так?

Дверной косяк

скрипит, разбуженный доставкой почты.

Эфир приблизился —

тень кризиса

всё перекрыла точно.

Возможность, впрочем,

есть набить косяк.

 

В эпоху вируса,

чумы, внезапной смерти

самим собой остаться, в клети

карантина выжить,

в долгу у тех, кому не повезло.

Услышав струйки, бьющие в весло

Харона, — выжать

насухо в себе шуршанье страха.

Статистики, нестойкое число

вчерашних жертв, с размаху,

не проверив,

продолжить суету, гулять терьера

и уповать, что, может, пронесло.

 

 

2.

 

Ветер с веток на крышу наносит

шрапнели дождя —

что стакатто разлуки и горя.

В этот год високосный —

затяжная весна

и в истории

доселе невиданный мор.

Разговор

бьётся пульсом о новости смерти.

Календарный простор

заполняется цифрами бед.

Третью неделю — закрытые дверцы

в ресторанчике на углу.

Свет

мелькнёт — луч-иглу,

продевая сквозь мокрые тучи, —

Заиграет природы убранство.

Жаль, свобода пространства

придавлена страхом.

Это ль случай

по времени тихо скользить, опираясь на память?

Наступившая пасха

в семейном кругу.

Хорошо, что живых удаётся поздравить,

хорошо, что покуда я их берегу.

 

 

3.

 

Этой весной ушедшие возвращались птицами,

не боявшимися меня.

Я был открыт, чтоб спицами

лучей

вязало солнце на душе заплаты.

По окончании дня,

я ночью плакал, —

и мор не смел дрожание плечей

нарушить.

 

 

 

Интерлюдия

 

Все свелось банально к балансу между экономикой

и страхом.

Сижу в карантине с томиком,

почитываю или подсчитываю тени в статистике заражённых,

размышляя о будущем, когда, потеряв протяженность,

стану прахом.

В настоящем же, как показал один парикмахер,

уставший от пустоты в наличности,

боязливое общество в конфликте со свободой

личности,

в конце концов, посылается ею на х...

 

Наедине с природой,

человек — это только свои привычки.

Ценности до неприличности

меняют своё значение

так, что прямая речь, сходя с языка,

вдруг выплёскивает изречение,

минуя кавычки.

 

Свысока

глядят птицы на притихшие города,

где мы кружимся по дорожкам парков.

Птицы каркают:

«Вам куда?

Мы проводим» У пруда, в ряске

отражается девушка — модное бра,

короткие шорты, ножки, подведенные ресницы,

лицо — в маске.

«Мы проводим» — каркают птицы.

 

 

 

Год первый

 

Мадонна заперта

с младенцем. Без исхода.

Притих Египет, пораженный казнью.

Лишь ножкой шевелит дитё

да камера

выкладывает в сеть движенья праздник

по воле кода.

Свобода

отнята. Оставлено питьё,

да интернет. Подавленный Иосиф,

один без всех, за океаном расстояний,

проигрывает клип. А после

наливает и подносит

ко рту. Но отставляет.

 

Странным

младенцу кажется наказанное время.

Он не по дням растёт, не по часам умнеет,

и ножками сучит, что в гневе топчет

летящую по воздуху отраву.

Мадонна сухо кашляет,

но, отвернувшись правую

грудь подставляет — прочее

не важно.

 

Он громче

сделает пришедший клип про бэби.

Сыр на мацу — под это точно выпьет,

поведя рукою,

крякнув, чуть выпрямляя спину.

Отметив, что над царством карантина

звездой надежды в низком небе

проходит «боинг».

 

Другою

стороной своей явилась вера, падре.

Само собою образуется лекарство

от болезни.

На что правители? На что им царство?

Итогом всех известий –

мадонна в кашель там опять, за кадром.

 

 

(03-05.2020, Woodside, CA)